Павел Бардин: Свобода слова осталась только в Конституции

Сериал «Салам Масква» идет с большим успехом на ТВ. Sobesednik.ru поговорил с его режиссером Павлом Бардиным. Когда-то он, сын знаменитого мультипликатора Гарри Бардина, был известен как оппозиционер, а теперь… На своей шкуре испытал, как обращаются с задержанными – Павел, сериал «Салам Масква» сначала показали в интернете и только недавно – в эфире «Первого канала». Ты анализировал для себя: почему четыре года не выпускали? – Столько всяких законов было принято за это время и разных событий произошло – цензура усилилась, война с Украиной... У меня даже такого вопроса не возникало. Скорее то, что сериал появился в интернете и в эфире – приятная неожиданность. – Так что же изменилось, если наконец выпустили в телеэфир? Законы-то остались прежними… – У нас законы трактуются достаточно вольно: на одном телеканале позволяют чуть больше, на другом – чуть меньше, мне сложно разбираться в этой политике. Мы – команда – сделали то, что от нас зависит, старались, дальше решения принимают другие люди. – В сериале играли артисты разных национальностей – дагестанцы, чеченцы, буряты, грузины… Таких мало встретишь в нашем кино. – Они играли в национальных ролях, и это благо, что мы могли показать актеров, которые заслуживают внимания зрителя и большей карьеры. Конечно, желаю им только всего хорошего в работе, хотя, думаю, пока в российском кинематографе их ждет не самое радужное будущее. Да, кто-то работает у себя в театре, но вот в кино национальных актеров действительно мало. Почему-то продюсеры считают, что появление армянина-учителя, якута-математика или осетина-хирурга в кино­истории нужно как-то специально объяснять. Или через комедию, или через серьезный разбор национального вопроса. Почему-то оператором в кино может быть человек с фамилией Дандурян, Хасая или Капанадзе, а если это персонаж на экране – он скорее будет Иванов-Петров-Сидоров. Надеюсь, что-то изменится в сознании продюсеров-соотечественников и актеров разных национальностей будут снимать чаще. – Исполнитель одной из главных ролей – чеченец Али Алиев. Ты с ним беседовал о жизни в Чечне, например? – О политике мы совершенно не говорили. Но я столкнулся с очень профессиональным актером, вменяемым человеком, порядочным, честным. Отдельно есть правоверный мусульманин Али Алиев, который придерживается всех правил, и отдельно – его персонаж, который отходил от этих правил, позволял себе что-то. Он не путал актерство и жизнь, персонажа и себя. Понятное дело, что какие-то вещи нельзя было с ним сделать: например, Али не стал бы пить водку со змеиной кровью, как это делал в кадре другой актер – Александр Голубков, но этого и не требовалось по роли. Али тот человек, у которого есть иман – это такая мораль религиозная. Когда у человека есть принципы, и не людоедские, мне просто с ним договориться. – Сериал заметили и оценили, наградили «Никой». А какая реакция у обычных зрителей? – Моя референтная группа – мои близкие, и я рад, что они остались довольны, да и команде нашей вроде не стыдно. Важно, что наше кино понравилось жителям дагестанских сел Кубачи и Гуниб, ведь многие у нас работали актерами, помогали на съемках. А мнения незнакомых специально не собирал. На призы какие-то не рассчитывали, но, конечно, приятно, что сериал судят по законам кино. Мы и снимать старались для большого экрана. – Когда на церемонии вручения «Ники» ты и автор музыки сериала Вася Обломов вышли в белых кроссовках, это можно было воспринять, как намек на обувь из гардероба премьер-министра Дмитрия Медведева. – Честно признаюсь, что эти кроссовки я купил задолго до церемонии и до митингов 26 марта, где многие выходили с пресловутыми кроссовками. Надел, ни с кем не сговариваясь. Но когда понял смысл «высказывания», переобуваться не стал, хотя такая возможность была. И не пожалел – получается, выразил солидарность. Но не авторам расследований, а обычным людям, которых задержали и осудили, особенно молодым ребятам. Они не собирались кому-то навредить или совершить акт насилия. Надеюсь, этот опыт их все-таки обогатит, но я не желал бы им такого: даже «административка» у нас в стране – клеймо на всю жизнь. Ну и знаю, как у нас с задержанными обращаются – видел и на своей шкуре испытал... – Когда у тебя это было? – Если не ошибаюсь, в 2012 году, когда я хотел попасть в зал судебного заседания по «болотному делу». Но не получилось: у здания суда нас забрали в отделение полиции. Сразу скажу, сам я давно не варюсь в этом политическом контексте, на Болотную не ходил. Но когда стало понятно, что невиновные получают реальные сроки, решил им показать свою поддержку. – Били? – Нет, не били. Как бьют задержанных, насмотрелся, еще когда работал криминальным репортером. Но обращались с нами по-хамски. Долго держали в автозаке, не давали воды, отказывались вызвать скорую пожилому человеку и так далее. Еще каких-то курсантов подсадили, провоцировавших драку... Бред! К этому министру культуры не пойду – В одном интервью о проблемах ксенофобии, национализма и гомофобии ты сказал: «У нас такая традиционная культура замалчивания. Она не является национальным достоянием, но она есть». Как думаешь, почему? – Мне кажется, в принципе это свойство архаического общества. Но ведь у нас есть и традиция гласности тоже, просто сейчас мы качнулись в другую сторону. Этот росток гласности все время пытался пробиться: Новгородское вече когда-то было, например, или вот перестройка. Но везде, где архаика побеждает новое, существует замалчивание. Люди молчат, потому что иногда слово расценивается как преступление. Ни для кого не секрет, что в нашем Уголовном кодексе есть статьи, по которым за сказанное можно человека привлечь. Вспомни 282-ю (возбуждение ненависти либо вражды) или статью «о Крыме» (о целостности государства) – нам недвусмысленно дают понять: говорить опасно. В Америке есть первая поправка, и она работает. А у нас свобода слова осталась только в Конституции. Хотя выходят же люди на одиночные пикеты. Но тем, кто их забирает, а потом судит, выгодно забыть о Конституции. – Возможно, сериал «Салам Масква» долго не выпускали еще из-за того, что ты в свое время высказывался против войны на Украине или выступал в защиту геев? – Ничего же не изменилось. Громких заявлений не делаю, но от слов, сказанных ранее, ни разу не отказывался. По-прежнему против войны, по-прежнему против преследования геев. Другое дело, не вижу никакого смысла участвовать в публичной политике и как-то транслировать эти взгляды. Зачем биться лбом в бетонную стену? Не вижу возможности на что-то повлиять, и, честно говоря, у меня нет на это желания и времени. Очень много работы, есть любимая семья, которой хочется посвящать как можно больше времени, а вовсе не политической борьбе, митингам. Кто-то может сказать, что я сломался, но у меня просто изменились приоритеты. – А вообще из-за твоей позиции были большие проблемы? Угрозы? – Большие проблемы – это большой срок. Угрозы были, но я к ним отношусь абсолютно спокойно, как и вся семья. Если бы волновались – уехали бы. – Это правда, что, когда восемь лет назад вышел твой фильм «Россия 88» о скинхедах, тебя вызывали «поговорить» в администрацию президента? – Не в приказном порядке, но было такое. Фильм тогда находился под судом за «экстремизм» – мне позвонил чиновник, сказал, что ситуация неправильная, ее исправят, и пригласил поговорить о будущих работах. Я тогда уже был в запуске с новой картиной «Гоп-стоп» и в свою очередь пригласил «товарища» на премьеру, так как не видел смысла обсуждать то, что уже придумано. Он потом пришел на показ, не знаю, понравилось или нет, спросил про «приморских партизан» – заподозрил в симпатиях к тем ребятам, которые убивали «ментов». Но мы писали сценарий еще до этих событий, и обвинить нас в поддержке было нельзя. Хотя их мотивы понятны. Не психоз, а череда ситуаций, в которых «менты» прессовали молодежь. Видимо, конечной целью чиновника было предложение сотрудничества, но не договорились – не понимаю, как можно снимать бесконфликтное кино. Как снимать в жанре чистого позитива, который мне обычно советуют? В основе драмы всегда лежит конфликт. – А как вообще сегодня снимать независимое кино? – Не знаю. – А если пойти в Министерство культуры, убедить, доказать? – Просить у Минкульта?! Может, что-то изменится, когда министром станет другой человек, но ходить и доказывать ЭТИМ людям?! Нет. – Если не ошибаюсь, чтобы закончить картину «Россия 88», тебе пришлось продать свою квартиру? – Это не была запланированная акция. Мы начали снимать, занимали деньги, я рассчитывал, что появится дополнительное финансирование, но… Надо было отдавать долги, и пришлось продать квартиру, да. – Не жалеешь? На этом фильме денег не заработал, его мало кто видел… – Нет, не жалею. Запрет фильма – это тоже история кино – После этого проекта ты снял легкую по сравнению с предыдущими работами комедию «Гоп-стоп». Почему такой жанр? Испугался, что и с этой картиной будут проблемы? – Во-первых, у меня не было второй квартиры. Во-вторых, был инвестор, который хотел финансировать именно комедию. И те условия, которые он поставил, и мои условия оказались взаимовыгодными. Мне показалось, что в комедию можно упаковать и трагедию и сказать чуть больше. Мольер же не стеснялся делать народные комедии, но при этом в них был определенный смысл. – Мне рассказывали, как на фестивале «Улыбнись, Россия!» фильм «Гоп-стоп» должны были показывать на церемонии открытия, но на всякий случай его упрятали куда-то в середину фестивальных дней. – Ты и это знаешь?! Да, такое было, и после этого мы сняли фильм с фестиваля. Знаешь, много было такого, запретов разных. На один из киносеансов приехал ОМОН якобы нас охранять. Но тут же некие работники органов посоветовали руководству кинотеатра не показывать фильм и начали исследовать учредительные документы организации. Хотя у фильма было прокатное удостоверение, в результате кинотеатр нам отказал. А еще, помню, был смешной случай. Пригласили нас в колонию под Пермью устроить сеанс для зэков. Договорились, что покажем «Россию 88». Приезжаем, а нас, оказывается, запретил прокурорский надзор. Нас провели по отрядам с заходом в ШИЗО и столовую, подарили картину маслом и увезли обратно в гостиницу. – Когда на фестивале такое происходит, у тебя нет обиды на киносообщество, например на президента «Улыбнись, Россия!» Аллу Сурикову? – Мы и незнакомы с ней. Вообще, на что обижаться и зачем?! По-моему, это, наоборот, забавно: у кино появляется своя история, такие моменты можно отложить в золотую коллекцию воспоминаний. Весело ведь. – Что уж тут веселого?! Ты как-то сравнил сегодняшние времена в России с Германией 1920–1930-х годов. Смело! В чем видишь одинаковость? – Да не я один. Вот, например, Андраник Мигранян сравнивал. И от этих своих слов я не отказываюсь – есть много поводов для параллелей. Например, в­ойна на чужой территории. Убийство Бориса Немцова и убийство Вальтера Ратенау. Опять же преследование геев. Сравнение, конечно, не буквальное. У нас не будет Хрустальной ночи для евреев, их будут холить и лелеять – иначе как изображать антифашизм? Знаешь, я не понимаю, зачем я с тобой об этом говорю (смеется). Нет, от своих слов, сказанных ранее, я по-прежнему не отказываюсь… Никакой цензуры быть не должно! – Два года назад ты публично дискутировал со своим отцом – известным режиссером-мультипликатором Гарри Бардиным. К сожалению, сам лично не видел, но мне рассказывали, что ты там выступал против любой цензуры. Если дискуссия – получается, твой отец ЗА цензуру? – Организаторам хотелось видеть нас вместе, вот и пригласили. Мы с отцом просто разговаривали, много смеялись, но совершенно не спорили, поскольку оба категорически против цензуры. Должны быть ограничения в местах продаж, но не цензура. Снимай что хочешь, показывай, но вопрос – когда и где. В любом случае мультиплексы не будут делать широкую роспись авторского кино, экспериментального. Но, значит, должны быть другие формы проката, как во всем мире. И не должны приходить «сотрудники», «работники» и что-то запрещать – пусть смотрят те, кому нравится, кто готов платить и тратить свое время. Театр.doc, например, постоянно выживают, потому что играют не те спектакли, говорят со сцены не про то и не те слова. Мне кажется, когда большая власть наезжает на маленький театр, она демонстрирует этим свою слабость, а не силу. – Самое страшное, что эти официальные лица не только высказываются, но и действуют: запрещают, закрывают. И это уже не смешно. – Если не смеяться, то что ты предлагаешь делать? Говорить об этом публично? А смысл? Ничего не происходит. Может, кино вообще не снимать? Пусть наши ведущие киномастера объявят забастовку: «Давайте в такой ситуации не будем снимать кино!» Ёрничаю, конечно. Не знаю, что делать. Не смотрю телевизор, не читаю новости давно уже, занимаюсь детьми и большим количеством разной работы. – Ты же в свое время преподавал телевизионную журналистику. – Уже давно нет. Сейчас в киношколе «Свободное кино» преподаю интенсив для режиссеров. – Как бывший тележурналист, ты мог бы оценить наше сегодняшнее информационное или политическое телевидение? – Честно признаюсь, не слежу, неинтересно. – Еще скажи, что телевизор из дома выбросил... – Зачем выбрасывать хорошую вещь?! Телевизор можно использовать как компьютерный монитор. Есть детские телеканалы, мы их смотрим. Но мне правда неинтересно следить за дискуссиями или новостями… Вот ты меня разговорил, а зачем мне это, я пока не понимаю. Только одни неприятности могут быть из-за этих откровений. – Павел, это страх? – Называй как хочешь. По-моему, просто трезвая оценка ситуации. Есть основная цель – выживание семьи, а подобная гражданская активность сегодня может только помешать. Хронология Павла Бардина: 1975 – родился 10 октября в Москве 1998 – окончил МГУ, специальность «телевизионная журналистика» 1999 – дебютировал в режиссуре с фильмом «Герой» 2000 – окончил Высшие курсы сценаристов и режиссеров 2014 – подписал письмо К­иносоюза в под­держку Украины