«Мне не хочется заниматься воссозданием музыки прошлого»
C 12 по 14 августа в Хельсинки пройдет Flow Festival — один из самых разноплановых европейских музыкальных фестивалей. Среди участников этого года — австралийская певица Sia, ветеран панка Игги Поп с новым альбомом, легенды трип-хопа Massive Attack, New Order, Моррисси и еще около ста артистов разных жанров. Единственный российский участник фестиваля — Федор Переверзев, более известный как Moa Pillar, перспективный молодой электронщик, автор двух пластинок, обладатель премии Сергея Курехина. «Лента.ру» узнала, какая музыка вдохновляет новое поколение русских электронных музыкантов и как они прокладывают дорогу на Запад. «Лента.ру»: Ты дебютировал четыре года назад альбомом Roraima, посвященным огромной горе в Латинской Америке. В нем были инструментальные композиции, песни на русском языке — своеобразная смесь электроники и фолк-музыки. Затем ты перешел к техно-ритму, «прямой бочке». Как это произошло? Moa Pillar: В 2013 году я попал на хаус-фестиваль в Хорватии. В то время я вообще не писал музыку, не понимал, в какую сторону мне двигаться. И поскольку у меня не было там знакомых, я чуть ли не впервые решил потанцевать — раньше такого желания не было. Примерно в то же время мне попался альбом Джеймса Холдена The Inheritors. Для меня было открытием то, что «прямую бочку» можно использовать не только в формалистской клубной музыке, но и в такой повествовательной, фактурной электронике, которую делает Холден. Плюс к этому я всегда стремился к крупной форме и монументальности, а в музыке с таким ритмом как раз можно развернуться — позволить себе большой хронометраж, длинное развитие темы и так далее. Что ты слушал перед тем, как заняться музыкой, на каких исполнителях рос? Первой моей группой были «Би-2», потом я полюбил Rammstein, потом группу «Король и шут». Электронику я начал слушать лет в 16, потом столкнулся с восьмибитными синтезаторами, и меня захватила волна ностальгии по детству, компьютерным играм, приставке Dendy. На своих первых концертах я играл на Game Boy! Никакого багажа знаний об электронной музыке у меня тогда не было, я даже не знал, кто такой Aphex Twin. Сейчас многие молодые электронщики вдохновляются музыкой девяностых: старым хаусом, классическим IDM и так далее. Получается, что тебя эта мода совершенно не затронула? Если я обращаюсь к музыке прошлого, то это, скорее всего, классика; в какой-то момент меня заинтересовали композиторы-минималисты, их идеи стали для меня откровением. Так что старую электронику я слушаю, только если кто-нибудь посоветует, и меня совсем не интересует ретро, мне не хочется заниматься воссозданием музыки ушедшего времени — просто потому, что я ничего о нем не знаю. Я знаю что-то про себя в 2016 году, и это свое мироощущение и стремлюсь выразить. У тебя любопытный подход к фолк-музыке: и в первом альбоме, и на прошлогодней пластинке Humanity твои семплы народных инструментов звучат очень футуристично. Как у группы Future Sound Of London, которая в начале 1990-х использовала архивные записи из Папуа — Новой Гвинеи, и при этом казалось, что вот она — музыка будущего. Если честно, я использовал народные инструменты не потому, что меня сильно интересовала фолк-музыка. У меня просто не было тогда необходимого опыта в синтезе звука, я не мог добиться желаемых тембров, в которых содержится такая теплая земная энергия. Последним опытом в этой сфере стал проект фестиваля Beat Film Festival: я ездил на Кавказ, встречался с Булатом Халиловым, основателем лейбла Ored Recordings, который издает аутентичную народную музыку. Он путешествует со своими единомышленниками по кавказским деревням, записывает бабушек, которые помнят песни досоветского периода, и выпускает все это в первозданном виде. Из хроник моего путешествия получился фильм, который называется «Костры и звезды», его вроде бы до сих пор показывают на разных фестивалях. А какая-то совместная запись с кавказскими музыкантами в итоге вышла? Я показывал им зарисовки, которые делал по дороге, но чувствовал по их реакции, что им это не очень нужно. Они понимали, что таким образом смогут выйти на новую аудиторию, но их это, видимо, не очень интересовало. Так что после этой поездки я решил, что начну разрабатывать собственный язык и не буду больше работать с этникой. Кстати, я как-то размышлял о том, почему русские электронщики совершенно не используют удивительную ритмику кавказской музыки. Про мейхану мы знаем в лучшем случае благодаря песне-мему «Давай, до свидания!», а между тем там же трансовый ритмический рисунок — и бездна возможностей для экспериментов. Мне кажется, к этому не так-то просто прийти. Если тебе 17 лет и ты родился не на Кавказе, скорее всего, ты начнешь с того, что будешь копировать какого-то любимого музыканта с Запада. Но когда о русском музыканте пишут на Западе, в его творчестве, разумеется, пытаются расслышать эхо коммунизма или звуки сибирской степи. По твоему собственному ощущению, чувствуется ли, что твоя музыка написана в России? Я, разумеется, ни о чем таком не думаю. Иван Афанасьев из карельской группы Love Cult, который издает мою музыку на своем лейбле Full of Nothing, говорит, что она очень московская — в ней слышатся сталинские высотки, широкие шоссе и так далее. Но мне сложно об этом говорить — скорее, судить об этом должны иностранцы, люди, которые находятся вне России. Западные издания постоянно пытаются меня причислить к «постсоветскому поколению». Но я родился в 1992 году и вообще не знаю, что такое Советский Союз. Конечно, я вижу его останки — памятники Ленину или разрушенный ДК в каком-нибудь поселке, — но эмоциональной связи у меня с ним нет. У меня есть стойкое ощущение, что русская электроника больше востребована на Западе, чем здесь. Есть кассовый EDM-музыкант Arty, который записывается с Армином ван Бюреном, Полом ван Дайком. Есть Нина Кравиц, которую вообще сложно услышать в России. Есть менее коммерческие музыканты вроде тебя и Love Cult со своей аудиторией. Местные рок- или поп-исполнители таким успехом похвастаться не могут. В чем причина? Электронная музыка — изначально более свободный жанр. Даже если ты пытаешься копировать своего кумира, велики шансы, что уйдешь с протоптанной тропы и сделаешь что-то совершенно новое. В рок-музыке больше условностей и правил: например, считается, что живые барабаны лучше, чем электронные, или что музыкант должен уметь виртуозно играть. У меня был живой проект Lovozero, который скорее проходил под вывеской наивного искусства, — я там играл на бас-гитаре и постоянно сталкивался с отзывами, что, мол, «парень совсем не владеет инструментом». Но это же невероятно закостенелый взгляд! А до баса ты учился на чем-нибудь играть? В школе я играл на барабанах — их я, наверное, освоил лучше других инструментов. Потом друг мне привез из Монголии морин хуур — это такая двухструнная виолончель. Но я никогда не хотел быть исполнителем: мне достаточно было один раз сыграть какую-то партию для своего трека в студии. Что нужно делать молодому русскому электронщику, чтобы однажды оказаться в лайнапе Flow? Я ничего для этого специально не делал. Думаю, все дело в том, что на этом фестивале пару лет назад играли Love Cult. По крайней мере, музыкальный директор фестиваля Туомас Каллио признавался, что следит за этим лейблом. Вообще, у Афанасьева большая база контактов с разными изданиями и ресурсами, так что если на Full of Nothing появляется новая пластинка, все точно об этом узнают. Это главный плюс лейбла: просто выложить альбом в iTunes малоэффективно, присутствие в интернет-магазине тебе ничего не дает. Кого из лайнапа фестиваля ты сам хотел бы послушать? Конечно, FKA Twigs (британская певица, исполняющая футуристический r'n'b — прим. «Ленты.ру»). А также Stormzy — грайм-артиста из Лондона, который вместе со Skepta вернул этот британский стиль на мировую сцену. Вообще, я сейчас слушаю много англо- и русскоязычного рэпа — черпаю оттуда энергетику. Люблю, например, Pharaoh и других артистов объединения Yungrussia. Мне кажется, что энергии в рэпе сейчас гораздо больше, чем в том же роке: я лично видел, как эти люди выкладываются на сцене, как реагирует на них публика. Это просто буря! У тебя нет досады по поводу того, что рэперы собирают толпы подростков, а твоя ниша гораздо уже? Зато русский рэп — продукт исключительно внутреннего потребления, а я могу играть по всему миру. Хотя на самом деле я в этом году выступал в Берлине, Вроцлаве и Таллине и не могу сказать, что Москва очень отстает от этих городов в плане электронной сцены. У меня нет иллюзии, что на Западе все хорошо, а у нас ужасно. Мне кажется, что в России мою музыку лучше понимают. Когда я играю в Европе, создается впечатление, что она находится за некой гранью восприятия публики. В последнее время стали подозрительно часто отменять музыкальные фестивали. Ты готов ощутить себя в шкуре британского электронщика конца 80-х, когда рейвы были поставлены вне закона? Тогда, кстати, огромное количество людей умудрялось без интернета узнавать, где будет приходить вечеринка, приезжать, запутывать полицию... Все это, конечно, звучит романтично, но я к этому не готов — все-таки хотелось бы жить в свободном мире и иметь возможность работать без необходимости прятаться и шифроваться.
