5 ноября в российский прокат выходит «Синдром Петрушки» Елены Хазановой — экранизация одноименного романа Дины Рубиной о кукольнике Пете и его возлюбленной Лизе. Согласно сюжету картины, герой, пытаясь сделать возлюбленную своей окончательно, создает ее кукольную копию, заставляя героиню медленно сходить с ума. Главные роли в фильме сыграли Евгений Миронов и Чулпан Хаматова, которая встретилась с корреспондентом «Газеты.Ru» в преддверии премьеры фильма. — «Синдром Петрушки» очень театральная картина. Вы поэтому согласились на роль? — Вообще, мне очень понравился роман Дины Рубиной — давным-давно. По нему было сразу видно, насколько это кинематографичная история. На почве довольно искусственно сконструированной ситуации там поднимаются очень глубокие темы. И сделано это без лишнего менторства. Там же есть понемногу обо всем: про мужчину и женщину, про творчество, про власть, про ускользающие желания и мечты. Плюс жанровый винегрет — и история любви, и мистика. Мне это очень нравится. А вы читали роман? — Нет, но мне показалось, что литературность материала очень видна на экране… — Не-а. Там другой временной период, действие разворачивается в Праге, в cюжет втянуто несколько семей… В романе вообще нет какой-то привязки к «здесь и сейчас», которая есть в фильме. Но к сожалению, реалии современного российского кинематографа снимать в Праге не позволили, и нам пришлось снимать в Петербурге. Здесь нет пражских кабаре, нет той карнавальности — у нас что-то подобное встречается очень редко. Для меня сложность была в том, чтобы передать запах, звук, которые ощущались в книге, ужать до размеров сценария, перенести на экран без потерь. Интересно, что получилось — я картину видела пока только на озвучании. Но для меня это было сложно — сценарий редуцировал некоторые важные для меня части книги, а мне очень хотелось как-то дополнить ими образ. — А что для вас в характере героини было самым интересным? — Меня захватила тонкость и судьбоносность переплетения судеб главных героев. Это сложно показать — легко было впасть в рассказ о зависимости, а это гораздо больше, чем просто зависимость. И очень интересно было сыграть сам процесс становления личности Лизы через трагедии, которые ей приходится пережить — от совершенно чудовищной потери ребенка до потери себя в глазах любимого. Это было очень сложно, но интересно. — Да, хотя сначала там должна была быть настоящая кукла. Меня так пытали! Всю залили в гипс, а у меня чудовищная клаустрофобия. Я очень долго к этому готовилась. Потом меня залили и оставили только две ноздри, чтобы дышать. В какой-то момент, я поняла, что про меня забыли и начала выть, как сирена — я даже кричать не могла (смеется). Но мучения, увы, не оправдались. Когда мне показали куклу, я чуть не упала в обморок — почти так же, как моя героиня в аналогичной ситуации. Кукла была настолько страшная! Я подумала, вот так открытие. Долгие годы смотришь в зеркало и уже даже привыкла, к тому, что видишь, а иногда и бываешь довольна — и тут такое.Потом режиссер утешал, говорил, что кукла вышла все-таки совсем на меня не похожей. Но проблема была не только в этом, но в том, что она была чрезвычайно тяжелой. Так что везде, где Женя (Миронов — Газета.Ru) носит куклу, он носит меня. — Весной вышел в прокат фильм Алексея Германа-младшего «Под электрическими облаками», в котором вы сыграли подростка. В «Синдроме Петрушки» ваша роль вновь связана с радикальными трансформациями — вы превращаетесь в куклу. Почему вы выбираете именно такие роли? — Ну, я вообще, если говорить честно, не киноактриса. На мой взгляд, профессия театрального и киноактера — это разные виды деятельности. Есть удивительные случаи артистов, которым природный талант позволяет достойно жить в обоих этих мирах. В основном же где-то происходит перекос. В моем случае, протест против использования того, что я уже делала, связан с тем, что мне очень скучно повторяться. Это говорит как раз о том, что во мне очень сильна театральная школа. В кино артист может быть из картины в картину одинаков, но при этом настолько объемен по собственному внутреннему миру, что ты не можешь оторвать от него глаз и прощаешь повторы. Хотя, с другой стороны, Шон Пенн, например, везде разный и везде одинаково убедителен… Не знаю. Наверное, это просто мой природный азарт. К счастью, я имею возможность выбирать роли. В какой-то момент, кстати, мне постоянно предлагали роли женщин, которые спасают детей (смеется). Причем искренне люди говорили: «А кто еще, кроме вас?» Я пыталась объяснить, что есть жизнь, а есть профессия, просила дать мне какую-нибудь смешную роль. Но нет. И это, конечно, никуда не годится. Мне это просто-напросто скучно. И когда Леша предложил сыграть парня, то я сразу согласилась. Мне куда приятнее рисковать — даже если что-то не получится, это будет процесс поиска, моего личного обновления. Хотя в данном случае, очевидно, получилось: я как-то вышла курить в гриме – так ко мне стали клеиться девочки. — Я читал в одном из ваших интервью, что раньше вам еще постоянно предлагали героиню, функция которой красиво прислоняться к главному герою… — Ну, это ведь не только мне предлагали, это вообще проблема женщин в кино. Причем, пока ты молода, еще можно побыть красивым гарниром возле героя, а когда набираешься опыта, становится тесно в этих рамках и круг ролей существенно сужается. Где эти фильмы, в которых женщина главная героиня? Я недавно пересматривала «Алиса здесь больше не живет» Скорсезе — ну ничего не происходит, а не оторваться. И героиня – женщина, и роль невероятно интересная. У нас, конечно, сейчас появился сериал «Измены», но это все-таки редкость. — То есть российское кино, по-вашему, не для женщин? — Этот мир вообще не для женщин (улыбается). А если серьезно, то сильных актрис в российском кино гораздо больше, чем актеров — я сейчас могу назвать множество имен. С другой стороны, ну вот простой пример. Можете себе представить, чтобы у нас режиссеру дали денег, скажем, на мультфильм вроде пиксаровской «Головоломки»? Вот, допустим, приходите вы к продюсеру и говорите: «А давайте сделаем большой, красивый, дорогой мультфильм… про эмоции в голове у маленькой девочки!» Это же смешно. — С другой стороны, сейчас все чаще говорят о феминистской волне даже в голливудском кино. Если и не вспоминать Милу Йовович с «Обителью зла», то в недавнем «Безумном Максе» по факту героиней оказалась Фуриоза, сыгранная Шарлиз Терон. Если бы вам — чисто гипотетически — предложили такую роль, вы бы согласились? — Честно? Нет (смеется). У меня вообще очень большие претензии, требования в кино, потому что это остается в вечности, ты уже никогда и ничего не можешь там изменить. Смотреть на это — не самое приятное чувство. С Лешей Германом я люблю работать, потому что у него очень долгий подготовительный период, есть возможность погружения в роль и в образ. В работе с ним есть зона поиска, которая очень редко дается в современном кинематографе. Может, конечно, есть счастливые артисты, но то, что вижу я — кастинг и почти сразу съемки. Это не способствует актерскому творчеству. Меня Дина Корзун всегда ругает за мою требовательность. Говорит, что именно из-за этой позиции у меня так и не случилось романа с кинематографом. В общем, Дина все время велит мне настраивать себя на позитив, а я… Ну, я пытаюсь. Получается, правда, в основном с фильмами двадцатилетней давности — я их смотрю и думаю, что зря тогда ругалась (смеется). — А почему вы тогда вообще не уйдете из кино? Чем оно вам по-прежнему интересно? — Ну, прежде всего, это новые знакомства. Одна только встреча с хореографом Раду Поклитару, с которым мы работали на «Синдроме Петрушки», это уже счастье. Процесс создания танца с ним — это было очень круто. И конечно, новые погружения — все равно каждая роль предполагает какой-то поиск. — Но все же театр вам ближе. Можете кратко сформулировать, почему? — Театр безответственней, в нем есть право на ошибку, которую можно исправить в следующем спектакле. Это живая энергия от связи со зрительным залом — это совершенно магическое, хоть и редкое состояние. Это возможность больше экспериментировать, чем это вообще возможно в кино. Это власть, в конце концов (бьет по столу кулаком и смеется)!
