Франсуа Озон сделал фильм о "святой лжи"

В кино нужно плакать, желательно навзрыд, - это нынешний Венецианский фестиваль подтверждает чуть ли не каждым просмотром. Мелодрама возвращается в массовый обиход, я уже отмечал это в связи с запредельно слезливым "Светом в океане"; новый фильм Франсуа Озона "Франц" пересекает и этот предел - иногда кажется, ты вернулся в кинотеатр времен "Моста Ватерлоо", только, увы, без Вивьен Ли. Впечатление завершает черно-белое изображение и антураж эпохи Первой мировой. Действие происходит в Германии сразу после войны, ее раны еще воспалены и болят. Скромная девушка Анна, ежедневно навещая могилу погибшего на фронте жениха Франца, видит молодого француза, тоже возлагающего на могилу цветы. Франция - вчерашний враг Германии, и само появление француза в немецком городке вызывает народную ярость. Молодого человека гонит отец погибшего Франца, его будут презирать в пивных и на улицах. Но Адриен настойчив, он хочет рассказать убитой горем семье что-то важное о ее погибшем Франце. Черно-белый кадр скорбного настоящего сменяют цветные фрагменты из мирного прошлого: два друга, француз и немец, упоенно бродят по залам парижского Лувра, рассматривая любимого Мане. Им особенно дорого его полотно "Самоубийство", и это заставит зрителя напряженно искать тайный смысл такого выбора. Жизнь друзей в Париже отдана прекрасному: живописи, игре на скрипке, чтению Верлена, и все здесь так идеально, что невольно закрадываются нехорошие подозрения. И действительно, весь этот фильм посвящен целебной силе "лжи во спасение", "святой лжи", когда человек, терзаемый чувством вины, предпочитает скрывать страшную правду, убеждая и других и самого себя в истинности красивой выдумки - подменяя мир истин миром грез. На пресс-конференции режиссер признавался, что тема лжи волновала его с детства, что он искал ей достойный выход в кино и нашел в пьесе Мориса Ростана, экранизированной Эрнстом Любичем в фильме 1932 года "Недопетая колыбельная". Он стилизовал свою картину под Любича, под старое черно-белое кино, искал на роль отца актера, похожего на Макса фон Сюдова, а на роль матери - актрису, похожую на Джульетту Мазину. И он весьма преуспел в воссоздании мира кино 30-х с его простейшими объяснениями сложностей жизни, линейными сюжетами, прямыми моралите и прекрасным простодушием эпохи, еще не вполне отведавшей ХХ века. Такой наивный эскейпизм, такие попытки спрятаться от гнетущей реальности, как показала история, активизируются в периоды социальных и политических потрясений. Так спасла Америку от депрессии "святая ложь" голливудских сказок 30-х, так помогали солдатам в окопах мосфильмовские комедии 40-х. Надо отдать должное Озону: в годы планетарного кризиса и ощущения неизбежности новых войн он сделал абсолютно пацифистский фильм о том, какой трагедией оборачиваются военные игры для обычных людей. Для каждой семьи и для целых народов, по прихоти политиков в мгновение ока оказывающихся врагами. Это фильм о том, как противится нормальная человеческая натура идее любой враждебности между людьми и народами, как вопреки всему пытается восстановить добрые отношения хотя бы на уровне ближнего круга. И это фильм о чудаке, который еще способен мучиться чувством вины так, что эта вина начинает вести его по жизни. Актер Пьер Нинэ ("Ив Сен-Лоран") идеален для воплощения человека "не от мира сего", способного жить "одной, но пламенной страстью". Такой человеческий тип был чудаком, вероятно, и в годы Первой мировой, но он уж точно стал уникумом теперь, в век общего цинизма и пофигизма. Вероятно, еще и поэтому Озон углубился в антураж вековой давности. В его фильме можно заметить следы спешки и небрежности, в нем много сбоев вкуса и прямых подсказок зрителю - указующий палец особенно заметен, когда в минуты "душевных взлетов" в черно-белом изображении проступает цвет. Это мелодрама по-дамски сентиментальная и временами неуместно слащавая, но, судя по реакции зала, публика истосковалась по простым, незашифрованным, внятным каждому чувствам и моральным выводам, сформулированным без затей, впрямую, ясно и четко. А вывод из такого фильма прост и вечен: "Только бы не было войны…". Таким образом, третий день Венецианского фестиваля подтвердил намеченный с самого старта тренд: решительный отказ от формальных артхаусных экзерсисов, но обогащение самых массовых жанров их опытом. Кажется, две распавшиеся и даже враждующие половины кинематографа на наших глазах начинают срастаться.