Борис Хлебников: в кино свободомыслящий человек куда опаснее диссидента

Новая работа Бориса Хлебникова снова в центре всеобщего внимания как среди любителей типичного авторского кино, так и жанровых мелодрам, поскольку он из тех российских режиссеров, который всегда сохраняет баланс между авторским почерком и языком массового кино, актерской игрой на грани документалистики и правилами игрового кино. "Аритмия" также не стала исключением со своими настоящими и выразительными чувствами, не скрываемыми эмоциями. Несмотря на четкий и гладкий ход повествования, многие трактуют события, происходящие в фильме, как социально-политическую аллегорию, а название как диагноз. С Борисом Хлебниковым беседовал Карен Аветисян. — Действительно ли название фильма (пусть даже рабочее) направляло Вас в поиске прямых или аллегорических решений или же, наоборот, эти решения породили название "Аритмия". — Наш фильм лишен каких-либо метафор, мы с самого начала были против метафор, утверждая, что фильм — обычная частная история. Название "Аритмия" мне не очень нравится, поскольку с самого начала настраивает на поиск символов, но мы постепенно свыклись с этим словом и двинулись дальше. — Вам, как автору, принципиально, чтобы фильм воспринимали так, как вы его задумывали, то есть как частную историю. Или вы свыклись с мыслью, что после выхода на экраны картина больше не принадлежит режиссеру? — Я не люблю аллегорий, не люблю философские притчи, для меня это крайне инвалидный жанр, который призван общаться не с вашими эмоциями и чувствами, а с умом и образованностью. Это мне чуждо. — Вы видите в этом нечто снобистское? — Может, и снобистское, но скорее это вопрос интеллектуальной загадки, которую зритель разгадывает умом и получает удовольствие от того, что он понял, про что это кино. Мне кажется, что намного ценнее намного просто эмоциональное подключение к героям. К конкретным героям — Олегу и Кате. Это не какие-то библейские Олег и Катя, не какие-то древнегреческие Олег и Катя, а конкретные Олег и Катя из конкретного Ярославля, которые занимаются своей конкретной врачебной деятельностью. — Многие считают, что это самый эмоциональный фильм Бориса Хлебников. Вы прошли какой-то путь, приведший Вас к такой степени эмоций или не стоит рассматривать этот фильм как частный случай. Может, одна из причин — участие Натальи Мещаниновой в написании сценария? — Безусловно, одна из причин — соавторство с Натальей Мещаниновой. Она привнесла в этот фильм свой уникальный авторский почерк. Она принесла очень много себя и в сценарий, и в фильм. Нам хотелось, с одной стороны, создать очень документальное кино, с очень документальными героями, не приглаженными квартирами. Но при этом хотели создать очень жанровую структуру: драму и мелодраму. Нам хотелось столкнуть жанровое сценарное повествование и абсолютно документальный способ съемки. — Поскольку все отмечают впечатляющую и убедительную игру актеров и документальную манеру игры, о которой Вы говорили, очередным подтверждением которой стала премия Яценко в Карловых Варах. Интересно, вы изначально искали такие типажи или с другими актерами можно было бы добиться того же результата? — Ни в коем случае. В такую мощь режиссуры я не верю. Я, в первую очередь, искал не актеров, а персонажей. Сашу Яценко я знаю очень давно. Но у нас была структурная ошибка: когда мы писали сценарий, нам казалось, что этому человеку должно быть 28-29 лет, но Саша был на десять лет старше. По сути, я примерно месяцев шесть искал Сашу, только моложе. В результате, во-первых, не нашел Сашу. И понял, что дело не в молодых актерах, а в том, что мы ошиблись с возрастом, нужен герой постарше. Перед женским персонажем тоже стояла задача, которую я поставил и перед собой — создать не образ жены главного героя, а создать второго главного героя, который не уступал бы своей уникальностью другим героям. Ирине Горбачевой удалось это сделать. — Насколько "хеппи энд" является рискованным решениям для авторского кино? Нет ли страха, что в любом случае счастливая концовка фильма делает его менее впечатляющей и запоминающейся? — Мы не делали до конца авторское кино, мы хотели снять жанровый фильм. Кроме того, у этой истории не могло быть не счастливого конца, иначе наша двухчасовая история лишилась бы какого-либо смысла. — В современной кинокритике принято анализировать кино, пусть даже жанровое, в первую очередь в политическом контексте. Вы считаете себя аполитичным режиссером? Вы не против, чтобы Ваш фильм рассматривался именно с этой точки зрения? — С этой точки зрения мне очень нравится персонаж, которого сыграл Яценко. Он абсолютно аполитичный персонаж. Он равнодушен ко всяким реформам, власти, правительству и подобным вещам. Ему повезло, потому что он выбрал ту самую профессию, которой ему надо было заниматься. В этом смысле он очень счастливый и свободный. Он не замечает ни начальства, ни реформы, но в этом смысле и начальство и реформы начинают замечать его, поскольку его свобода и равнодушие к этому входит в конфликт с начальством и реформами. В этом смысле достаточно много людей с большой степенью свободы, будучи равнодушными к государству и политике, становятся еще опаснее, чем диссиденты. Диссидент — это очень понятная позиция, а человек, который занимается творчеством и описанием своих чувств и переживаний своих современников и того, что происходит, не закладываясь на борьбу с государством, оказывается более зрячим человеком, чем диссидент. Он видит вещи такими, какие они на самом деле. Следовательно, для системы они намного более опасны.