Танцующий Голливуд и костлявая рука кризиса

Кризис погрузил в тоску всю страну, но только не Голливуд. Здесь поначалу её и не особо заметили. Люди продолжали ходить в кино, обновлённое звуком. Отложенных на чёрный день денег ещё хватало на скромную жизнь с её скромными развлечениями. С Бродвея, где срывались афиши, на Западное побережье толпами переезжали артисты. Они искали работу на киностудиях, и многим улыбалась удача. Театральная манера игры оказалась востребована. Но ещё больше оказались востребованы певческий и танцевальный таланты. На американском экране царили мюзиклы. Бездарные, однотипные, кое-как скроенные, они собирали залы, и их клепали без остановки. Хозяева студий были увлечены техническим перевооружением. Их воодушевляло то, что крупные банки охотно предоставляли им ссуды. Щедрость Уолл-стрит имела причины. Студии накапливали долги и попадали в зависимость. Кроме этого правительству было нужно, чтобы «фабрика грёз» не простаивала — люди должны были отвлекаться от кошмаров реальности. Казалось, кризис обойдёт Голливуд стороной — «пипл» так и будет таскаться в кино, потребляя банальные зрелища, кредиты будут исправно предоставляться, и грядущие прибыли покроют издержки революции звука. Но кризис не миновал кинофабрику. В условиях, когда рухнуло производство и миллионы американцев остались без средств, когда начался голод и счастливчиками считали тех, кому досталась путёвка в СССР на стройки социализма, Голливуд не мог оставаться островом экономической безмятежности. Нет, кризис не взял его за горло костлявой рукой. Он даже мало что изменил внешне. Просто ощутимо упали доходы — со всеми вытекающими отсюда последствиями. В 1931 году люди перестали ходить на мюзиклы. Во-первых, они им осточертели. Во-вторых, каждая копейка уже была на счету. И обнажилось другое печальное обстоятельство, куда более грозное. Бремя долгов оказалось таким, что нести его уже не могла ни одна студия. Решить проблему можно было единственным способом — отдав акции кредиторам. Императоры поняли, что пребывать в своём статусе им осталось недолго. «Огни большого города» / CITY LIGHTS В тридцатые годы Чарли Чаплин оставался одиноким бойцом на последнем бастионе немого кинематографа. Великий комик сражался со звуком с остервенением обречённого. Он предрекал этому пошлому техническому новшеству позорную гибель — давал ему три года от силы. И он его желчно высмеивал. В «Огнях большого города» комик вволю поиздевался над этим охватившим всех стремлением делать говорящие фильмы. В первой же сцене — церемонии открытия памятника — живая речь пародируется дурацкими звуками, извлечёнными из саксофона. Звук был врагом Чаплина, причём врагом смертельным. Эти чёртовы диалоги, на которых все помешались, убивали его искусство пантомимы. Слово вытесняло жест. Немое кино, родное, понятное, с его эстетикой и кумирами, уходило в небытие, а неблагодарные зрители прощались с ним без единого вздоха сожаления. Чаплину было от чего горевать. Комик набычился и запротестовал. Он стал грозить кинематографу скорой и неминуемой катастрофой. Его мрачные прогнозы упорно не оправдывались. Звук торжествовал. Он стремительно совершенствовался. А кино не только не зачахло. Оно исполнилось новизны. На вызов времени Чаплин ответил фильмом, который должен был продемонстрировать мощь немого кино. «Огни большого города» призваны были показать, что оно вполне способно конкурировать со своим говорящим собратом, этим речистым выскочкой, и даже побеждать его. В своих воспоминаниях Чаплин пишет, как нашёл актрису на роль слепой цветочницы. На пляже в Санта-Монике симпатичная девушка помахала ему рукой и была тут же приглашена на пробы. 20-летняя Вирджиния Черрил вполне убедительно изобразила слепую, не закатывая глаз, и подписала контракт. В съёмочный период их отношения складывались непросто. Вирджиния, не занятая в репетициях, около года вынужденно бездельничала. Однажды она испросила разрешения уйти пораньше, чтобы успеть к парикмахеру, и взбешённый Чаплин указал ей на дверь. Как пишет в своей книге Дэвид Робинсон, «энтузиазм Чаплина катастрофически зависел от настроения окружающих». В своих коллегах он более всего ценил одержимость и совершенно не переносил сонного равнодушия. Девушка должна была участвовать в творческом процессе — излучать оптимизм, источать восторги и горевать над общими неудачами. А она ходила, как неприкаянная. Это объяснялось тем, что Вирджиния родилась в богатой семье. Она была флегматичной аристократкой. Поиски новой актрисы завели Чаплина в тупик. Он предложил роль злосчастной цветочницы Джорджии Хейл, снявшейся в «Золотой лихорадке», но вскоре по труднообъяснимым причинам передумал. Затем в поле зрения комика попала 16-летняя Мэрилин Морган, чьи светлые кудряшки привели его в восхищение. Этот шумный восторг насторожил коллег Чаплина. Им показалось, что их босс занёс ногу над новым сексуальным капканом. Они убедили его одуматься. В итоге на съёмочную площадку вернулась Вирджиния Черрил, осознавшая свою оплошность и поощрённая материально за моральный урон. Драматические события развернулись и вокруг роли миллионера, у которого бродяга выманил деньги на операцию для слепой девушки. Эту роль Чаплин неожиданно предложил декоратору Генри Клайву. Однако во время съёмок сцены, где миллионер пытается утопиться в реке, Клайв побоялся прыгать в холодную воду и сразу же получил расчёт. Его место занял профессиональный актёр Гарри Майерс, сиганувший с набережной без малейших раздумий. Работа над картиной проходила в нервозной обстановке. Чаплин упорно добивался совершенства, переснимая сцены и выбрасывая целые эпизоды, которые впоследствии были признаны маленькими шедеврами. Комик панически боялся ошибиться. Ставка была невероятно высока. Немые фильмы практически сошли с экрана. И он не ошибся. Созданная им картина стала суперсобытием 1931 года. Однако всеобщий восторг и гром аплодисментов не развеяли чаплинского пессимизма. На его душе было по-прежнему неспокойно. Несмотря на успех, картина не достигла великой цели, которую преследовал её одержимый создатель. «Огни большого города» не воскресили разрушенную веру в немое кино. Зрителей обмануть было невозможно. Они видели, что оборону держал не немой кинематограф, пребывавший в жалких развалинах. Сопротивлялся Чаплин.