Деяние с апостолом

"Павел" Мендельсона с оркестром Musica Viva в филармонии Концерт классическая музыка В Концертном зале имени Чайковского в рамках абонементного цикла "Шедевры и премьеры" прозвучала оратория Мендельсона "Павел" -- один из самых выразительных образцов романтической религиозной музыки в идеально подходящем к случаю исполнении оркестра Musica Viva, хора Kantorei der Schlosskirche Weilburg и приглашенных европейских солистов с Александром Рудиным за пультом. Рассказывает Юлия Бедерова. Конкретно этот концерт был посвящен отмечаемому в этом году 500-летию Реформации, дате, важной в том числе для музыкального искусства. Но сложно не заметить, что ораториальная тема вообще оказалась этой весной на московской концертной сцене в чести. Удивительное дело, но тот же раритетный "Павел" прозвучит еще раз буквально на днях, уже с чисто московскими оркестрово-хоровыми силами. А следом Гендель от европейских мастеров: 16 апреля ансамбль "Матеус" Жан-Кристофа Спинози с международной командой солистов и с участием ансамбля "Интрада" представит свою версию краеугольной партитуры ораториального жанра -- "Мессии" Генделя. Мендельсон, много и успешно работавший в баховском Лейпциге, сам видел себя последователем и поклонником Генделя и Баха и представлялся таковым современникам. Больше того, вошел в историю как человек, вернувший миру забытых мастеров барокко легендарным исполнением "Страстей по Матфею" Баха в 1829 году, а с Генделем в том, что касается славы, по крайней мере в Англии, сумел поспорить. Успех и хотя бы внешнее благополучие сопровождали Мендельсона и в Германии до самой смерти в 38 лет. Загадочная как для современников, так и для потомков смесь болезни с усталостью и разочарованием вдруг настигла человека, считавшегося настолько счастливым и гармоничным, что представить его пораженным апатией казалось невозможным. Не так легко представить себе Мендельсона и религиозным композитором -- за ним, служителем культа эльфов, наяд и сильфид в увертюрах, внимательным и виртуозным рисовальщиком прозрачных пейзажей в симфониях, создателем жанра как будто бессюжетной, но лирически пронзительной "песни без слов" (этой новой камерно-интимной версии старого жанра "музыки на воде"), закрепилась репутация одновременно скромного барда и искусного художника-декоратора. Не слишком романтик, он пускал в партитуры слишком мало на вкус высокого романтизма бурных настроений; не слишком классик, он архитектурно мельчил, раскладывая классические формы на фрагменты, пересобирая их или пропитывая насквозь поэтической интонацией. Гигантомания второй половины девятнадцатого века, авангардизм и консерватизм двадцатого привели к тому, что музыка Мендельсона поселилась на том краю репертуарного быта, где живут домашние миниатюры и декоративные мелочи, где тряпочки, кружева, блюдечки, занавески и акварели на стенке. Но обожающий репертуарные открытия и неожиданные ракурсы не меньше самого Мендельсона конец ХХ века заново прислушался к автору неоконченного ораториального цикла "Павел"--"Илия"--"Христос". И подтвердил: духовная музыка -- принципиально важная часть творчества Мендельсона, и она по-настоящему уникальна. Основанная на генделевских и баховских образцах, она уходит от них легко и далеко, не полемизируя и не разрушая. Барочно-романтический мир Мендельсона в "Павле" аккуратно двоится, так же как раздваивается образ главного героя оратории Савла-Павла (гонителя христианства и апостола) в двух ее частях. Структура "Павла", блестяще строго и внимательно, нарядно, но не парадно сыгранного и спетого в филармонии (по крайней мере в оркестрово-хоровой части), удивительно близка номерной жанровой модели, и в то же время ни капли на нее не похожа. Роли рассказчика и библейских героев не твердо закреплены за определенными голосами, но перетекают от одного к другому, сменяются в одной партии; инструментовка так прихотлива, что создает впечатление нестабильности, текучести формы; речитативы, хоры, хоралы, арии, ариозо и каватины так тонко сплетены, что превращаются в сцены. При всей стройности по-протестантски сдержанного рассказа драматургия "Павла" не исчерпывается не любимой Шуманом "грубой нитью фабулы", и вся форма кажется мерцающим пространством истории мысли и музыки: от универсальности темы до субъективного переживания ее простоты и теплоты здесь и сейчас. От хорала до камерной романтической лирики, начиняющей оркестровую ткань сетью бессловесных метафор, рифм и аллюзий, а масштабные хоровые фрески раскрашивающей утонченной песенностью. Если виртуозные качества голосов солистов не всегда поражали воображение (на фоне Бритты Шварц, Маркуса Шафера и Манфреда Биттнера самым притягательным и поэтичным был голос Мехтильд Бах), то их драматически проникновенная точность была как нельзя кстати. Как и общая ансамблевая тонкость, инструментальная прозрачность фразировки в хоре и оркестре, трепетная стройность многоцветного баланса и всей формы. Редкая для концертных сцен протестантская интонация личного, интимного переживания-служения (вообще, всегда очень отчетливая в программах и интерпретациях Александра Рудина) у оркестра Musica Viva и церковного немецкого хора звучала настолько же ясно, насколько адекватно по отношению к персональной выразительности Мендельсона.