Неудобная «Нелюбовь»
То, что он сидит напротив и с явным удовольствием уплетает шоколадный торт, вносит некоторый диссонанс в сложившийся образ Розина, но не является главной причиной того, что ему сложно задавать вопросы «в лоб». Штука в другом: слишком уж противоречив. Снялся в серьезнейшей «Нелюбви» и в то же время — участник театральной группировки «Цирк шарлатанов», несколько лет был штатным актером РАМТа — и вдруг ушел в вольное плавание, стал настоящей звездой в Каннах и — заходит в кафе на Камергерском, совершенно никем не узнанный.
Последнее не укладывается в голове особенно. «Не так давно, — рассказываю ему, — я попал в один кадр с Чулпан Хаматовой, так мне знакомые после этого звонили несколько дней. А вы в главной роли у Звягинцева снялись и ходите тут, никем не узнанный. Где же оно — ваше бремя славы?»
«Нет его. Да, и, думаю, вряд ли появится. Для этого нужно было сняться в чем-то другом — более легком и глупом», — пожимает плечами Розин. И, кажется, он прав, но обидно все равно. Вот сижу я, смотрю, как Алексей стремительно расправляется со своим тортом и думаю: талантище, хоть и загадочный!
Без станков и фабрик
— Информации о вас крайне мало. Вот, читаю в интернете: играли в РАМТе, в МХТ…
Давайте уточним сразу: в МХТ ролей у меня не было! Точнее, так: я там студентом выходил на сцену в массовых сценах в спектакле «Кабала святош» и все. Точно так же я принимал участие в массовых сценах в «Ромео и Джульетте» в Театре имени Пушкина. Все это было так называемой игровой практикой.
А вот РАМТ — да. Я поступил в него, отслужил в нем четыре сезона, а потом взял и уволился — точнее, перешел на разовый контракт.
Несколько лет доигрывал постановки с моим участием, а затем вовсе перестал работать театральным актером.
— Крутой поворот. И что же, если не секрет, сподвигло на такие жизненные виражи?
Было много разных обстоятельств. Но главным, наверное, оказалась усталость. Мой багаж, накопленный за время учебы в институте, мое желание играть и быть на сцене, какое-то количество внутреннего материала, которым хотелось делиться со зрителем, темы, о которых хотелось говорить — все это подошло к концу, исчерпалось. А новых впечатлений у меня не было, как не было и возможности их насобирать — я был очень плотно занят в театре и времени не оставалось ни на что.
Моя жизнь стала напоминать этакую фабрику, на которой я постоянно находился у станка. И в какой-то момент этот процесс просто перестал приносить мне удовольствие.
Игра из праздника превратилась в рутину. В голове была только одна мысль: скорей бы закончился спектакль, и я поехал домой. А в театре так нельзя… Только пару лет назад я вдруг понял, что наотдыхался и снова хочу на сцену.
Средний возраст
— В прошлом году я увидел вас на сцене Центра имени Мейерхольда в спектакле «Средний возраст». Это было очень круто хотя бы потому, что оказалось про меня.
Спасибо! Идея этого спектакля принадлежит моему товарищу Сергею Щедрину, которому пришла в голову идея проанализировать пьесы Людмилы Петрушевской. Он придумал постановку, в которой предложил участвовать и мне — причем и как актеру, и как режиссеру. Мы взяли две пьесы Людмилы Стефановна — женскую и мужскую: «Чинзано» и «День рождения Смирновой». Назвали все это «Средний возраст», который я и мои однокурсники и играли в двух залах, разделив публику по гендерному признаку.
— До сих пор хорошо помню фразу Петрушевской оттуда: «Впервые я понял, что это такое, когда от меня ушла жена. Именно тогда я ощутил, что внутри умерло что-то важное. Кажется, это была юность...»
Эта цитата не из Людмилы Стефановны — это мой текст. Я его сочинил. Было же как? Я предложил Сергею слегка «оживить» Петрушевскую, то есть не играть ее «вчистую», потому что до нас это уже делали неоднократно и хорошо. Моя же идея заключалась в том, чтобы разбавить ее текст нашими собственным вставками, этаким стендапом.
— Ваши вставки были автобиографичными?
Да. Каждый из нас рассказывал свои собственные истории. И то, что моя история вас зацепила, оказалась про вас…
Стендап ведь на том и строится: стоящий на сцене артист должен обязательно попасть в какую-то часть аудитории, иначе он не получит обратной реакции.
Играя в совпадения
— Спектакли с вашим участием — «Средний возраст» и «Невыносимо долгие объятия», фильм «Нелюбовь» — все они про человека, переживающего серьезный личностный кризис. Вам так близка эта тема?
Близка, потому что я как раз и есть человек, находящийся в среднем возрасте — со всеми вытекающими, включая соответствующий этому жизненному периоду кризис. Хотя, конечно, дело тут еще и в совпадениях: ну, как, к примеру, можно было отказаться от неожиданного предложения Ивана Вырыпаева сыграть в «Невыносимо долгих объятиях»? Никак! Зачем мне, актеру, который хочет вернуться на сцену и у которого на данный момент не то, чтобы очень много работы в театре, игнорировать хорошего, интересного, сильного автора?
— Звягинцев тоже вас звал? Как вы вообще к нему на съемочную площадку попали?
Несколько лет назад меня пригласили на пробы в его фильм «Елена». И с тех пор я хожу на пробы каждого его фильма, принимая в них участие на точно таких же условиях, как и все остальные. Поверьте, в том, что я снялся уже в трех картинах Андрея, нет никакого кумовства.
Хэппи-энд в голове
— В «Нелюбви» много конфликтов: социальных, имущественных, политических, внутрисемейных. Какой из них наиболее важен для вас?
Когда играешь роль, думать обо всех этих вещах одновременно невозможно. Приходится выбирать. И я для себя выбрал конфликт общечеловеческий. Вы только представьте себе нашу обычную жизнь: предположим, человек находится в ситуации, когда у него разваливается семья. Но он же не существует при этом в безвоздушном пространстве! Вокруг все время что-то происходит: передают новости, меняется курс валют, ломается автомобиль. И человек волей-неволей вовлекается и в социальный контекст, и в политический.
— Безусловно. Но штука вот в чем: в «Нелюбви» каждый контекст — это полная безнадега. Сумрак разлит везде.
И это, мне кажется, самый классный эффект от фильмов Звягинцева! При помощи этого мрака и безнадеги Андрей позволяет каждому зрителю сформировать собственное мнение, собственную трактовку и понимание того, что он увидел. Тут все, как в жизни: мы смотрим одно и то же кино, но видим совершенно разное. Кроме того, не стоит забывать, что «Нелюбовь» — художественное произведение, находящееся на территории трагедии.
А трагедия — жанр, заставляющий нашу душу трудиться, потому что именно неприятные вещи выталкивают нас из зоны комфорта…
Но больше всего мне нравится, как обо всем этом сказал сам Звягинцев: мол, совсем не важно, что происходит на экране, потому что хэппи-эндом любого фильма является момент, когда, вернувшись домой после просмотра, человек смотрит на себя в зеркало и говорит: «Вот так делать я больше не буду никогда!». И обнимает своих близких.
Наедине с собой
— Вернувшись домой после фильма, я пришел чуть к другой мысли: сколько же за свою жизнь я, извините, просрал любви.
И это тоже очень правильная мысль, говорящая о том, что мы попали в цель… Но мне сейчас в голову вот что пришло: интервью с другим режиссером — Тарантино, в котором Квентин отвечает на вопрос, неужели он так любит насилие, которого так много в его фильмах. И он говорит, что его насилие — опереточное, игрушечное, к реальным злодействам не имеющее никакого отношения.
Но вдруг среди всего этого возникают так называемые «неудобные моменты», вышибающие зрителя из сонного состояния, заставляющие его встряхнуться. Вот и в «Нелюбви», на которую многие могут пойти просто так, по привычке ходить на премьеры, отдохнуть, взяв попкорн, такие «неудобные моменты» имеются. Именно они и оставляют зрителя наедине с самим собой.
— Вас, как актера, этот самый поп-корн в кинозале, кстати, не обижает? Ну, ладно, когда его грызут на «Человеке-пауке», но вы же в серьезном фильме снялись!
В общем, нет. Пусть грызут. Главное, чтобы в этот момент в людях что-то происходило. Что-то… хорошее и правильное.
— Вы сами верите в любовь?
Конечно! Да, с годами в ее восприятие у любого человека вносятся какие-то поправки, но… Куда ж мы без нее! Без любви человек теряет всякие ориентиры. А заблудиться — это очень страшно.