Сколько дней после детства. 24-летний российский режиссер стал сенсацией мировых фестивалей. Как ему это удалось?

В прокат выходит «Лето» Вадима Кострова — российского режиссера, который за последний год буквально произвел сенсацию на главных мировых фестивалях неигрового кино: сразу шесть его фильмов удостоились премьер на киносмотрах уровня Sheffield/Doc, DocLisboa и FIDMarseille, а мексиканский FICUNAM посвятил ему персональную ретроспективу (невероятно, учитывая его 24-летний возраст). «Лента.ру» рассказывает, чего ждать от «Лета» и других работ Кострова зрителям на его родине.

Нижний Тагил, 2000-е. В клубах смога живописно утопает православный храм, и в этом бесконечно русском во всех своих противоречиях пейзаже ощущается парадоксальный уют — нет ничего удивительного, что Вадим Костров держит этот открывающий «Лето» план достаточное количество времени, чтобы зритель и сам успел в нем раствориться. На кадрах с выступающими из дыма многочисленными в Тагиле заводскими трубами проступит крошечная фигура мальчика в паленой кепке Supreme. Вадику (Вова Каретин) восемь, и летнее время тянется для него насколько медленно, настолько же и сладостно. Впереди у Вадика прогулки по городу и его колоритным окрестностям — часто в компании 16-летней сводной сестры Кристины (Мира Таланова), дачное безделье у бабушки — и разговоры с ней о Евангелии, томительное ожидание приезда друзей сестры — и настоящий «взрослый» вечер в их компании, с костром, алкоголем и разговорами на те темы, что во все времена волнуют вчерашних подростков сильнее всего.

«Лето» открывает цитата из Священного писания — как, к слову, и другие фильмы Кострова, и взгляд режиссера на русскую жизнь и на собственное детство (некоторые воспоминания из которого и лежат в основе этого кино) действительно проникнут религиозным трепетом. Типичные провинциальные пейзажи в лоуфайной патине miniDV-камеры вдруг обретают почти мистическую величественность. Обычные люди, которыми отказывается интересоваться как псевдозрительское отечественное кино, так и сама окружающая их реальность, в пристальном, неторопливом взгляде Кострова вдруг уже сами отказываются быть маленькими. Редко бывающий ласковым на российских просторах солнечный свет, вдруг фантастически пойманный благодаря экспериментам с настройками камеры, начинает источать благодать. Наконец, само течение жизни, зафиксированное здесь между монтажными склейками, вдруг становится гипнотическим, можно было бы даже сказать — сновидческим, если бы только «Лето» не напоминало не столько сон, сколько молитву. Об этих воспоминаниях, об этих героях, об этом мире, от которых Костров как будто пытается отвести неизбежно нависающую над русской жизнью беду, и по крайней мере на то время, что длится фильм, ему это удается.

Просто сильнее это проявляется не в «Лете», а в тех двух фильмах, которые за ним следуют, — совсем новой, еще не показанной даже на фестивалях «Осени» и «Зиме» (тетралогию завершит «Весна», над которой Костров продолжает работу). В них Вадик, которого все так же играет Вова Каретин, немного взрослеет, летний солнечный свет спешит смениться сезонной хмарью, а на смену наивной беззаботности детства приходят уже куда более сложные, глубинные переживания. Вот всю «Осень» Вадик, вполне разговорчивый в «Лете», проводит молча, в одиночестве проживая последние теплые дни и даже с некоторым невысказанным отчаянием пытаясь вписаться в заметно ужесточающийся ландшафт. Вот в «Зиме» он, приближаясь к подростковому возрасту, уже и вовсе замыкается, спасаясь от пубертатных волнений в четырех стенах, отвечая мертвой природе за окном чередой убийств на экране монитора — с помощью Counter Strike. При этом рифмовать времена года со стадиями взросления, может быть, в чем-то и общее место, однако Кострову за счет глубины и стойкости взгляда, благодаря отказу от подпорок классической драматургии, удается этот налет универсальности сбить и не только вернуть возрастным трансформациям своего экранного альтер эго уникальность, но и поделиться этим ощущением со зрителем.

Трепетное внимание режиссера не исчерпывается интересом к одной лишь фигуре в центре его фильмов. Он раз за разом то и дело подмечает в своих работах детали, которые говорят намного больше, чем лишь о самих себе. Это касается, например, ненадолго выходящих на первый план персонажей — будь то вдруг обнаруживающий противоядие от дурмана повседневности в импровизации на электрогитаре друг сестры Вадика из «Лета» или высекающий эстетику из уныния заснеженных заброшек в «Зиме» граффитчик-затворник. Присутствие обоих становится необходимым свидетельством и будущей боли, и будущих спасений, которые непременно еще ждут юного главного героя. То же качество то и дело проявляется и в попадающих в кадр приметах материального мира. Дешевая фасадная плитка, которой так часто в России покрывают панельные дома, нет-нет да и отдаст замогильным духом пластиковых венков из бюро ритуальных услуг. Индустриальные руины вдруг просигнализируют о неотрефлексированной драме упадка имперских амбиций. А навеки упокоившийся на тагильской площади танк, на который Вадик лениво карабкается в «Осени», и вовсе померещится предостережением, очевидно обреченным остаться неуслышанным.

Такая редкая чуткость взгляда на те вещи, явления и фигуры, на которые все вокруг чутко смотреть давно разучились, характерна для Кострова не только в его «Временах года». Она же отличает и документальную трилогию «Народная» — «После Народной» — «Комета», которая сначала застает среди тагильских гаражей и промзон бурную андеграундную художественную и музыкальную жизнь («Народная»), а затем фиксирует ее скорую смерть («После Народной»). Чтобы потом, в акте впечатляющего вмешательства документалиста во внутрикадровую реальность, осуществить ее натуральное воскрешение в «Комете» — и нет ничего возмутительного в словах одного из зарубежных критиков, увидевшего это кино на португальском DocLisboa, о том, что концертная документалистика не знала настолько эффектного фильма со времен классического «Не оглядывайся» Д. А. Пеннебейкера о Дэвиде Боуи. Мгновенная заинтересованность зарубежных киносмотров такого уровня в фильмах Кострова неудивительна в принципе — настолько сильно Россия, которую он показывает в своих фильмах, отличается от привычных карикатур как пропаганды с ее воинственным ура-патриотизмом, так и более традиционного фестивального кино с его искушенным сгущением красок. Теперь эту костровскую Россию наконец сможет увидеть и широкий зритель на родине режиссера.

Фильм «Лето» выходит в российский прокат 25 августа