Заложники нелюбви

Семейные травмы в фильмах Римского фестиваля Сюжеты многих фильмов нынешнего Римского кинофестиваля, непохожих во всем остальном, связаны с психологическими травмами, от которых герои с самого детства или юности страдают в семье и в обществе. Этот лидирующий тренд в мировом кинематографе комментирует Андрей Плахов. В норвежском фильме «Долина теней» Йонаса Матсова Гулбрандсена шестилетний Аслак, потрясенный зрелищем убитых овец, которое под покровом ночи демонстрирует ему приятель, отправляется в одиссею по окрестным лесам и безднам детского воображения. В этом достойном образце скандинавской готики важную роль играют мистические северные пейзажи, полнолуние и легенды про вервольфов. Однако исходным импульсом драмы, переживаемой ребенком, становится отчуждение в семье: мать-одиночка устала от тревог о старшем сыне-наркомане, и главный герой оказывается замкнут в камере своих страхов и своего одиночества. В японской картине «Свет» Тацуси Оомори тоже значима природная стихия: на крошечный остров налетает цунами и смывает всех его жителей, за исключением квартета главных героев. Им еще рано на тот свет, они еще должны получить свои жизненные уроки и расплатиться за грехи. Тинейджер Нобуюки влюблен в одноклассницу Мику и, когда она подвергается мужской агрессии, по настоянию девушки убивает насильника. Младший на несколько лет Тасуку ненавидит отморозка-отца, регулярно избивающего мальчишку, и ищет защиты у Нобуюки, старшего друга, и тайно влюблен в него. После пятнадцати минут действие фильма, нарушенное волной цунами, перескакивает на двадцать пять лет вперед, но проблемы у героев все те же: как изжить подростковые травмы. Кровоточащая обида, неутоленная любовь порождают шантаж, ненависть и предательство. В этом кино хватает элементов треша и сексуального фетишизма и явно недостает гениальности больших японских мастеров; но мы сейчас про характерную общность сюжетов, независимо от талантливости их разработки, а также от их национальной специфики. В австрийской «Мадемуазель Парадис» Барбары Альберт жертвой родительского тщеславия становится Мария Терезия фон Парадис — реально существовавшая пианистка конца XVIII века. Изнуренная нервным напряжением девушка-вундеркинд слепнет, и хотя доктор Месмер временно возвращает ей зрение, но тем самым он временно лишает ее музыкального дара. Травматические отношения детей с родителями воспроизводятся и в американском варианте. Мы уже писали про картину «Я, Тоня», героиня которой, знаменитая фигуристка Тоня Хардинг, становится жертвой воинствующего эгоизма собственной матери. В более мягком, полукомедийном варианте снят фильм «Единственный живой парень в Нью-Йорке» Марка Уэбба. Его юный чрезвычайно положительный и обаятельный герой едва не теряет жизненные ориентиры, обнаружив, что у его отца, одного из столпов культурного истеблишмента, завелась молодая подружка. Пытаясь порвать эту связь, парень неожиданно обнаруживает себя во власти чар той самой прелестницы, что посеяла смуту в родительской семейной цитадели. Из стран бывшего СССР в римской программе представлена только одна — Грузия. Представлена она картиной «Заложники» Резо Гигинеишвили. В случае с историей о захвате самолета группой тбилисской «золотой молодежи», происходившей в 1983 году, можно, скорее, говорить о стране как обобщенной семье, отторгающей своих отпрысков. Россия числится среди копродюсеров этого проекта, уже получившего фестивальное признание, но тут ее роль не главная. Нелишне, однако, напомнить, что именно российский фильм в этом сезоне образно обобщил тему травматического отторжения: речь про «Нелюбовь» Андрея Звягинцева, где ребенок предстает парией в семье, а семья — молекулой нездорового общества. В сущности, попытку такой метафорической образности предпринял еще Кирилл Серебренников в фильмах «Изображая жертву» и «Юрьев день». Первый из них стал победителем Римского фестиваля в год его появления на свет. Происходящее с Серебренниковым сейчас — дополнительное подтверждение того, как искусство и реальность взаимно отражаются друг в друге.