А «Мурку» можешь?» – хочется спросить андроида Дэвида (Майкл Фассбендер), когда он садится за фортепиано и в ответ на просьбу инженера-создателя сыграть что-нибудь исполняет «Вход богов в Валгаллу» из вагнеровского «Золота Рейна». В смысле нельзя ли попроще, без демонстративного ницшеанства. Как в первом «Чужом», где команда транспортного звездолета «Ностромо» всего лишь пыталась выжить в столкновении с неуязвимым и совершенным монстром. На самом деле непросто все было уже тогда – зародыш религиозной притчи был имплантирован в «Чужого» с самого начала и прошел почти те же стадии развития, что и сам чудовищный ксеноморф, нарисованный сюрреалистом Гансом Руди Гигером. Первый «Чужой» (1979), снятый Ридли Скоттом, был стадией «хватающего лицо», чистым ужасом, поднявшимся из глубин подсознания. Его интерпретировали в сугубо фрейдистском контексте. В хрестоматийной работе Барбары Крид «Ужас и монструозно-фемининное», написанной в 1980-х, «Чужой» трактовался, в частности, как визуализация мужских страхов перед непонятным женским, прежде всего связанных с тайной зачатия, беременности и родов. Крид делала акцент на том, что в «Чужом» эти процессы переживают мужчины: их насильно оплодотворяют и заставляют вынашивать зародыш Чужого. «Чужие» (1986) Джеймса Кэмерона были стадией «грудолома»: фильм ужасов соединялся с боевиком, спецназ сражался с целым выводком резвых Чужих. Но андроид на борту – такой же неизменный член экипажа, как Эллен Рипли, героиня Сигурни Уивер, – уже носил имя Бишоп (Епископ): религиозные аллюзии пробили оболочку космического хоррора, как маленький Чужой – грудину человека-носителя. «Чужой-3» (1992) Дэвида Финчера закономерно оказался зрелой особью, религиозной притчей в полный рост. В одном из вариантов сценария действие происходило в монастыре. В окончательной версии сюжет поместили в космическую тюрьму, заключенные которой – убийцы и насильники – стали религиозной общиной, во мраке ужаса и греха ищущей путь к спасению через Евангелие. Но их настоящим спасителем оказалась лейтенант Рипли, упавшая с небес. На борту ее шлюпки притаился Чужой, поэтому спастись было суждено не всем (в этом пункте христианство и фильм ужасов солидарны). Сам спаситель, как и положено в христианском мифе, принес себя в жертву: Рипли, беременная Чужим, раскинув руки, бросилась в раскаленную бездну гигантского сталеплавильного котла. Но, убив главную героиню космической франшизы, Финчер не завершил религиозный сюжет. Ибо за смертью следует воскрешение. «Чужой-4» (1997) Жан-Пьера Жене, в котором погибшую Рипли клонировали вместе с зародышем Чужого в утробе, не просто суммировал мифологию предыдущих серий, но предложил еретическую трактовку ключевых христианских сюжетов и символов. Помимо воскрешения там были и непорочное зачатие, и предательство с поцелуем, и аллюзия на двенадцать апостолов. К моменту, когда во франшизу вернулся начавший ее Ридли Скотт, четыре фильма о Чужих составили, в сущности, гностическое Евангелие, корпус мрачнейших кинотекстов, несущих откровение о зле. Гностицизм был источником ересей в раннем христианстве и позже в исламе. А с появлением «Чужих» любимая идея гностиков о злом создателе этого мира проникла в New Age, оптимистическую оккультную доктрину современности, адепты которой ждут начала счастливой эры Водолея. В «Прометее» (2012), предыстории всех «Чужих», Ридли Скотт отправил людей на поиски своих древних создателей. А «Чужой. Завет» – вторая ступень трилогии, хронологически предшествующей «Чужим», – рассказывает не только о создании, взбунтовавшемся против создателей. Андроид Дэвид в исполнении Майкла Фассбендера претендует на роль создателя сам. И это злой создатель. Он выбирает себе имя, взглянув на скульптуру Микеланджело. Планета, природные условия которой так похожи на земные, становится для него мастерской, где он творит как гений Возрождения, набрасывая эскизы Чужих и проводя генетические эксперименты с целью создания совершенного организма. Прекрасная дизайнерская идея – скрестить Гигера с Леонардо. Как если бы Да Винчи нарисовал иллюстрации «Некрономикона». И это не единственное, от чего в «Завете» захватывает дух. В начале фильма космический корабль с колонией переселенцев на борту разворачивает «солнечный парус», о котором мы читали в советской фантастике, но в кино, кажется, еще не видели. Величественное зрелище! Но величественное в «Завете» соседствует с нелепым, почти пародийным – вроде сцены, в которой андроид Дэвид предлагает одному из астронавтов заглянуть в кокон Чужого: «Смотри, как там красиво!» Или нового эпизода предательства с поцелуем, в котором Дэвид тянется губами к своему двойнику – андроиду следующего поколения Уолтеру, прилетевшему с людьми на корабле «Завет». А в обязательной программе космического хоррора Ридли Скотт слишком часто пренебрегает элементарной логикой – астронавты ведут себя на незнакомой планете с такой беспечностью, что рискуют не дожить даже до встречи с Чужим. Быстро идущая в расход команда «Завета» почти не интересует режиссера, и даже героиня Кэтрин Уотерстон – местоблюстительница отсутствующей Рипли – фигура явно второго плана (на первом выясняют отношения два андроида – Фассбендера). До мелочей ли при таком замысле, таком размахе. Скучно убивать персонажей поодиноче, когда можно снять в антураже чужой планеты буквально казни египетские, которые Ридли Скотт уже отрепетировал в библейском пеплуме «Исход. Боги и цари». Но если там были жабы, саранча и крокодилы, то тут, натурально, дождь из Чужих. То есть, с одной стороны, это, конечно, грандиозно, но с другой – перегруженность «Чужому» вредит. За визуальной роскошью, идейным пафосом и сюжетным мельтешением в фильме пропадает тот глубинный ужас, который таился в хрестоматийном «Чужом», на первый взгляд простом как «Мурка». Но «Мурку» Ридли Скотт больше не может. Только Вагнера. В прокате с 18 мая
