В прокат вышел «Ледокол» — один из самых амбициозных российских фильмов года, вдохновленный реальной историей корабля «Михаил Сомов», в 1985-м попавшего в 130-дневный антарктический дрейф. В «Ледоколе» есть и гигантский айсберг, и борьба за жизнь, но поражает он прежде всего редким для жанра кинокатастроф человеколюбием и адекватной передачей устройства сознания советского человека. «Лента.ру» расспросила режиссера картины Николая Хомерики о том, как он перешел от авторского кино («Сказка про темноту», «977») к блокбастерам и почему его фильм обходится без отрицательных персонажей: даже айсберг герои любовно зовут Семен Семенычем. «Лента.ру»: «Ледокол» — самый пока высокобюджетный и трудоемкий ваш фильм. Работа над ним чем-то принципиально отличалась от предыдущих, авторских картин? Хомерики: Конечно, многое было по-другому. Если начать со сценария, то это даже в принципе был немного другой вид работы. В авторском кино ты в первую очередь хочешь перенести на экран свои внутренние переживания в данный момент — а они могут быть и тяжелы для зрителя. На таком кино, как «Ледокол», ты уже куда больше думаешь о зрительском восприятии фильма в самом широком смысле: что будет увлекательно, где будут плакать, где — смеяться, какие эмоции в какой сцене должны резонировать. Но при этом ты пытаешься передать и какие-то важные для самого себя интонационные акценты — как на стадии написания сценария, так и в еще большей степени на съемках. Конечно, в связи со всякими технологическими сложностями, тем фактом, что у тебя двести человек на площадке, что идет работа с хромакеем, все иначе складывается, чем когда ты снимаешь разговор двоих в пустой комнате. Но при этом, мне кажется, важно и на таком большом проекте об этих двух людях не забывать — помнить, что в сердце фильма, какой бы у тебя ни был бюджет, должна быть человеческая история. Режиссеры фильмов-катастроф часто основное внимание уделяют тому, как все взрывается или куда-то все бегут. А вот для меня было важно, прежде всего, совместить живые, подлинные эмоции с аттракционом. Насколько интересно было впервые в карьере работать над этой аттракционной частью? Это увлекательно само по себе. Как возвращение в детство: неизведанные земли, корабли… Мне это было приятно — при том, что у нас в основе лежит драматическая история, все равно «Ледокол» родом оттуда, из детства, где были «Два капитана», «Библиотека приключений», романтические книги о моряках и дальних странах. В группе у нас были в основном мужчины — и было тоже видно, что они всей этой историей увлечены как дети. Глаза у всех горели иначе, чем обычно. Какие-то рамки в работе вам задавал тот факт, что действие «Ледокола» разворачивается в 1985-м, и речь идет не о сегодняшних, а о советских людях? Это была данность. Понятно, что если бы та же история разворачивалась в наше время, то было бы больше свободы в том, какие могут быть персонажи и действия. В Советском Союзе были свои характеры и своя система взаимоотношений — и это приходилось учитывать, конечно. Я родился в 1975-м и советскую жизнь застал довольно хорошо, и пионером был, и должен был поступать в комсомол, как раз когда перемены начались. Все это помнится — и школа, и разговоры на кухне. Понятно, что у многих сейчас есть немного романтическая ностальгия по тем временам, которая, как мне кажется, вызвана именно тем, что на них пришлось детство. Какие-то ужасные вещи забываются, а вот что деньги тогда не были главной ценностью, помнишь, и этот факт совсем другие отношения между людьми определял. Более товарищеские, что ли. Все это мы, конечно, учитывали, когда писали сценарий. Жанр в кино — это, в первую очередь, набор правил, скелет, на который можно нарастить самые разные истории и мысли. Для вас «Ледокол», если воспринимать его в отрыве от канонов фильма-катастрофы, это история о чем? Наверное, о преодолении, о том, как люди ведут себя, попав в экстремальную ситуацию. Характеры у всех героев разные, и мне было интересно посмотреть, как по-разному каждый реагирует на катастрофу. С одной стороны, в «Ледоколе» есть и антагонист на корабле, но есть и общий для всех антагонист — стихия, бездна. Антагонист на корабле есть, но по большому счету, демонизировать его вы отказываетесь — и, если не считать появляющегося ближе к финалу человека из КГБ, находите возможность всех персонажей за их проступки простить. Идея прощения вообще мне близка, что видно и по другим моим фильмам. Иногда чем сложнее кого-то простить, тем важнее это сделать. У меня такая позиция. Времени в кино не хватило, но я бы, наверное, и человека из КГБ простил. Сидел бы где-нибудь на кухне с женой и плакал. Вот в этом всепрощении есть что-то очень русское. И фильм-катастрофа как жанр русской реальности с ее ощущением постоянно надвигающейся беды очень тоже подходит. Вообще, у нашего зрителя и так жизнь настолько непростая и тревожная, что он, по идее, должен больше всего любить в кино сказки, эскапистское кино с эффектной романтической линией или комедии. Фильмы-катастрофы — тоже, но мне кажется, они больше метят в молодежную аудиторию, которая от кино ждет прежде всего аттракциона. При том что «Ледокол» — это как раз такой аттракцион, фильм-катастрофа, его большая часть проходит в ожидании. Да, это для нас был как раз самый сложный момент. Вот есть история про дрейф, про застрявший во льдах корабль, где совсем ничего не происходит. Как из этого сделать зрительское кино? Люди сидят по каютам, мерзнут, чего-то ждут, иногда встречаются, что-то обсуждают и снова расходятся по каютам. Сложнейшей нашей задачей было передать это ощущение закованности во льды, невыносимо медленного течения времени — и при этом насытить фильм какими-то микрособытиями, сюжетными поворотами, интригами. 130 дней ожидания нужно было наполнить человеческими историями. Основная из этих историй — конфликт двух капитанов (их сыграли Петр Федоров и Сергей Пускепалис), молодого и опытного. Понятно, что у каждого своя правда, но вам лично кто ближе? Ой, я каждого из них любил по-своему. Не хочу никого обидеть, так что скажу, что мне ближе всего айсберг, бездна. Вообще, что вам дал опыт работы над «Ледоколом»? С одной стороны, теперь не страшно снимать такие большие фильмы. С другой же, мне всегда в процессе съемок больше всего нравилось наблюдать за людьми — часто съемки даже были более творческим актом, чем сам фильм в целом. И на «Ледоколе» в этом плане тоже было очень интересно — смотреть, как люди реагируют на трудные условия, на пребывание целыми днями в огромной консервной банке. Скажем так, багаж для следующего фильма накопил. А каким будет этот следующий фильм? Это будет психологический триллер «Селфи» с Константином Хабенским в главной роли. К его съемкам мы уже приступили, а в основе лежит роман Сергея Минаева. Это не такой масштабный проект, как «Ледокол», но это тоже будет жанровое, зрительское кино. Все ваши картины получались довольно разными — по сюжетам, стилю, жанру. Что должно быть в фильме, чтобы он оставался фильмом Николая Хомерики? Должны быть живые люди с особенным, скажем так, огоньком в глазах. Сюжеты как раз могут быть разными. А снимать одинаковые фильмы мне неинтересно. «Ледокол» вышел в российский прокат 20 октября
