Актер Никита Еленев рассказал, чему его научили Серебренников и работа в «Гоголь-центре» 17 ноября в российский прокат вышла инди-драма «1000 дешевых зажигалок», размышляющая о взрослении, подростковом бунте и первой любви. Актер картины Никита Еленев рассказал в интервью «Газете.Ru» о съемках в фильме, работе с Кириллом Серебренниковым и втором сезоне «Эпидемии». — Никита, чем вас подкупила история «1000 дешевых зажигалок» — скромного фильма, в котором авторы пытаются говорить о сложных и актуальных проблемах молодого поколения? — Для меня история про становление молодого коллектива, в котором происходит свое распределение ролей, — это очень близкая и понятная тема. Потому что любая социализация, особенно в раннем возрасте (ведь это первый подобный опыт для человека) — важная часть жизни. В каждом коллективе есть свои изгои, есть свои лидеры, и у меня тоже есть опыт непростой социализации в обществе, в котором я оказывался. Я успел побывать в разных ролях: где-то был изгоем, а где-то — центром притяжения для остальных. Поэтому в этой теме мне так интересно разбираться. — Вы играете старшего брата главного героя Артема. Ваш Илья кажется человеком, который отгородился от мира, — у него буквально стоит замок на двери в собственную комнату. Но при этом он не съезжает из квартиры матери. Получается дуальность: ему хочется дистанции, но он продолжает оставаться частью своей семьи. Каким вы сами видите своего героя? — Вы верно подметили его амбивалентность. Мне кажется, что он приспособленец, такова его форма существования. Но при всех его попытках подстроиться под мир он все равно остается своеобразным отщепенцем. Потому что вроде бы не принимает эту реальность, отгораживается от нее, но все же становится ее частью. — «1000 дешевых зажигалок» — кино, по сути, сделанное женщинами. Режиссерка фильма Ирина Обидова, сценаристка Лиза Цыганова, операторка Мария Жердина. Раньше существовал стереотип о том, что женское и мужское кино разнятся. На ваш взгляд, есть разница между видением женщин-режиссеров и постановщиков-мужчин — или это отживший свое миф? — Я не думаю, что кино делится по гендерному принципу. У него намного больше делений, и все они связаны не только с полом, возрастом, национальностью или социальным статусом. Кино ровно такое, каков человек, который его снимает. Потому что в этом будет отражение автора, его видение мира и конкретной истории. Конечно, есть некие различия между авторами-женщинами и авторами-мужчинами, но само кино, в моем представлении, точно не делится на мужское и женское. Могу просто исходя из своего опыта сказать, что часто женщины-режиссеры (а я работал с несколькими), они мягче, их методы работы с актерами тоже мягче. Женщины-постановщицы не будут кричать на актеров, яростно отстаивая свое видение, с чем, например, я сталкивался, работая с возрастными режиссерами-мужчинами (смеется). — Как вам кажется, почему тема подросткового сопротивления, которой посвящен фильм, стала такой актуальной? — Я думаю, что это едва ли не последняя доступная форма выражения некоего человеческого бунта в культуре в нашей стране. Запретов сейчас становится больше, и это своего рода ответ на эти изменения. — Тут еще рождаются ассоциации с перестроечным кино и фильмом «Асса», в котором тоже много молодых голосов. Потому что, когда хочется перемен, кажется логичным обратиться именно к следующему поколению, у которого больше жажды выразит свой протест. — Да, я с этим абсолютно согласен. — У вас в фильмографии есть интересная короткометражная работа «Главбух. История одной фирмы», в которой на примере этой самой фирмы раскрывается история целой страны. Как думаете, если когда-то будет сниматься картина о сегодняшнем дне и всех происходящих событиях, то на примере человека какой профессии? — Мне кажется, что о сегодняшней России в будущем можно было бы рассказать через образ муниципального депутата. Именно депутата не большого звена, а депутата местного управления, решающего насущные проблемы на местах. — Вы дважды работали с Кириллом Серебренниковым в кино — в «Лете» и «Жене Чайковского». А также служили в «Гоголь-центре». Чему вас научила работа с Серебренниковым? — Я могу сказать, что меня многому научил даже не только Кирилл Серебренников, а и актеры «Гоголь-центра» вообще, потому что это всегда был некий синтез, синергия большого количества людей. Они научили меня главному: ответственности за то, что ты делаешь в качестве художника. В «Гоголь-центре» было важно, что у всех актеров одинаково равные права: никто никого не лучше и не важнее, мы все были равны. Кирилл Семенович нас часто делал своими соавторами, потому что предоставлял нам свободу проявления своих трактовок материала. Мы могли делиться своим видением и в то же время учились смотреть на вещи его глазами. Например, одной из моих первых работ в «Гоголь-центре» был спектакль Антона Адасинского «Вел-волкодав» — пластический спектакль, основанный на поэзии Мандельштама. Мы приходили, читали стихи и пытались через пластику тела выразить свое ощущение от этих стихотворений. Для меня это тогда было совершенно необычным опытом, требующим навыка адаптации к новой форме. И в целом — работа в театре у Кирилла Серебренникова научила меня тому, что ты, как артист, как творческая единица, имеешь абсолютное право на собственное самовыражение. Но если тебе нечего сказать, то, возможно, тебе не место в актерской профессии. Наверное, это звучит немного радикально, но артист — это в первую очередь содержание. А если этого содержания нет, то грош цена такому актеру. И то, что вы все самостоятельные авторы, а не только исполнители чужой воли, — всему этому меня научил и Кирилл Серебренников, и работа в «Гоголь-центре» в целом. — В 2018 году вы участвовали в авторском проекте Ани Аристовой «Внутри себя», в котором, отвечая на вопрос, что для вас любовь, процитировали Станиславского: «Любить — значит желать касаться». Что для вас любовь — как чувство вообще — сегодня? — Мне кажется, в этой фразе Станиславского есть особая энергия. Ведь «желать касаться» — именно желать, а не хотеть — это про попытку соприкоснуться с кем-то. Сейчас во мне это ощущение циркулирует с еще большей силой. Например, в данный момент я нахожусь не в Москве и не могу физически быть со своими любимыми людьми, с семьей, друзьями — нет с ними именно физического контакта. И это ощущение сенсорного голодания очень сильно на меня влияет и, конечно, заставляет с новой остротой воспринимать чувство любви вообще. — Если перенести это в плоскость вашей профессии, что для вас любовь к кино? — А вот с кино гораздо все сложнее. В театре у тебя происходит моментальный фидбэк от проделанной работы. Ты вышел на сцену, сыграл, а потом выходишь на поклон. И ты видишь зрителей, которые потратили несколько часов своей жизни и пришли посмотреть вашу работу. И у тебя мгновенно возникает ощущение, что сегодня ты прожил свой день не зря. У «Гоголь-центра» в этом плане всегда был очень благодарный зритель. В кино же достаточно все ситуативно и сильно по-разному, потому что итоговый вариант проделанной тобой работы зависит не только от тебя, но и, например, от режиссера монтажа, который из всех сделанных тобой дублей выбирает какой-то один вариант. И так бывает, что тебе самому этот вариант кажется не самым удачным, но повлиять на это решение ты не можешь. Из-за этого сложнее определиться с тем, как ты воспринимаешь фидбэк именно в своих киноработах. Я нашел для себя такой ответ: для меня самое важное — убедительное существование здесь и сейчас. Оно не всегда случается, не все мои работы этому критерию соответствуют. Но для меня важно то, что происходит между актерами в сцене. Когда ты чувствуешь — я это называю «жизнь человеческого духа» — эту магию. Она может не передаться на пленку, но ты, как артист, ее в процессе съемок улавливаешь. — Вы снимались во втором сезоне «Эпидемии». Расскажите о кастинге в проект? — Изначально мне казалось, что меня не возьмут в проект, потому что у меня были не самые удачные пробы. Но режиссер второго сезона Дмитрий Тюрин дал мне второй шанс. А пробы, кстати, были очень сложные — мы делали около четырех сцен, все они были непростыми с эмоциональной точки зрения. Но любопытный момент — когда меня утвердили, я это не сразу понял (улыбается). Меня попросили дополнительно приехать на Мосфильм, чтобы помочь выбрать для моего героя его экранную девушку. И я тогда еще подумал, мол, зачем вы меня мучаете, если я вам не подхожу? Но на середине этой встречи мне сказали: «А ты что не понял, что тебя утвердили?» (улыбается) — Ваш герой Тарас — грубый и даже жестокий человек, который при этом не лишен острой рефлексии. Если нужно в каждом антагонисте искать что-то хорошее, то в чем у Тараса проявляется его светлая сторона? — Как и про любого человека, тут очень важно понять, как он стал таким, каким стал. Мне кажется, что находясь в вакууме, человек более человечен. По крайней мере — мне хочется в это верить и хочется верить в лучшее в людях. И история Тараса, она о том, как человека трансформировали внешние обстоятельства. Да, мы не знаем его предысторию, но было важно показать, что он стал таким из-за событий в его жизни. Откуда это его маниакальное ощущение, что им пользуются? Из-за чего-то же оно в нем возникло... По моему мнению, это недолюбленный ребенок, который находится в поисках любви. — Сами авторы и артисты сериала признавались, что проект во второй раз сумел предсказать недобрые события. Вы, когда снимался второй сезон, ощущали, что у этого есть шанс в той или иной мере сбыться? — Я все-таки отношусь к этому как к вымыслу, возможно — слишком удачно созданному. И поэтому не думал о подобных параллелях. Но после вашего вопроса задумаюсь (улыбается). — Кажется, что в нынешние времена зритель интуитивно ищет более добрые истории, потому что в них можно утешиться. С артистами это таким же образом работает? — Я всегда искал истории, которые могут порадовать и приободрить зрителя. Особенно в театре, потому что намного интереснее, когда зритель смеется. Зритель ведь приходит отвлечься, и ты предлагаешь ему какую-то мечту или грезы о, возможно, никогда не существовавших людях и их историях. Это некое наследие Олега Павловича Табакова, у которого я учился, потому что он во всех своих работах, даже самых драматичных, искал вот эту нотку человеколюбия. — Что вас радует и сильнее всего утешает в профессии сегодня? — Для меня то, что происходит сейчас, это впечатление, которое мы должны интерпретировать в опыт, который затем передадим следующим поколениям.