«Огромный красный мужик лапает синюю тощую женщину»

В начале октября в израильском городе Хайфа прошел международный кинофестиваль. Россию представлял фильм режиссера Льва Прудкина и продюсера Владимира Прудкина No-one, действие которого разворачивается в период распада Советского Союза. На премьере картины выступил режиссер Егор Кончаловский. «Лента.ру» пообщалась с кинематографистом — он рассказал о том, как его семья собиралась бежать из страны во время путча, почему в Москве должны стоять памятники Сталину и Грозному, почему РПЦ нельзя лезть в кинематограф, а также поведал о разнице между сексом на экране и в жизни. «Лента.ру»: Как вам фестиваль? Какие фильмы посмотрели? Егор Кончаловский: На кинофестиваль я потратил только два дня, поэтому сложно составить впечатление о качестве и акцентах мероприятия, но атмосфера тут очень приятная. Ощущения от Израиля сильные. Здесь себя не чувствуешь за границей, на чужбине — ты как будто дома. Для российских фильмов это очень хорошо — в Израиле много людей нашей ментальности. Я успел посмотреть только две ленты — я же первый раз здесь, грех не посетить святые места, на это ушел целый день. Во-первых, я увидел фильм-открытие — большой голливудский проект «Бегущий по лезвию 2049». На мой взгляд, он несколько менее эффектен, чем оригинальная картина, но для придания определенного уровня фестивалю его, наверное, необходимо было показать. Второй фильм — работа Льва Прудкина No-one. Я ее до этого видел два раза. И как вам? Я сужу о кино не с точки зрения профессионала, мне кажется, это было бы глупо — разбирать, как смонтировано, как снято — это бессмысленно. Я смотрю кино как зритель, главный критерий — трогает или нет. Один известный режиссер сказал, что фильм должен делать тебя либо умнее, либо лучше. Что значит умнее? Если кино заставляет задуматься, то оно делает тебя умнее, если заставляет что-то почувствовать — значит, делает тебя лучше. Причем вне зависимости от жанра. Меня лично No-one трогает тем, что я помню очень хорошо Августовский путч 1991 года, о котором рассказывается в фильме. Хотя я тогда жил в Англии, во время этих событий находился в Москве. Мои родные и близкие собирались бежать из страны, и я помню это ощущение фантасмагорического действия вокруг. Это моя молодость, воспоминания о ней вызывают сильные эмоции, ностальгию. Даже по неприятным вещам. Андрей Кончаловский и Никита Михалков собирались бежать из страны во время путча? Отец точно собирался. «Бежать», конечно, слово слишком сильное, наверное, но я помню эти дни — у него 20 августа был день рождения, он завершал большой американский фильм, и было непонятно, чем это все закончится. Он переживал, что застрянет в стране, — а на нем была ответственность, договоры, сроки. Он, кажется, даже и уехал. А Никита Сергеевич заглянул к нам домой, выпил две рюмочки — ну, не рюмочки, а две громадные рюмки водки «Кончаловки» и отправился в Белый дом. Вы сейчас тесно общаетесь с Михалковым? У нас нет особой родственной близости, утром за овсяной кашей мы не встречаемся, но это не мешает быть в прекрасных отношениях мне с ним, а ему — с его братом. Один раз папа с дядей работали вместе — над «Сибириадой». Но таким личностям очень трудно сосуществовать в одном творческом процессе, у них начинается «альфа-самцовое» перетягивание каната. Меня отец часто спрашивает: «Почему ты мне не даешь свои сценарии почитать? Я бы что-нибудь посоветовал». А раньше он точно так же возмущался по поводу Никиты. Я хорошо понимаю, почему он отвечал: «Спасибо, но лучше я буду отвечать за свои ошибки, а не за чужие». Михалков недавно ушел из Фонда кино, обвинив его в скандале с «Матильдой». А потом выяснилось, что он сам за этот фильм в составе попечительского совета голосовал. Что вы об этой ситуации думаете? У меня иногда закрадывается подозрение, что это хорошо организованная пиар-акция. Представить себе, что в достаточно ушлом и многое повидавшем обществе внезапно возникает такая архаичная вещь, как оскорбление чувств верующих, — на мой взгляд, сложно. Но для фильма это все очень хорошо — его все посмотрят, чтобы плеваться, или чтобы похвалить Учителя. А вообще, чувства верующих должны быть делом самих верующих, и не надо это направлять на искусство. Это тревожит — можно дойти до того, что ничьих чувств нельзя будет оскорблять. И не снять тогда «Ночного портье», фильмов Бертолуччи, «Заводной апельсин» Кубрика — ничего яркого и провокационного. Это наш вечный русский перекос — то в одну сторону, то в другую. Сейчас вот все стали святыми. Сложно назвать пиар-акцией то, что вокруг фильма творится — там уже какой-то православный джихад, жгут машины, кинотеатры. Цветные революции тоже начинались с благих намерений и светлых идей, а заканчивались «Правым сектором» (организация запрещена в России — прим. «Ленты.ру») и сжиганием людей в Одессе. РПЦ, мне кажется, превратилось в какое-то министерство религии, богатейшую организацию. Я православный, верующий человек, но это перебор. Церковь не должна лезть в те области, которые не имеют отношения к ее прямой деятельности. Вы выступили на премьере No-one. Почему вас пригласили? Думаю, человеческие связи сыграли свою роль. Мог выступить другой кинематографист, но на сей раз это был я. Чему я очень рад. Эта картина личная — она сделана без оглядки на кассу. Все американские блокбастеры сейчас тестированы-перетестированы: фокус-группы, глубинные интервью, аналитика... Все это сводит работу режиссера к выполнению технического задания. Уже заранее известно, каким голосом должен говорить Осел, какие ушки будут у Шрека, кто сыграет Человека-паука, а кто — Бэтмена. Немногие кинематографисты могут позволить себе снимать личное кино, для себя. На открытии вы сказали, что No-one затронул вас с эротической точки зрения, видимо, из-за обилия постельных сцен. Вы сами снимали сцены секса? Да, я снимал эротические сцены. Это очень трудно всегда на самом деле, какими бы ни были артисты раскрепощенными. Если вдуматься, когда люди занимаются сексом, это происходит не так, как на экране — в кино это красиво, эротика и все такое. Думаю, вряд ли в реальной жизни это так выглядит. Если бы актеры занимались сексом как в жизни, это было бы не очень красиво. Я снимал эротическую сцену с Александром Балуевым и Амалией Мордвиновой в бассейне. Вода была очень холодной. Мы решили дать им по рюмке водки, они выпили, прыгнули в бассейн, и случилось ужасное — у них оказалась совершенно разная реакция на комбинацию водки с холодной водой. Амалия сделалась синей, а Балуев — красным. Я сидел за монитором и смотрел, как огромный красный мужик лапает синюю тощую женщину — это сексуально или нет? Я до сих пор не ответил на этот вопрос. Почему зарубежные фестивали важны для российского кино? Западные кинофестивали, к сожалению, все больше политизируются, утрачивая из-за этого престиж. «Оскар» уже чересчур политизированный: белые — черные, геи — не геи, эмансипация — не эмансипация. Ангажированность снижает качество фестивалей. Нет другого мерила, кроме времени. Над Гайдаем смеялись всю его жизнь, а сейчас считают гением комедии — он выдержал проверку временем. Но без фестивалей здесь и сейчас сложно расставить какие-то маяки, определить качество фильма — фестивали остаются барометром кинематографа. У каждого такого мероприятия есть свой акцент — один ценит нетрадиционные отношения, другой — борьбу за права человека. Заметьте, западные фестивали очень любят фильмы Звягинцева. Его работы, как правило, мрачные, показывают страну не с комплиментарной стороны. К сожалению, за рубежом это приветствуется. Вот Михалков получил «Оскар» за первых «Утомленных солнцем», а там — клеймение сталинского режима. Попробовал бы он получить премию за «Цитадель» или «Предстояние», где советский солдат показан героем — вряд ли бы ему это удалось. Такая вот у западных кинофестивалей избирательность. Но никакой альтернативы нет — либо фильм успешен, потому что это коммерческий блокбастер, его посмотрели миллионы, он заработал миллиард, либо ленту оценили на фестивалях первого уровня, и его тоже ждет определенное будущее. Для фильмов фестивали важны. Каннский и венецианский — точно необходимы, а про московский я бы так не сказал, он не «судьбообразующий» для ленты. Мы же сами на «Оскар» посылаем работы Звягинцева. Когда фильм подают на фестиваль, то надеются, что его все-таки возьмут. Это повышает престиж страны, ее культуры, даже если картина не очень позитивно показывает саму страну. И я уверен, что Звягинцев — прекрасный режиссер. Кстати, одна из его первых ролей была у меня в рекламе шоколадок. Он ел «Марс». Вы же более сотни рекламных роликов сняли? Расскажите об этом периоде вашей жизни. Снял 150 роликов и спродюсировал полторы тысячи. Одно время снимал очень много шоколадок, меня даже называли «шоколадный режиссер». Когда я делал очередную рекламу «Марса», батончик должен был кусать мальчик, и он несказанно обрадовался, узнав об этом. Я его предупредил перед съемками: «Вот ты откусил "Марс" фирменным укусом этой шоколадки (он не такой, как у "Сникерса"! На площадке всегда сидит представитель компании и следит за укусом). Но, пожалуйста, не ешь ее. Откусил, улыбнулся и выплюнул». Мальчик меня, конечно, не послушал. Первые десять шоколадок он съел, следующие десять дублей он съедал только то, что откусывал, затем еще десять шоколадок откусывал и выплевывал, а последние, до сороковой шоколадки, его неудержимо рвало в коробку из-под того же «Марса». Думаю, он до конца жизни их больше есть не будет. В Москве недавно поставили памятники Ивану Грозному, Иосифу Сталину, Михаилу Калашникову. И это связано с вашим отцом — он возглавил творческий совет при РВИО, который причастен к установке этих монументов. Как вы относитесь к таким памятникам в столице? Мы любим разрушать то, что было раньше. Наша история повторяет строчки «мы наш, мы новый мир построим». Закончилась эра царизма — всех расстреляли, сослали, все разрушили, началась новая жизнь, а преемственность истории прервалась. Закончилась советская власть — история повторилась, мы сразу стали все забывать. С этой полученной свободой мы перечеркнули победу в войне, достижения Сталина, достижения Грозного — а он в средневековую эру экспансии увеличил территорию страны в несколько раз. Ни в коем случае нельзя отказываться ни от каких страниц истории. Преступнику и негодяю Черчиллю, убийце и предателю, который хотел вероломно напасть на Советский Союз после победы во Второй мировой и поэтому не расформировывал десять дивизий СС, тоже поставили памятники. Никто их не рушит. Никакие страницы истории — мрачные, светлые, постыдные — вырывать нельзя. Сколько ты ни убирай памятники, не очистишься. Мы ругаем украинцев, прибалтов, но ведь сами все это начали. А они заболели нашей дурной болезнью, когда мы ломали наши памятники. Все выдающиеся люди заслуживают своего места в истории. Вряд ли Гитлеру стоит ставить памятник, но те монументы, что стоят — уже история. Памятников Гитлеру в Берлине сейчас нет. А Сталину в Москве как раз поставили. Это естественная реакция на то, что мы все каялись и каялись за свою историю, а тут мы устали быть виноватыми, сказали: «Знаете что, а мы Сталина любим на самом деле». И это правда, потому что Сталин — один из самых популярных людей в стране, может, даже самый популярный. Немцы тоже перестали себя чувствовать виноватыми. Полякам они сказали: «Извините, мы вам больше ничего не будем выплачивать. Мы просили прощения и за все заплатили». Недаром сейчас на советскую эпоху смотрят с ностальгией и уважением. Ведь это действительно была великая эпоха. Не самая счастливая, но с великими достижениями, к которым имел отношение кровавый, абсолютный диктатор Сталин. Победа в войне — единственное оправдание советской власти. Какие у вас планы на будущее? Я сейчас как раз буду работать с РВИО, снимать полнометражный военный фильм с серьезными кураторами. По договору я не могу говорить, о ком этот фильм. Он о герое Великой Отечественной, мученике войны. Надеюсь, получится сделать хорошую картину, правда, сроки очень короткие предлагают, да и бюджет так себе. Еще хочу сделать альманах с десятью режиссерами о Сибири.