«На всякий балаган у государства всегда деньги найдутся»
Неизданное интервью мультипликатора Эдуарда Назарова Прощание с известным советским и российским мультипликатором, режиссером и художником ЭДУАРДОМ НАЗАРОВЫМ пройдет сегодня в Московском доме кино. Он умер в минувшее воскресенье на 75-м году жизни. Это тот самый человек, который создал легендарный анимационный фильм «Жил-был пес» и нарисовал Винни Пуха таким, каким его знают в нашей стране. В 2010 году корреспондент “Ъ” ВАЛЕРИЯ МИШИНА говорила с ним о российской анимации, ее финансировании и патриотизме. — Вы художественный руководитель анимационной студии «Пилот», где создается проект «Гора самоцветов». Как он появился? — Вообще, по-моему, идея на поверхности лежит. Многие студии еще при приснопамятной советской власти такие вещи делали циклами — например, сказки народов мира. Кстати, и Юрий Норштейн участвовал в подобном мероприятии: итальянцы устраивали целую систему сказок народов мира, и он туда вписался с «Лисой и зайцем». Но сама идея «Горы самоцветов», конечно, принадлежит Саше Татарскому. Примерно в 2004 году был такой устный договор с Госкино, что будет 104 фильма. И начали мы довольно успешно, за здравие. Интересно, что подхватили это «за здравие» на всех высоких этажах и колокольнях, поскольку и президент страны, и бывший, и нынешний, это дело одобрили. И Дума, и кремлевская администрация, все наперебой стали хвалить. Понятно почему. Потому что, во-первых, это патриотизм чистой воды, не квасной, не изуродованный и не прокремлевский никакой. А просто нормальный патриотизм. Во-вторых, это сказки. Кто их знает? Их столько, что копать, копать и копать! И этим надо серьезно заниматься. Вот мы и попробовали серьезно заняться. Где дети могут слышать, что их бабушки, дедушки жили вот так? А в сказке и мультфильме налицо замечательная, внутренняя чистая и ненавязчивая воспитательная вещь. Кино, конечно, не воспитывает, но если наглядишься как следует, то что-то у тебя отразится там, внутри. «Пилот» начал «Гору самоцветов» как бы в старых традициях «Союзмультфильма». И Саша Татарский, который всю жизнь воевал с «Союзмультфильмом», наконец понял, что нормальный, спокойный рассказ гораздо больше, чем когда на экране мелькает «бог знает что». Идея была в том, чтобы среди апоплексического состояния экрана, где все куда-то летит и бежит, человек научился понимать нормальное движение, реагировать не только на яркие мелькающие краски и звуки. Он должен следить за гармонией в кино. Это самое главное — ребенка научить гармонии. Это достижение замечательной верхотуры, вершины. Быстро, но понятно, внятно. Мы старались так и идти, фильмы делать. У нас были на эту тему баталии и с Анатолием Прохоровым (российский кино- и телепродюсер, сооснователь студии «Пилот», художественный руководитель проекта «Смешарики».— “Ъ”). Он мне говорил: «Что ребенок приемлет? Круглое. Оно самое простое. И нужно, чтобы цвет был, чистый, яркий цвет». Ну замечательно, я говорю: «Понимаешь, у человека, особенно у маленького ребенка, никогда не сложится нормального вкуса, если он не начнет понимать смешение цветов, многообразие цветов». — В течение долгого времени проект «Гора самоцветов» испытывает трудности с финансированием, из-за чего сроки выхода фильмов постоянно сдвигаются. Каковы перспективы? — Финансовые проблемы начались скоро-скоро (после начала работы.— “Ъ”). Поначалу мы сделали аж 11 фильмов, потом, через год, слетели до восьми, потом опять восемь, потом семь, через какое-то время, уже глядишь — и шесть, и пять. Студии для того, чтобы жить, просто жить, нужно, конечно, не меньше 10–11 фильмов в год. И мы стали жить немножечко хуже. Пришлось упрощать какие-то вещи в фильмах, чтобы сэкономить. Года два назад (в 2008 году.— “Ъ”) деньги вдруг исчезли, вся кинематография остановилась, не только мультипликация. И мы в течение полутора лет ждали, поглядывая на летающих мух, что будет. Мы повисли над бездною, потом нам немножко, чуть-чуть, подсыпали корму — мы заржали и побежали. Но бежали недалеко, потому что недавно вдруг вообще все остановилось (на конец 2010 года «Пилот» выпустил 54 серии «Горы самоцветов»; затем выпуск возобновился только с 2012 года; в 2012–2015 годах вышли 17 серий; в 2016 году планируется выпустить три фильма.— “Ъ”). Как сказали тетеньки из бухгалтерии Минкульта, или Минкультя, как лучше, я не знаю, потому что все обрезается и обрезается, приобретает инвалидский вид... Так вот, из Минкульти нам сообщили: «Просим не волноваться, про “Гору самоцветов” забудьте, перспектив не будет. Доканчивайте 52 серии». А вот вторая половина из договоренных — о ней никто не вспомнил. Все. Эйфории, с которой все началось, ненадолго хватило властям предержащим, которые поначалу заорали: «Замечательно! Потрясающе! Вам зеленый свет и отдельное финансирование». Ничего этого не произошло, не случилось. Все высшие, что называется, начальники не то что отказались от своих слов, у них много своих дитев, дел, текучка. И мы в этой текучке тоже поисчезали. И потом сколько я ни ходил по инстанциям как бы с протянутой рукой, хотя ненавижу это дело… Хотя вижу по другим, так сказать, участникам мирового процесса, когда трешься у двери с несчастным видом, это все-таки работает, приносит свои плоды. Особенно когда даришь какие-нибудь подарки. Это работает, но я этим никогда не занимался. Поэтому, видимо, у разбитого корыта и остался. Стихи получились. Правильно говорил один великий человек, наш соотечественник, правда проведший всю свою сознательную жизнь во Франции, потому что уехал отсюда в 1918 году — Александр Алексеев, который придумал игольчатый экран и этим прославился на весь мир. Смысл таков, простой, что на всякий балаган у государства всегда деньги найдутся. А вот на что-нибудь хорошее и приличное надо еще походить, повыбивать, покланяться. Госкино меняли на Министерство культуры (Госкино с 2004 года преобразовано в Федеральное агентство по культуре и кинематографии при Министерстве культуры, упразднено в 2008 году.— “Ъ”). Но что они могли менять? Только задницы и кресла. Вот на это ушло почему-то полтора года, и вся кинематография просела. Народ (из студии.— “Ъ”) пошел в разные стороны, разбежался. И это неразумная культурная политика Министерства культуры. — Но вы планируете продолжать работать? — Мы готовы работать дальше. У нас и в Министерстве культуры лежат заявки. Посмотрим, может, время как-то все вылечит. Дай Бог. Хотя есть усталость от этих дурацких трат времени, потому что гораздо меньше уходит времени на работу, чем на эти ожидания, что тебе что-то дадут. А культуры западной — в смысле фильмопроизводства — у нас так и не достигнуто. Нет спонсоров, нет меценатов, нет партнеров. У нас не привыкли к тому, что кто-то даст денег, но ты им потом отдашь прокатом фильма. Не привилось, не принялось у нас такое явление, как меценатство, то есть нормальная работа не привилась. А осталось, как прежде, при советской власти: вам дали деньги, вы сделали кино, дальше государству все равно, что с ними будет, оно не требует обратной отдачи. А если не требует, то и фиг с ним. Хотя прокат, конечно, можно сделать в любом случае. И при советской власти хоть и не шибко и не резво, но работало. — Но «Пилот» — студия с историей и репутацией. По идее, он может рассчитывать на поддержку и спонсоров, и государства. — Разумеется, есть такая всемирная слава, и все знают студию «Пилот» — так же, как все знали «Союзмультфильм», хотя теперь уже не знают. «Пилот» до сих пор какие-то фильмы отсылает на фестивали и получает призы. Будем надеяться, что это затянувшееся безобразие когда-нибудь кончится. Но обидно. Кино для детей исчезает, заменяется тем барахлом, которое идет с Запада непрерывным потоком, самого низкого качества. А это вполне объяснимо, другого у нас купить не могут, потому что со всех сторон экономия. И дорогого кино никто не будет покупать. Ну за исключением каких-то выплесков, чтобы сделать вид, что у нас в стране все в порядке. Но это уже политика, это не имеет отношения к политике в культуре. Но, как говорил Александр Исаевич Солженицын, это его замечательное выражение: «На скорую руку, на долгую муку». Вот мы так и мучаемся. Не буду говорить о стадах подростков, которые, как бездомные собаки, бегают и болеют бешенством, бешенством культуры, вернее, антикультуры. — Что стоит ожидать тем детям и подросткам, которые хотят в будущем заниматься анимацией? — Сейчас в студии половина ребят и другая половина на других студиях — это мои студенты так или иначе. А сейчас учить некого, да и денег нет. Раньше были. Шесть лет назад у меня был последний выпуск Высших курсов сценаристов и кинорежиссеров, при этом все это совмещалось с ВГИКом и студией «Шар». И это последние курсы, в которых я участвовал. Они были краткосрочные, их сделали восьмимесячными, хотя должны были быть два года, но денег дали столько, что только на восемь месяцев, притом половина денег потом куда-то ушла. Но энтузиазм остался. И я сказал ребятам: «Ребята, ничего не знаете? — Нет, ничего не знаем! — Ничего не умеете? — Нет, ничего не умеем! — Если ничего этого не знаете и не умеете, будем делать кино!» И мы просто стали делать кино. Мы за восемь месяцев сделали восемь фильмов. Потом во время фестиваля в Суздале на нашем, так сказать, отчете, кто-то сказал: «О! Зачем же нам два года учить! Назаров, смотрите, за восемь месяцев все сделал. Смотрите на экран! Как хорошо!» Но не в этом дело. Результат можно выколотить. Если б был сейчас товарищ Сталин да еще товарищ Лаврентий Берия, мы б за полчаса сделали такие фильмы. Еще сто штук. Понимаете, учебы-то никакой же не было. Никакой. Только то, что я им мог на ходу передавать, но у моих студентов не было других нужных преподавателей, все было сужено до предела. И получили они дипломы, где была написана сакраментальная вещь — профессия «режиссер эпизода». А на «Союзмультфильме» самые канонизированные выпуски были, когда Юрия Норштейна выпустили на волю — его курс был с 1959 по 1961 год. А я тогда в армию ушел. Там работали стабильно с постановкой натурщиц или натурщиков, с рисованием гипсов, то есть давали полнокровное художественное образование. Два года такой студии. И были, конечно, мастер-классы с Дежкиным Борисом Петровичем, с Хитруком Федором Савельевичем, с Иваном Петровичем Ивановым-Вано. А еще и деньги были. Сейчас те, кто выпускается какими-то учебными заведениями или учится дома, что сейчас вполне возможно, они, конечно, не пропадут. Тем более что мультипликация сейчас как составная часть любого тела кинофильма. Другое дело, будут ли они теми профессионалами, когда можно сказать, что вот это да, это аниматор, это мультипликатор, что он понимает кое-что и может делать. Не знаю. Вот недавно был круглый стол, где по поводу 3D собирались. Я им сказал: «Ребята, колхозы валяются, сельское хозяйство стоит, заводы стоят, а мы про 3D разговариваем». А 3D у нас, это мне кажется, как из сказки: жили-были дед с бабой, у них было три сына, и все были 3D. Грубая шутка, но по состоянию, по уровню похоже на правду, потому что для того, чтобы сделать грамотно,— это надо знать технику. Чтобы сделать на высоком художественном уровне и актерском уровне фильм 3D, нужны совсем другие люди, обученные. А производство в 3D стоит огромных денег, а школы нету. И наших денег, деньжищ государственных, никогда никаких не хватит. Посмотрите в титры любого мультипликационного блокбастера. Там столько фирм присутствует, которые вкладывают деньги в это, а потом будут получать обратно. И посмотрите у нас. При этом если нет ежедневной штудии, в любом обучении — в рисовании ли, в музыке ли, руки должны работать, и голова, и глаза, и уши, все на свете. Я боюсь, батюшка-компьютер со всем этим не справится, потому что компьютер в руках дурака тоже дуреет. И никакого простора, никакого развития горизонтов не может быть. — Несмотря на это, вы планируете еще выступить как режиссер в своем проекте? — Я, что называется, досиживаю на «Горе самоцветов», она так немножко проседает, но самоцветы еще есть, вот. По крайней мере надо доделать вот то, что есть. А свое — нет. Дело в том, что, понимаете, каждому свое время. Дело в том, что кино, которое я делал когда-то, оно, во-первых, снималось на пленке, другими методами, и атмосфера была другая, да и смелость, конечно, была другая. А, кроме того, я не хочу просто делать свое кино, потому что, оглядываясь назад, я помню, что на каждом фильме я просто подыхал. Так работать нельзя. Все, что я могу сказать. Но я не уверен, что, начни я кино, все оно не вернется опять. Да вернется, потому что я вижу, как другие работают. Единственное, что я делаю с чистой совестью, помогаю всем, кто на студии есть, в каждое кино я влезаю по необходимости и отдаю все, что у меня есть, точно так же, как я сам себя когда-то отдавал, вкладывал в свое кино. Мне это совершенно, нисколько не жаль, и мне не надо ни спасибо, ничего. Я смотрю на экран — ну вроде там что-то такое вроде есть, и достаточно мне того, что я вижу людей, которые ко мне хорошо относятся. Все. Этого достаточно. Беседовала Валерия Мишина
