Наши в Канне

Сегодня открывается юбилейный, 70-й Международный кинофестиваль в курортном городке на Лазурном Берегу, который на русском языке попеременно называют то Канн, то Канны — множественное число появилось потому, что его признак — финальное s — есть во французском Cannes. Почему именно Канн? Потому что здесь и поблизости отдыхала и развлекалась французская богема, в то время как эмигрировавшая русская аристократия предпочитала близлежащую Ниццу — все-таки город, а не поселок. Открытию фестиваля, которое планировалось на 1939 год, помешала война. Политическая конкуренция со старейшей муссолиниевской Венецией была отложена, но конкуренция художественная не отменена до сих пор. Вдохновителем нового фестиваля, который удалось запустить вскоре после окончания войны, стал драматург и кинорежиссер Жан Кокто. В течение нескольких лет он был бессменным председателем жюри, опирался на круг своих друзей, смотрел с ними конкурсные фильмы и принимал решения о многочисленных премиях. Рассказывают, что в священное для французов время обеда он нередко прерывал просмотр очередной картины и отправлялся с друзьями на трапезу. С первых лет фильмы в конкурс предлагали сами страны (как сегодня — претендентов на премию «Оскар» за лучший неанглоязычный фильм), и Советский Союз неизменно, даже в годы холодной войны, был среди основных участников. Все полученные нашими кинематографистами призы даже трудно перечислить — рекордсменами стали 16 актеров из фильма Иосифа Хейфица «Большая семья», удостоенных в 1955 году приза за лучший актерский ансамбль. Тогда призов не жалели. Уже в 1948 году Гран-при (тогда главную награду фестиваля) получил «Великий перелом» Фридриха Эрмлера — правда, вместе с десятью другими лауреатами. С возникшей в 1950-е «Золотой пальмовой ветвью» нам повезло значительно меньше — единственным ее обладателем был и остается фильм «Летят журавли» (1959). Период «оттепели» ненадолго сблизил гуманистические и эстетические позиции Востока и Запада. Я не сомневаюсь, что «Пальму» получил бы и «Андрей Рублев» Андрея Тарковского, если бы наши власти дали согласие на его конкурсный показ (тогда фильм в СССР был еще запрещен), а так дирекции фестиваля пришлось показывать фильм вне конкурса. Не без влияния этого скандала в 1970-е был изменен порядок формирования программы: с 1972 года фильмы отбирал сам фестиваль, а не страны-производители. Вскоре примеру Канна последовало большинство кинофестивалей. Отсутствие «Пальмовой ветви» у нашего кинематографа при обилии других призов (в том числе Гран-при, призов за режиссуру и сценарий, «Золотой камеры» за лучший дебют и т.д.) я для себя объясняю конъюнктурным — политическим и экономическим — характером главной премии. В большинстве остальных случаев на первый план выходят собственно художественные критерии, по которым наши ведущие мастера, а иногда и дебютанты вполне конкурентоспособны. Конечно, ситуации бывают разные. За постперестроечным периодом эйфории, когда французский фонд ПЭКО всячески стимулировал совместное кинопроизводство Франции и стран Восточной Европы, в том числе и России (тогда наши картины ежегодно фигурировали в официальной программе Канна), последовал период охлаждения. Однако сегодня, когда санкции, контрсанкции и политическая конфликтность достигли апогея, генеральный делегат — так называют во Франции главного отборщика — Тьерри Фремо вдруг заговорил о новых процессах в российском кино, пригласив в основной конкурс две русскоязычные картины: «Нелюбовь» Андрея Звягинцева (ему уже пора получать «Пальму») и «Кроткую» по Достоевскому Сергея Лозницы, а в «Особый взгляд» — полнометражный дебют ученика Александра Сокурова из Кабардино-Балкарии Кантемира Балагова «Теснота». Посмотрим, как эта неожиданная переориентация отразится на распределении призов... Автор — председатель Гильдии киноведов и кинокритиков России, доктор искусствоведения, профессор