Глава десятая, в которой деревня Чайковское поет, пляшет и готовит «коктейли Молотова»

История "Охоты на ведьм" в 20 главах и 20 фильмах В октябре 1942-го Variety иронизировал: "Война пропустила привычный образ московитов через центрифугу, и они вышли оттуда чисто выбритыми, вымытыми, трезвыми, добрыми семьянинами, членами "Ротари-клуба" и масонами 33-й степени". Критик не преувеличивал. Острое ощущение зависимости судьбы США от "дядюшки Джо" и солидарность с СССР не могли не породить моды на Советскую Россию. Самые экстравагантные из "советских" проектов остались на бумаге: "Человек, который остановил Гитлера" с Орсоном Уэллсом в роли Сталина или, например, "реалистическая аллегория" "Буря на Западе" по сценарию Синклера Льюиса -- ковбоям-нацистам противостояли ковбои -- вожди антигитлеровской коалиции, включая Джоэля Славина (Сталин), ветерана Гражданской войны из Джорджии, живущего в доме, некогда принадлежавшем "старику Николасу". Но и тех десяти фильмов, что были сняты, хватило комиссии по расследованию антиамериканской деятельности (КРАД), чтобы раздуть тему "захвата коммунистами" Голливуда и начать свои слушания в октябре 1947-го с суда над ними. Центральное место было отведено "Песни о России" "белоэмигранта" Грегори Ратоффа. Простая колхозница-пианистка Надя Степанова уговаривает дирижера гастролирующего в СССР Манхэттенского симфонического оркестра Джона Мередита выступить на ежегодном музыкальном фестивале в деревне Чайковское. Это -- Любовь. Джон и Надя открывают для себя Москву в ее модернизированном великолепии. Чайковское -- волшебное место, где мудрая древность Руси переплетается с пафосом коммунистического строительства. Но фестиваля не будет: Чайковское сметено с лица земли фашистами. Чайковцы внимают Сталину, объявляющему стратегию выжженной земли. Джон прорывается к партизанам, где Надя учит детей смешивать "коктейли Молотова". Он хочет остаться воевать, но бойцы убеждают их с Надей рассказать США правду о борьбе советского народа. Приглашенная КРАД в 1947-м писательница Айн Рэнд, считавшаяся экспертом по СССР в силу своего петербуржского происхождения, не оставила от "Песни" камня на камне. Где это видано: наманикюренные трактористки и духовые оркестры чуть ли не в каждой избе. Однако те же претензии можно предъявить любому голливудскому фильму из чужедальней жизни. Майер искренне изумлялся упрекам в незнании советских реалий: черт возьми, я китайские реалии, что ли, знаю, но фильмы о Китае снимаю -- и ничего. Гораздо сокрушительней оказались другие обвинения -- те, что были обусловлены тоталитарным складом ума Рэнд, теоретика "американизма", ненавистницы коллективизма и "маленьких людей", обожествлявшей капитализм. Она заявила, что фильм лжив, поскольку советских людей "романтические отношения не волнуют -- нет ничего, кроме еды и страха". В фильме показаны смеющиеся дети, а советские люди никогда не улыбаются. Тут уже несколько удивился даже член КРАД сенатор Макдауэлл, видевший в СССР улыбающихся и даже смеющихся граждан. Рэнд отмела его возражения: ему, свободному человеку, не понять жизни при тоталитаризме. Соображения о союзнической стратегии военного времени она походя отмела: лучше было вообще ничего не говорить о русском союзнике, чем снимать "Песнь". Позиция Рэнд восторжествовала. И то правда: одного списка сценаристов "Песни" -- и любого фильма "советского цикла" от "Миссии в Москву" до "Северной звезды" -- достаточно, чтобы поверить во всевластие "красных". Над фильмом корпели целых три коммуниста (Пол Джеррико, Гай Эндор, Ричард Коллинз) и три "безродных космополита", беженцы-антифашисты Лео Митлер, Виктор Тривас и Борис Ингстер. Финальный глянец наводил коммунист Джон Уэксли, консультировала студию журналистка Анна Луиза Стронг, которая вообще была московской корреспонденткой еще с 20-х годов. Штука в том, что коммунисты были причастны к "советскому циклу", а компартия -- нет. Фильм был самой что ни на есть американской пропагандой. После вступления США в войну Рузвельт исполнил свою мечту и поставил Голливуд под жесткий госконтроль. И на этом этапе исторической реальности Вашингтон предписывал "бороться с ложью о России, подчеркивать силу и героизм русских", исходя из почти мистического указания: "мы, американцы, отвергаем коммунизм, но не отвергаем наших русских союзников". Кино декоммунизировало Россию, а не коммунизировало Голливуд. Еще во время работы над фильмом Джеррико изливал душу в письме к Коллинзу: "Майер не хочет просоветских фильмов. Русские -- это годится, но когда вы думаете о Германии, вы думаете о нацизме, когда думаете об Италии -- о фашизме, когда думаете о России -- о коммунизме. Все знают, что после войны коммунизм станет нашей самой большой проблемой. Майер делает кино, чтобы держатели акций делали деньги, а не торгует идеями. Невзначай, но настойчиво Манкевич подчеркнул, что сценарий не о коммунизме, а о людях. О людях, как мы, людях, которых вы можете полюбить. Майера это не убедило. Русские не как мы. Они -- коммунисты. Американцы -- нет. Ратофф сказал, что это великая история Любви с большой буквы Л. Чудовищно. Я возненавидел его. Он все убил, но Майеру, кажется, понравилось". Студии поручали сценарии коммунистам не за то, что они были коммунистами, а потому, что к этому моменту в компартии состояли лучшие сценаристы. В любом случае их вклад растворялся в финальном продукте коллективного голливудского разума. "Песнь" прошла через руки одиннадцати писателей. Сценарий прошел экспертизу и в советской миссии. Но к ее замечаниям Голливуд относился пренебрежительнее, чем к мнению нацистского консула Гисслинга в 1930-х. Пустячные поправки (ввести в фильм представителя трудовой интеллигенции) принимались, но не предложения по существу: Наде так и не довелось разъяснить Джону смысл советско-германского договора. Джеррико вспоминал: "Майер сказал, что не должно быть никакой коллективной фермы; это должна быть частная ферма. Мы сказали, что в СССР таких не существует. Он сказал: "Почему это не может быть просто ферма отца Нади?"" Майер выкинул из сценария слова "коммунизм" и "колхоз". Слова "коллектив" и "СССР" прозвучали однажды -- в тексте партизанской клятвы. Только слово "товарищ" проскочило несколько раз. Самым трезвым свидетелем КРАД оказался яростный антикоммунист сценарист Макгиннес: "Я никогда не воспринимал фильмы о Советском Союзе чересчур серьезно, поскольку они были сняты во время войны. Я относился к ним как к форме интеллектуального ленд-лиза". Наивный пафос -- "русские -- люди, как мы" -- наивен на современный взгляд. Но насаждавшийся четверть века сатанинский образ большевиков-русских Голливуд мог перебороть только одним доступным ему способом: изобразив их ангелами во плоти. "Правду жизни" в классическом Голливуде искать заведомо бессмысленно. Но единственными, кто поплатился за ее вопиющее отсутствие, оказались сценаристы "советского цикла", угодившие в черные списки.