Шансон тут рядом

Алексей Васильев о «Знакомой песне» Алена Рене В летнем кинотеатре Garage Screen в рамках проекта "Трио с Левого берега" покажут "Знакомую песню" Алена Рене -- картину, изменившую представление о жанре музыкального фильма В этом фильме парижские буржуа, так или иначе вовлеченные в круговорот рынка недвижимости, открывают рот, чтобы что-то сказать,-- а оттуда вместо реплики играет старая заезженная пластинка Сержа Генсбура, Жака Дютрона, Клода Франсуа или Далиды с Делоном. Выглядит это, к примеру, так. Двое мужчин в летах, агент риэлторской фирмы и клиент, обошли уже с дюжину квартир и успели подружиться. Квартиры они смотрят большие, дорогие. Но в тринадцатой, после месяца хождений, клиент признается, что семья в Париж вряд ли переедет, с работой у него швах и квартирка ему подобает куда как скромнее тех, что они битый месяц разглядывали. Оба -- агент, чьи комиссионные лопнули в миг, и клиент, признавшийся себе, что не тянет уровень, на который замахнулся,-- два потрепанных мужика, опускаются, вмиг опустошенные, на стулья, открывают рты -- и изо ртов раздается девически ломкий голосок Джейн Биркин: звучит ее песня 1985 года "Quoi". "Что? Вот и наша любовь пошла прахом?" -- это открывает рот агент. "Хоть бы земля остановилась, чтоб можно было сойти",-- открывает рот клиент. Сильно дальше они петь не будут: еще по строчке и вернутся к диалогу. "Знакомая песня" -- фильм, где из героев вместо собственных слов вырываются фрагменты старых эстрадных пластинок, но это не мюзикл. Чтобы оценить новаторство картины, обратите внимания на год ее производства -- 1997-й. В тот год, на излете XX века, мир переболел ностальгией по уходящему столетию: культура и мода последующих трех лет представляли собой антологию лучшего за прошедшие сто лет. Женские прически украсились флипами солисток ABBA, а в мужскую обувь вернулись мотивы из арсенала джентльменов-спортсменов 50-х. Британская звукозапись пережила свой величайший коммерческий бум на брит-попе: гитарной музыке, вернувшей стилистику The Beatles и The Doors. Королем танцпола стал Джейсон Кей, прошивавший аранжировки фанк-диско-прибамбасами а-ля Motown. В кино появятся ретроэпосы вроде хроники порноиндустрии 70-х "Ночи в стиле "буги"". Французская лента, с одной стороны, выступила в авангарде этой моды, прослоив диалоги отрывками песен прошлых лет, с другой -- проложила новую магистраль мюзиклов без оригинального саундтрека, паразитирующих на старом контенте. Она дала наводку и Франсуа Озону, который через пять лет снимет "8 женщин", где у каждой героини будет песня-монолог из архивов шансона, и Кристофу Оноре с его мюзиклами по мотивам старых мюзиклов Жака Деми, "Шербурских зонтиков" в первую очередь, и Ксавье Долану с его песенными комментариями из эстрады 60-70-х, и мюзиклу на песни ABBA "Мамма миа". При этом уже тогда, 20 лет назад, когда фильм впервые показали в московском Доме кино, знакомиться с ним было легко. В ту пору мюзикл со старым контентом уже стал у нас главным народным развлечением: а как иначе определить проект "Старые песни о главном", стартовавший на "Первом" за два года до премьеры фильма Рене? Да и идея, когда персонажи посреди диалога открывают рот под чужие пластинки, была нам как родная: советскому зрителю этот прием был хорошо знаком со времен телевизионного "Кабачка "13 стульев"" с его "Пани Моника и французская певица Мирей Матье считают, что жизнь -- это не кино". Это не единственный пример того, что советское телевидение было кладезем всего, что потом становилось новаторством, в том числе и во французском кинематографе самого передового толка. А чтобы отнести "Знакомую песню" к передовым произведениям, достаточно прочесть имя режиссера -- Ален Рене. Он пришел в игровое кино в 1959 году с фильмом "Хиросима, моя любовь" и сразу был зачислен в лидеры французской "новой волны". Он ушел из кино -- и из жизни -- в 2014-м, за две недели до смерти взяв в Берлине со своим последним фильмом "Любить, пить и петь" два приза с формулировками "за новаторство" и "открытие новых перспектив в киноискусстве". И если значение французской "новой волны" было, в частности, в том, что она перенесла американский киноязык на парижские бульвары, то уникальность Рене -- в том, что, почитая этот киноязык, он никогда не пользовался им как речью. В свои болтливые постановки, несущие все характерные черты французского театра и телевидения, жизни парижских кафе с их неугомонным щебетанием о квартирах, видах из окна, изменах, встречах со старой любовью, разочарованиях в любви, винах, подходящих к утке, сезонах устриц, "Ночи охотника" Лоутона и рыцарях-крестьянах XI века с озера Паладрю, Рене включает синтагмы, отрывочные фразы американского киноязыка. Воркование "Знакомой песни" нарушится, когда главная героиня испытает паническую атаку -- оркестр густо заиграет, камера на рельсах живописно двинется в ногу с героиней, и лестница под ее рукой окажется переплетением деревянных, лезущих из земли рук: вопль из фильма ужасов. Или -- когда на новую любовь впервые повеет осенним холодом, на 20 секунд возникнет кадр, где камера проводит со спины Ламберта Уилсона с пышным букетом к героине, наблюдающей с моста октябрьское угасание тополей: сентиментальная фраза, оброненная мелодрамой Дугласа Серка. Но тут же все растает как видение, и герои вернутся к своей обычной французской хлопотливости, а камера -- к французскому же равнодушному учету происходящего. Рене воспроизводит течение будней; синтагмы энергичного языка заокеанского жанрового кино нужны ему, чтобы на контрасте показать, как под покровом беглой обыденности нарывают раны сокрушительных эмоций. Но есть у этих цитат и отсылок к жанровому кино и другое значение: мы толком себя не знаем, потому что наша жизнь -- жизнь взаймы; мы живем выдумками и ценностями, втемяшенными нам авторитетами ХХ века -- кино и эстрадой. В андроповском СССР имел культовый успех фильм Рене "Мой американский дядюшка" (1980), где в минуты кризиса герои представляли своих любимых актеров -- Габена, Маре и Дарье -- в схожей ситуации: сперва мы видели черно-белый фрагмент известной старой ленты, а затем возвращались в цветное кино и видели нынешних героев Депардье и компании, повторяющих в быту выходки из давнишних костюмных боевиков. В "Знакомой песне" Рене пользуется не фрагментами фильмов, а фрагментами песен. Но эта лента не только о нашей запрограммированности, неоригинальности. Она -- еще и о крахе, неизбежном, когда живешь не по возможностям, а по меркам с чужого плеча. Посреди фильма на пару минут на вокзал из Англии прибудет реальная Джейн Биркин, чтобы сказать: "Признайся, что ты не можешь контролировать свою жизнь". Первая и единственная, она споет песню под собственную фонограмму. И ход картины переломится. Бравурность сменится паническими атаками, приступами ипохондрии, депрессиями, потерей лица, катастрофой с невыгодно приобретенным жильем. И тогда старые песни из диктаторов превратятся в спасителей и помощников. Это ли не утешение в минуту, когда мир заскользил под ногами,-- помнить и знать, что люди, жившие за 20 лет до тебя, так же теряли власть над собой, задыхались, падали, слабели, думали, что умирают,-- и пели о том, как с этим дальше жить. Песни 20-летней давности спешили на помощь к героям фильма, а теперь фильм 20-летней давности приходит нам на помощь все с тем же знакомым советом, безотказно работающим во все времена: "Ерунда, все пройдет, ты знаешь -- это ерунда" -- к такому выводу придут в финале ленты завсегдатай "Кабачка Алена Рене" мсье Дюссолье и прославленный бард 70-х Жюльен Клер. Летний кинотеатр Garage Screen, 9 июля, 21.30