Спасительная ниша для юных. Детское кино переживает этап мучительного выздоровления

12 января в столице стартовал второй сезон детского проекта «Мы сами снимаем кино». Эта акция, поддержанная столичным Департаментом СМИ и рекламы, помогает найти будущих талантливых кинематографистов. О детском кино, его проблемах, тенденциях развития и традициях обозреватель «ВМ» беседует с режиссером, сценаристом и актером, бывшим руководителем Киностудии детских и юношеских фильмов имени Горького Владимиром Грамматиковым.Грамматиков готовится к съемкам новой картины для юношества. Детский кинематограф (а в нем он работал в разных жанрах) Владимир Александрович называет своей спасительной нишей. Думается, что залогом успеха его картин было то, что снимал он всегда о том, что хорошо знал и что его действительно волновало. Вот и сценарий его нового фильма основывается на фактах биографии режиссера, его детства, переезда семьи из Свердловска в послевоенную Москву, рассказывает о трудной и в то же время счастливой жизни столицы конца 1940-х— начала 1950-х годов. — Владимир Александрович, где будете снимать картину? — На Киностудии имени Горького. Мне предложили снять это кино — я согласился: мой первый фильм «Усатый нянь» я снимал в этих же стенах, пусть же и последний будет снят тут же. Вряд ли мне хватит сил еще на один. В основе сценария — воспоминания о моем детстве. Большую часть жизни я прожил на улице Воровского, наш дом стоит напротив высотки, расположенной на бывшей площади Восстания. Хотя родился на Урале. В 1947 году мама совершила грандиозный поступок с целью сохранения семьи — двухнедельный переезд с нами, четырьмя детьми, в товарном вагоне из Свердловска в Москву, где работал отец. Когда мы ехали на поезде, то каждую остановку спрашивали: «Это уже Москва?» — «Нет еще, Москва впереди». В конце второй недели мама наконец сказала: «Приехали». Это была станция Сортировочная — поезда, грязь, сажа, засаленное междупутье. Москва была в 30 километрах, с ее Кремлем и Красной площадью. Мы же отправились не на улицу Воровского, поскольку дом еще не был достроен, а на Клязьму. Причем с нами в товарняке приехали корова и собака Лайка. Все эти события лягут в основу сценария. Этот фильм — гимн матери, гимн женщине. В России случаются периоды, когда именно женщина должна стоять во главе управления не только семьей, но, возможно, и государством, чтобы навести порядок в доме — приласкать, приголубить, успокоить, обиходить все вокруг, никого не пугая и не стращая. — Каким оно было, ваше московское детство конца 1940-х? — Достаточно голодным и счастливым, как ни странно. Жмых — отжатые семечки — воровали у коров. Мама тщетно била нас по рукам, пытаясь объяснить, что жмых в животе разбухает, увеличивается в четыре раза и провоцирует заворот кишок. Умом мы это понимали, но есть хотелось. Наше детство было еще и дворовым. Это сейчас в Москве дворы вымерли, все дети сидят у компьютеров. А в наше время двор был университетом жизни. Было много игр: колдунчики, казаки-разбойники, штандер. Или «Я садовником родился» — первые опыты любви, потому что выкрикивалось название цветка у понравившейся девочки, а ты, обмирая, ждал ее отклика. Играли и в «Колечко-колечко» — это первые прикосновения к нежным девичьим рукам и собственный потный от волнения затылок. Были и более взрослые игры — например, «поджиги»: старшие ребята испытывали самодельные пистолеты-трубки, при которых весь двор присутствовал — оторванных пальцев было не счесть. Царил и культ рогаток, которые делались из резины многочисленных противогазов, оставшихся после войны. Вот такой «джентльменский набор» был в моем детстве. — Чем двор Поварской улицы отличался от двора на Клязьме? — В Москве тогда было огромное количество сараев и голубятен, чердаков и черных ходов. И первый стакан портвейна, и первая сигарка — все происходило там. Мы дрались двор на двор. Из-за чего? Отстаивали территорию. Наш дом стоял на углу Поварской и Садового кольца, напротив строящейся тогда еще высотки у станции метро «Краснопресненская». А рядом, через здание школы, строился еще один дом, номер 18. Он заселился — и начались разборки. Когда я был в пятом классе, произошло величайшее событие — соединение мужских и женских школ, в связи с чем мы все испытывали смесь ужаса с восторгом. Какой соблазн — дернуть девочку за косичку, ущипнуть ее. Какие записки писались, какие были приглашения на каток — это же с ума можно было сойти! Борьба за девочек и за территорию была среди отроков самая активная. Если ты провожал девочку в чужой двор, то это было и величайшим наслаждением, и большим риском — ты неизменно получал по шее. Никто не имел права приходить в чужой двор. И в свой мы никого не пускали безнаказанно. Рядом с нами, мальчиками из приличных семей, жила шпана. Но «поборов» не было. В полуподвале нашего дома обитала татарская семья с 14-летним Ильдусом Хабибулиным: во дворе он был главный человек. Мне он тогда казался очень справедливым, потому что на его фоне некоторые главари соседних дворов выглядели сорвибашкой. Со всеми вопросами можно было идти к нему. — Я знаю, что ваш отец был большим государственным чиновником. Вы получили огромную суперкомфортную по тем временам квартиру. Как-то чувствовали его социальное положение? — Отца-то мы как раз видели редко. Чаще всего по праздникам. Я хорошо запомнил праздник в 1947 году — 800-летие Москвы. Папа нас всех посадил в машину и повез на Красную площадь. Огромный портрет Сталина, проезд по Москве, Центральный телеграф весь в лампочках, праздничный салют — это было просто о-го-го, конец света! Но атмосферу «счастливого детства» в нашей семье создавала прежде всего мама. Дом для меня — обнаруженная под подушкой конфетка. Это — трогательное утреннее пробуждение перед походом в школу... Самым сладким было 1 января: часть вкусностей — в холодильнике, часть — между рамами окна, где лежал домашний холодец и какая-нибудь рыбица. Родители, конечно, гуляли до утра. И вот 1 января раненько проснуться и съесть холодца, тут же ухватить сладкий пирожок: мама делала изумительные слоеные пирожки с грецкими орехами, курагой и изюмом размером с мизинец. Схватить — и этого, и этого, и того — и шасть назад, в кровать. А потом, когда родители уже просыпались, начинался домашний завтрак — и это снова было счастье, праздник продолжался. — Возможно, это «счастливое детство» было предпосылкой вашего прихода в детское кино? А остальное довершил ваш приятель Никита Михалков, живший с вами на одной лестничной площадке? — Мы действительно дружили с Никитой, росли вместе. Никита бывал во дворе реже, чем я. Он учился в музыкальной школе. Его всячески «грузили»: выбегая во двор, он частенько прятался от своей няни-испанки Хуаниты, из-за которой он в младенчестве сначала заговорил на испанском, а уж потом на русском. Хорошо помню призывный крик Хуаниты во дворе. Никита сначала скрывался, но потом выходил и говорил: «Рerdоname. (Извините меня) ». В детстве мы каждый понедельник ходили на новый фильм. Ребенком я смотрел «Подвиг разведчика» и «Звезду» раз десять, рядом были Кинотеатр повторного фильма, «Пламя» (в высотке) и «Стрела». Но, конечно, именно из-за Никиты я оказался на съемочной площадке, ездил, например, на съемки ленты «Приключение Кроша», где Михалков снимался. Мне тогда уже было лет 18. Там я познакомился с актерами Колей Томашевским, Андрюшей Юреневым, мы были дружны многие годы. Этот мир был для меня нов, неведом, интересен. Он плотно присутствовал в моей жизни, я ходил на студии, это меня увлекало. И на третьем курсе технического вуза объявил отцу, что собираюсь перейти на актерский факультет ВГИКа. Отец отрезал: «Получи диплом, а потом — хоть в клоуны!» Долгие годы мы были с ним в конфликте. Для него было шоком, что я принял самостоятельное решение и все-таки ушел. — Вас ведь в то время собрался снимать Георгий Данелия в картине «Я шагаю по Москве»… — Я должен был играть роль, которую потом сыграл Евгений Стеблов. Но моя институтская бронь от армии закончилась — и меня призвали. — Окончив ВГИК, снимаясь на студии Горького, вы там же сделали и «Усатого няня», и практически все ваши детские картины. Почему вас столь привлекало именно детское кино? — У меня так сложилось. Я никогда не хотел заниматься социальным кинематографом. Не хотел разбираться в извращениях человеческой психики. Я хотел занять нишу детского и романтическо-музыкального кино, где добро — это добро, а зло — это зло. И я рад тому, что остался на студии Горького, поскольку перепробовал почти все жанры. И мюзикл («Звезда и смерть Хоакина Мурьеты»), и сказки («Мио, мой Мио» и «Сказку о купеческой дочери и таинственном цветке»), и экранизации («Сибирочка» Лидии Чарской). Я очень люблю «Сибирочку», хотя ее почти никто не видел и не знает. Мне даже удалось снять драматическую картину и первую экранизацию Людмилы Улицкой «Сестрички Либерти», совсем вне контекста моего обычного творчества. Так что мне везло… — Вы действительно снимали романтически-музыкальное кино, застав романтический период старого советского кинематографа. Каждый раз, поднимаясь в Крыму на гору Эски-Кермен, я думаю, как же вы сумели затащить сюда на руках и голом энтузиазме громоздкую советскую технику? — Историю разбойника Хоакина Мурьеты, мечтающего разбогатеть, мы снимали в 1983-м на голом энтузиазме. Если бы не он, то многих хороших фильмов в СССР просто бы не было. Сегодня можно заплатить людям за услуги, но все равно они откажутся работать, сообщив, что «это выполнить невозможно». А тогда вся группа работала как единый механизм, как одно целеустремленное целое. Я помню день, когда мы тащили в гору диги (большие осветительные приборы. — «ВМ») и затем тянули кабель руками — вся группа принимала участие в героическом подъеме, стояла узкой цепочкой, таща электропроводку вверх. И мы в итоге подключились! Вот в этом было очарование старого кино. А подняв оборудование на крымские «квесты», обозрев с вершины умопомрачительной красоты окрестности, поняли, что фильм состоится. Потом там много что снималось, но мы были первопроходцами. Конечно, экономя время, не спускаясь, мы ночевали в пещерах, жгли костры. Грелись портвейном «Таврический», который стоил 18 копеек стакан. Да, романтика тех лет дорогого стоит. — Вы на площадке демократ или деспот? — Я безусловный приверженец демократии. Я ненавижу визг и крики на площадке и всегда стремлюсь создать теплую рабочую атмосферу в съемочной группе. Я подметил, что больше всех кричат те люди, которые обычно мало что делают. Их задача — быть на виду. Таковых я могу вежливо, но однозначно послать куда подальше. Беспощаден я бываю в тех случаях, когда нарушаются договоренности, например, человек начинает пить во время работы. Тогда — да, выгоняю. — Есть то, что объединяет ваше кино, снятое в столь различных жанрах? — Наверное, душевное тепло. Если ты честен, исследуя человеческие отношения на экране, то обычно попадаешь в точку, в некотором смысле угадываешь будущее, хотя и не ставишь перед собой такую задачу. У меня так было на картине по произведению Людмилы Улицкой. Меня после спрашивали, откуда я мог знать, что Советский Союз распадется. Конечно, я этого не мог знать. Но отдавал себе отчет, что отношения, существовавшие ранее, трансформируются в нечто другое, потому что мы оказались на пороге какого-то материального перераспределения. Если люди начинают что-то заново материально перераспределять, то вступают в другие отношения. Обычно это сопровождается опасностью гибели — как духовной, так и физической. — Вы скромно умолчали, что одно время были директором Киностудии детских и юношеских фильмов имени Горького. В Год российского кино хочется спросить: что происходит с детским игровым кино сегодня, почему оно отсутствует на наших экранах? — Положение в детском кино вытекает из общего состояния российского кинематографа. Оно переживает мучительное желание выйти из этапа общей болезни. Моя позиция тут следующая. Во-первых, детское кино все-таки должно финансироваться стопроцентно. Министерство культуры дает максимум 60 процентов бюджета фильма. А кинокомпания, подающая заявку на тендер, показывает, что у них есть или кредит в банке, или софинансирование партнера — но это чаще всего «как бы есть». Компания получает государственные деньги, но снимают за эти 60 процентов. А за такие деньги невозможно снять ни сказку, ни фантастику, то есть сложнопостановочные проекты. Можно снять только школьные убогие фильмы за три копейки, что мы в итоге и имеем сегодня. Во-вторых, с нашим прокатом нужно что-то делать. Прокатчики почему-то считают, что детское российское кино убыточно. Во всем мире оно суперприбыльно, а у нас — убыточно. С российским семейным детским фильмом прорваться в широкий прокат практически невозможно. Почему сложилось такое мнение прокатчиков, непонятно. В-третьих, нам нужно, чтобы в лотах на тендер появилась позиция «фестивальное кино». Чтобы была фестивальная картина, которая выйдет наконец на международные фестивали. Потому что мы туда потеряли выход. То современное дешевое кино, которое у нас делается, там не понятно. А ведь раньше мы продавали наши сказки минимум в 16 стран. Сейчас этого практически нет. Вот эти три позиции я изо всех сил пропагандирую. — Есть хотя бы один недавний фильм, который вы могли бы отметить? — Есть, это картина продюсера Владимира Есинова и режиссера Александра Карпиловского «Частное пионерское». Но на международные фестивали она выйти не может — это сугубо наша внутренняя тема, за рубежом они вообще не могут ухватить, что в этом фильме к чему. Но в принципе в последнее время некоторое позитивное движение в отношении детского кино все же наблюдается. Я приветствую то, что Министерство культуры выделило тендеры по детскому кино из общего списка, потому что нам всегда доставались остатки. Сейчас уже есть какой-то объем, который как-то начал перераспределяться. Это хорошо. СПРАВКА Владимир Грамматиков родился 1 июня 1942 года в Свердловске. Окончил радиоаппаратуро-строительный факультет Бауманского училища, но через некоторое время решил связать свою жизнь с кинематографом. В 1976 году окончил режиссерский факультет Всесоюзного государственного института кинематографии, где учился в мастерской Е. Дзигана и стал режиссером Киностудии имени М. Горького. Впоследствии он возглавил эту киностудию. На ней он снял практически все свои фильмы: «Усатый нянь» (1977) «Шла собака по роялю» (1978), «Все наоборот» (1981), «Руки вверх!» (1981), «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» (1982), «Вера. Надежда. Любовь» (1984), «Мио, мой Мио» (1987), «Сестрички Либерти» (1990), «Сказка о купеческой дочери и таинственном цветке» (1991), «Осенние соблазны» (1993), «Маленькая принцесса» (1997), «Привет от Чарли-трубача» (1998). Участвовал в ряде телепроектов, в том числе в качестве ведущего. ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ На круглом столе обсудили развитие детского любительского кинематографа 12 января при поддержке правительства Москвы прошел круглый стол «Мы сами снимаем кино». На нем одноименный детский фестиваль любительского кино представил результаты работы за 2016 год, а российские благотворительные фонды, занятые в медиасфере, поделились своим опытом (далее...)