Архетипы и стереотипы
Культурная политика Андрей Плахов В рамках V Международного культурного форума в Санкт-Петербурге прошла организованная журналом "Сеанс" конференция "Российское кино глазами иностранцев". Актуальность этой темы не иссякает вот уже четверть века. Выступая на открытии конференции, актер-русофил Рейф Файнс рассказал, что первым русским фильмом, который он увидел в своей жизни, стал "Война и мир" Сергея Бондарчука, потом были "Летят журавли" и многие другие. Именно сила русского кино позволила британскому актеру расширить границы и освоить новый удивительный мир, сыграть Онегина и Ракитина, выучить русский язык, затеять проект фильма о Нурееве. Но многие ли способны пройти подобный путь на восток? На питерской конференции выступали зарубежные исследователи отношений между российским кино и западной ментальностью. И выяснилось, насколько увязли ожидания европейской аудитории в архетипах, сформировавшихся полвека, а иногда и полтора века назад. Даже если речь идет о профессиональной аудитории. По-прежнему опорные точки ищутся где-то между Достоевским, Чеховым и Тарковским в первую очередь, во вторую -- между Толстым, Гоголем и Эйзенштейном. Даже на совещаниях Eurimages, организации, занимающейся финансовой подпиткой копродукций, при обсуждении русских сценариев одни эксперты говорят: "Непонятно",-- другие возражают: "Это как в пьесах Чехова, помните?" А в одной из рецензий на русский фильм автор пишет: "Поскольку герой картины наизусть знает все романы Достоевского..." -- и на этой сомнительной основе делает далеко идущие выводы. Архетипы легко переходят в стереотипы. Например, фильм Юрия Быкова "Дурак", современный социальный гротеск, если что и напоминающий из классики, то сатиру Гоголя, во Франции выпустили под названием "Идиот", чтобы было поближе к Достоевскому. Под стереотипы, иногда до комического подобия, подгоняются и постеры выпускаемых фильмов: об этом рассказала киновед из Парижа Евгения Звонкина. Сквозь призму "русского мистицизма" -- неважно, положительно или негативно,-- критиками оцениваются картины Александра Сокурова и Андрея Звягинцева. А в тинейджерских драмах Валерии Гай Германики им откуда-то слышится эхо Тарковского. Между тем единственный современный режиссер, который действительно имеет прямое отношение к Достоевскому, Алексей Балабанов, оказался не понят и не оценен в Европе. В той же Франции только два его фильма были показаны: "Брат" -- по телевидению, а "Про уродов и людей" -- в прокате; европейская критика осталась довольно равнодушна к выдающемуся режиссеру, фестивали -- тоже. Непременными атрибутами "русского стиля" в понимании европейца оказываются зима и водка. Первый пришел, кажется, даже не из фильмов Бондарчука или Михалкова, а из экранизации "Доктора Живаго", осуществленной Дэвидом Лином. Русская зима, снятая в Финляндии, русский интеллектуал в исполнении жгучего египетского красавца Омара Шарифа, "русские" меха Джули Кристи и проникновенная музыка Мориса Жарра накрепко связались в западном воображении с образом "матушки-России". "Матушка" предполагает иррациональные страсти, роковые вопросы, жестокое самобичевание, гульбу до полного абсурда. Все это французские критики находят в фильме Павла Лунгина "Свадьба", забывая, впрочем, о том, что это комедия. Дело в том, что слово "комедия" не входит в типично русское кинематографическое меню и этот жанр в нашем исполнении почти никогда не бывает успешен за границей. Что очень жаль, ведь смех, по словам Рейфа Файнса,-- это "дружественная рука", а комедия -- мост от одной культуры к другой. Актер приводит пример фильма Жоры Крыжовникова "Горько!" и подчеркивает: русским не надо комплексовать, что они показаны в этой комедии как пьяницы. Есть английское "Горько!" и есть ирландское пьянство -- распространенный и вполне международный порок. Есть, наконец, финский алкоголизм, который сумел внедрить в сознание иностранцев режиссер Аки Каурисмяки. Универсальность темы сближает людей и заставляет усомниться: а так ли уж уникальна и экзотична пресловутая русская душа? Как считает филолог и переводчик Вера Мильчина, этот конструкт изобрел французский дипломат Мелькиор де Вогюэ в пику приземленному французскому натурализму конца XIX века. В его интерпретации русская душа похожа на суп, где есть все: и рыба, и овощи, и травка, и пиво, и сметана, и горчица. Это котел, в котором перемешиваются самые разные ингредиенты: печаль, безумства, героизм, слабость, мистика, здравомыслие. Однако со временем вся эта сложность свелась к стереотипу. Как только российский фильм от него отклоняется, он или совсем проваливается на Западе, или остается одиноким островком в потоке. Например, картина "Майор" Юрия Быкова, хотя и насыщена достоевскими обертонами, слишком явно отклонилась в сторону кровавого триллера, а это не русский жанр. Результат: во французском прокате "Майор" собирает всего 2 тыс. зрителей, в то время как фильмы Звягинцева -- на два порядка больше. Однако и его успехи перекрывает популярность русской анимации, например картин Гарри Бардина: эта разновидность кино явно вписывается в реестр русскости. Еще сложнее судьба российских фильмов в англоязычном мире. Как сказал генеральный секретарь ФИПРЕССИ Клаус Эдер, "человек из Канзаса или Миссури, голосующий за Трампа, не пойдет на Звягинцева или Кончаловского". И вообще, ныне плохие времена для интеллектуального кино, а жанровое конкурентоспособное мы делать не умеем. Почему? Об этом и о других назревших вопросах пойдет речь на международном коллоквиуме ФИПРЕССИ, который планируется провести в Петербурге на следующем культурном форуме. В корне неверно думать, будто Запад населен русофобами, желающими видеть нашу страну очерненной и униженной. Если бы это было так, не появлялся бы романтический "Доктор Живаго" Лина или -- возьмем более свежий пример -- новый британский сериал по "Войне и миру". Говорить о его исторической адекватности роману Толстого не приходится, скорее, он отформатирован под эстетику Джейн Остин и гламурных журналов, а его идеологию эксперты связывают с модным нынче понятием постправды. В любом случае это кино хотя и не из России, но с любовью -- скорее, к воображаемой России, больше напоминающей столь же фантомную аристократическую Англию.
