Фабрика смертельных грез
«Сын Саула» Ласло Немеша В преддверии очередного Каннского фестиваля в российский прокат выходит, кажется, последний фильм фестиваля прошлогоднего — «Сын Саула» Ласло Немеша. Но никак не последний, а может, и первый по значимости, утверждает АНДРЕЙ ПЛАХОВ. В Канне эта картина была темной лошадкой: никто не знал имени ее постановщика, венгра-дебютанта, соотечественника и ученика Белы Тарра. Зато все знали последнего — мастера так называемых «невозможных», или «невыносимых», фильмов. «Сын Саула» достойно продолжает эту традицию: Немеш пришел на смену Тарру, который после апокалиптической «Туринской лошади» отказывается больше снимать кино. Сегодня имя Ласло Немеша, осененное каннским Гран-при и «Оскаром» за лучший зарубежный фильм, выучили все, кто интересуется кинематографом, и внимательно приглядываются к его следующему проекту. Ученик не копирует учителя, но творчески трансформирует его опыт. Режиссер рискует не только выбором материала, но и тем, в каком изводе он подается. Венгерский еврей Саул — узник Освенцима, принужден работать в зондеркоманде крематория, то есть непосредственно заниматься уничтожением людей. И вот он пытается спасти от сожжения, захоронить по еврейским канонам тело мальчика, которого принимает, буквально или символически, за своего сына. Этот акт во спасение нации и человечности становится навязчивой идеей героя, которого почти исключительно на крупных планах с невероятной самоотдачей играет непрофессиональный актер Геза Рериг. Но помимо символической и гуманитарной, в этом деянии есть и рефлекторная, она же прагматическая, составляющая. Безумная цель, путь к которой грозит смертельной карой,— единственный абсурдный способ для героя продолжать жить в условиях, когда жизнь не имеет никакого смысла. Этот сюжет индивидуального безумия включен в броуновское движение (иначе не скажешь) грандиозной фабрики смерти, пропитанной трупным смрадом; вавилонской башни, где смешались все европейские языки. Какофония распада и смерти больше всего напоминает фильм Алексея Германа «Трудно быть богом», вызывая магическое ощущение вселенского кошмара. Первые фильмы о концлагерях появились довольно скоро после войны (лучший из них — «Пассажирка» Анджея Мунка, 1963), тогда же стала широко известна лагерная кинохроника. На волне ужаса перед свершенным мир облетела фраза Теодора Адорно о том, что поэзия после Освенцима невозможна. Но чем дальше отходило военное прошлое, тем очевиднее тема холокоста превращалась в благородную рамку для жестоких мелодрам и демонстрации актерских способностей кинозвезд. Кто только не переиграл жертв нацистских лагерей — от Шарлотты Рэмплинг и Мерил Стрип до Кирстен Данст, а Кейт Уинслет, наоборот, эффектно воплотилась в надзирательницу. В недавнем немецком фильме «Феникс» героиня-певица предстает в окровавленных бинтах: ее лицо изуродовали в нацистском концлагере (как известно, там занимались преимущественно именно этим). В сюжет вступает волшебник пластической хирургии — и вот перед нами прекрасное лицо актрисы Нины Хосс, лишь слегка подпорченное синяками. Телеканалы анонсируют на своих сайтах «лучшие фильмы о концлагерях», среди них можно найти произведения любых жанров — от комедии до фэнтези, а под этим списком непременно какой-нибудь антисемитский комментарий. Человечество, ценящее свой комфорт, отворачивается от полнообъемной исторической правды, и потому Стивен Спилберг делает о холокосте красивую умную сказку, а Роберто Бениньи — талантливый водевиль «Жизнь прекрасна». Только неисправимые радикалы, не отворачивая глаз, продолжают заниматься столь же неисправимой природой человека. Ласло Немеш — один из этих немногих. Он берет на себя смелость воссоздать кромешный ад Освенцима, войти в него и заставить зрителя испытать эффект полного погружения. В то же время режиссер вместе с оператором Матьяшем Эрдеем достаточно искушены, чтобы не добивать зрителя натурализмом: голые тела, трупы сняты чаще всего дальними планами, без подробностей, они как будто случайно попадают в кадр. Тем самым удается избавиться от ощущения мертвой постановочной реконструкции, которой грешит даже «Пианист» Романа Полански, а ведь его в незнании темы не упрекнешь. Немеш, как минимум на два поколения моложе, пользуется историческими источниками, но очень аккуратно, избегая того буквализма, который в данном случае вызывал бы чувство стыда и неловкости, потому что есть вещи, на которые невозможно смотреть. В первой половине фильм, снятый в приглушенной «артхаусной» гамме, может показаться слегка заэстетизированным, но постепенно он вовлекает в происходящее не только внутренним психологическим напряжением, но и сюжетным саспенсом. Зреющее в концлагере восстание, бунт зондеркоманды, с которым связан Саул, придает картине, поначалу напоминающей кошмарный сон или театр теней, дыхание триллера. Но слишком поздно: жанр не съел ту хрупкую материю, которую, скорее всего, можно определить как трагическую поэзию. Такие фильмы, как «Сын Саула», появляются редко; они доказывают, что не только возможно искусство после Освенцима, но и искусство об Освенциме тоже.
