Александр Петров: «Любое поражение можно обернуть в победу»
Александр Петров — российский актер, звезда фильма Федора Бондарчука «Притяжение», а теперь и мистической картины Егора Баранова «Гоголь. Начало».
«У меня в мобильном телефоне записано «Гамлет Петров Саша»,— пишет об Александре Петрове главный редактор ОК! Вадим Верник.
— Три года назад мало кому тогда известный Александр Петров дебютировал на сцене в роли, о которой мечтает любой молодой актер. И это был блистательный дебют. Саша вообще счастливчик. Знаковые роли в кино и на телевидении сыплются на него как из рога изобилия. Его обожают зрители, а особенно зрительницы.
Он каждый раз неожиданный, непредсказуемый. Потому что талантливый. Новый виток популярности, бесспорно, принесет ему кинопроект под названием «Гоголь. Начало».
Саша, скажи, тебе выдохнуть удается? Ты столько снимаешься в разных проектах, будто стараешься объять необъятное.
Сейчас просто такой период, Вадим. Столько всего навалилось — я понимаю, что много на себя беру. И еще я понимаю, что мне сейчас очень не хватает какого-то выдоха. На самом деле я планирую в ближайшее время — может быть, в следующем году — сделать этот выдох, взять большую глобальную паузу и попытаться немножко подпитаться. Я и правда уже столько лет без перерыва.
А когда ты начал жить в таком ритме?
Практически на втором курсе института, в 2009 году. У меня не было такого, чтобы, например, месяц был перерыв. Сейчас 2017-й. Получается, восемь лет.
И что, за это время ни одного отпуска?
Пять дней, шесть дней, ну неделя. Но ты приезжаешь в другую страну или на море и тебе хочется всё успеть посмотреть, поездить, спать опять не удается. Ты приехал в Италию, Испанию, Грецию, всё вокруг интересно, очень хочется успеть везде побывать. И отдых, конечно, получается душевным, но физической паузы не хватает.
С другой стороны, ты спортсмен, футболист, у тебя закалка жесткая.
Закалка — да, спасибо детству. Она как-то помогает выдерживать такой ритм. Но сейчас и правда хочется паузы, хотя это не значит, что я устал. Усталостью это назвать ни в коем случае нельзя, просто такой круговорот событий, такое количество людей перед глазами постоянно, много дел. А с другой стороны, как без этого, я тоже не знаю.
Плюс я человек такой — не могу сидеть на месте, у меня всегда какой-то моторчик срабатывает, надо бежать, надо делать, надо, надо, надо...
Ты говоришь, что сниматься начал на втором курсе. Обычно в театральном вузе такое не приветствуется.
Я снимался летом, а в остальное время учился. Были небольшие съемки, ну, собственно, как все студенты снимаются.
У тебя рано появился агент, или поначалу всё на ощупь?
Да, Катя Корнилова появилась сразу, в 2009 году. Она пришла на один из показов в ГИТИС — мы были на втором курсе, — после этого она мне позвонила и сказала, что для меня есть небольшая роль в сериале «Голоса» для Первого канала, где режиссером была Нана Джорджадзе. Я помню, конечно, всё: свой первый съемочный день, как я шел к первому кадру.
Страшно было?
Невероятно страшно! Я, конечно, этого не показывал, но я прекрасно помню, где это происходило, какая погода стояла, я помню, что было под ногами — какая земля, какие камни. Я запоминал какие-то детали, ненужные совершенно моему мозгу. В общем, с тех пор я начал сниматься — потихонечку, шажок за шажочком.
Саш, как ты думаешь, почему сегодня у тебя такая сумасшедшая востребованность?
Поверь, я всегда знал, что будет именно так.
Класс!
Ну и потом, если говорить про то, сколько работы... Я не из Москвы, у меня здесь никого нет. У меня всегда было ощущение, что ты один и в любом случае тебе нужно что-то делать, нужно землю грызть. И вот это ощущение помогло и помогает мне.
Но, повторяю, я никогда не сомневался, что будет именно так. Когда я поступал в ГИТИС, еще когда только стоял перед входом в этот «обезьянник», как называют его абитуриенты, — даже тогда не было сомнений.
То есть никакой рефлексии, одна установка: буду number one.
Дело не в этом. Есть интуиция, которой я очень благодарен, — она меня в эту сторону и повела. И у тебя нет шансов проиграть, потому что нет других вариантов. У меня, например, не было варианта не поступить в ГИТИС.
Какой ты все-таки самоуверенный.
Я поступал только в ГИТИС, только к Хейфецу, мне там понравилось. И я был абсолютно уверен, что поступлю. Не знаю почему. Никто из моей семьи с театральным делом не был связан, никто не знал нюансов и особенностей поступления, системы театрального образования и так далее.
Я не знал, какая программа нужна, не знал, что нужно готовить, как себя вести перед этими людьми, в чем приходить, что надевать.
Один из педагогов, Алексей Анатольевич Литвин, уже на собеседовании обратил внимание на мою олимпийку: на ней было написано Dolce & Gabbana. Алексей Анатольевич спросил меня: «Нравятся такие бренды?» «Да это, — отвечаю, — с Черкизона!» Какая первая попалась, ту и надел.
Послушай, и у тебя никогда не было поражений?
Да были. Но я прошел определенную школу: сначала занимался в любительской театральной студии в городе Переславль у педагога по актерскому мастерству Вероники Алексеевны Иваненко, затем школа Хейфеца в ГИТИСе.
Я просто в какой-то момент понял, что любое поражение можно совершенно спокойно обернуть в победу. Не всегда, конечно, это будет получаться. Но после школы Хейфеца ты готов к поражениям, для тебя это будет не ново. Ты готов проиграть и быстро подняться.
А в чем ты проигрывал?
Подноготной-то много разной! Я, например, никогда не был лучшим на курсе. Были ребята, большие звезды курса, я в их число никогда не входил. Все были рослые, крепкие и так далее. Я был на хорошем счету у Леонида Ефимовича и вообще в мастерской, но никогда не входил в тройку лучших ребят на курсе.
Было тяжко, я понимал, что мне нужно учиться, мне нужно максимум взять от Хейфеца, от ГИТИСа, от мастеров, от педагогов, от студентов. Поэтому я впитывал всё как губка, понимал: то, что происходит сейчас, поможет мне побеждать в дальнейшем.
В общем, единственный твой комплекс — это то, что ты не был лучшим студентом. Не густо.
Это не комплекс, ни в коем случае. Я пытался быть лучшим, я пытался тянуться. Но в какой-то момент я просто начал прощаться с этой студенческой жизнью, готовясь к будущему, в котором я окажусь один. Там не будет ни студентов, ни педагогов, ты просто останешься один на один с этой жизнью, и тебе придется там драться уже по-настоящему.
Ты спрашиваешь про поражения: конечно, были фильмы, в которые меня не утверждали, а мне этого очень хотелось. И раньше, когда в футбол играл, для меня каждое поражение было чем-то таким значимым, хотя, казалось бы, обычный футбольный матч во дворе.
Проиграли сегодня, завтра выиграем — какая разница. А я вот принимал это очень близко к сердцу и просто до последней капли пота и крови готов был воевать с кем угодно, только чтобы победить, чтобы забить гол, чтобы принести победу — для меня это было важно. И вот эта история сохранилась в дальнейшем.
Ты же мечтал стать профессиональным футболистом. Травма помешала.
Видишь, судьба распорядилась иначе. А любовь к футболу у меня от папы. Помню, как он посадил меня, совсем маленького, перед телевизором и сказал: «Это футбол, сына, вот это команда «Спартак-Москва», и мы будем за нее болеть». С этого момента всё и началось.
Тогда логично спросить: а что от мамы?
Наверное, эта уверенность в том, что всё будет хорошо, а еще то, что надо включить все свои резервы, чтобы победить. Вот это от мамы.
Родители в какой сфере трудятся?
Папа работал электриком, мама — в больнице, фельдшером. Потом, в 90-х, у них появился небольшой собственный бизнес, им нужно было как-то выживать. Сейчас они продолжают заниматься своим бизнесом.
В детстве тебя баловали или...
...не могу сказать, что я в чем-то сильно нуждался, у меня всё было: и игрушки, и деньги, чтобы с друзьями раз в неделю куда-то сходить. Но избалованности не было, конечно. Впервые я полетел на самолете, например, уже на съемки фильма «Август. Восьмого» во Владикавказ, это было в 2009 году.
Семья по-прежнему в Переславле-Залесском?
Да.
Дома часто бываешь?
Бываю, но сейчас реже. Я очень люблю этот город, дорожу тем, что родился там, мне это очень помогло. Вот как большинство готовится к поступлению в театральный? Многие пытаются влиться в московскую театральную тусовку, зная, в каких местах собирается творческая интеллигенция.
Кто-то пытается подружиться с кем-то из студентов, чтобы понять, что и как происходит, чтобы набраться опыта. Кто-то не вылезает из Москвы, спит на вокзалах, готовит программу — по 25 отрывков прозы и 25 стихотворений — и так далее. А я перед поступлением бегал зимой вокруг озера. Темнота, ночь, сугробы — и 10 километров каждый день.
Любопытный ритуал.
Просто было какое-то внутреннее чувство, что мне именно это сейчас нужно.
Такой метод Петрова.
Да-да. (Улыбается.) Сначала я поступил на подготовительные курсы. Поехал, помню, в Москву 9 марта. Запомнил этот день, потому что после 8 марта центр Москвы был абсолютно пустой, это была то ли суббота, то ли воскресенье. А приехал я рано-рано, в 8 утра уже был в центре города, курсы начинались в 11. И позже мне всегда хотелось почему-то приезжать пораньше.
В 5:50 я уезжал из Переславля — и через два часа в Москве. В 8 утра я обычно был на «Щёлковской», а в 8:30 уже на «Арбатской». Когда впервые приехал, не знал, где ГИТИС находится, блуждал, никто мне не мог подсказать. И я, конечно, помню до мелочей, как это всё было.
Каждый раз на подготовительные курсы я уезжал на электричке в 5:50 утра — мне было важно прогуляться по Москве, по центру, пройтись по Камергерке, сходить в «Макдоналдс» напротив Камергерки, там поесть... Такая традиция.
А я не понимаю: если у тебя было такое трепетное отношение к актерской профессии, зачем ты сначала пошел учиться на экономиста? Конечно, это дела давно минувших дней, но всё же.
Другие пошли, и я пошел. Я не знал тогда, кем хочу быть. Вот я отучился в школе в городе Переславле. Куда ехать поступать — в Москву? Не думаю, что я сразу поступил бы бесплатно в какой-то московский вуз.
Но при этом ты говоришь о своей амбициозности.
Безусловно, но мне не хотелось тогда из города уезжать, я хотел стать бизнесменом, мэром города, у меня была такая мечта — стать мэром города. И я пошел, собственно, в университет Переславля, там проучился два года, затем возникла история с театральной студией, которая немножко меня изменила, поменяла сознание.
А в детстве такой тяги не было?
Ну, я ездил на какие-то конкурсы, стихи читал. Мне в принципе это нравилось, но серьезного отношения к этому делу не было. Мама всегда любила, скажем так, декламацию, она вообще стихи любила очень, и в свое время именно она научила меня учить стихи.
Мама говорила: «Вот смотри, Саша, есть там слово, ты его просто представь, оно перетекает в другое слово». И так я учил стихи, поэтому для меня сейчас это несложно, техникой стиха я владею.
Слушай, мой брат — актер, но для меня до сих пор загадка, как можно запомнить огромное количество текста.
Это только лишь образное мышление. Когда находишься в постоянной тренировке, в постоянной практике, постоянно в съемках и репетициях, достаточно один раз посмотреть на текст, пробежаться глазами, и всё — ты его знаешь.
Ты можешь ошибиться в каком-то слове, но ты это слово заменишь просто на другое, потому что ты запоминаешь не текст, а ситуацию. Это уже автоматом работает.
Я знаю твоих однокурсников, многие ребята высокие, рослые, фактурные, ты же, так сказать, роста не самого богатырского.
Ну да. (Смеется.)
У тебя на этот счет не было комплексов, переживаний?
Знаешь, нет. Для кинокадра это, наоборот, круто и хорошо. А для сцены... зритель приходит в театр за энергией. Если актер ее дает — совсем не важно, какого он роста.
Хотя мне говорили некоторые кинорежиссеры, мол, Саша, не нужен тебе театр: сцена большая, на ней высокие люди должны быть. Меня это задевало, и я говорил: нет, я уж буду «повиднее» тех, которых видно!
И начал в театре с Гамлета.
Конечно. Перед первым курсом нам дали задание выучить монолог, я выучил «Быть или не быть». И много чего тогда придумал, даже в какую-то тряпку обернулся, но педагоги отметили только одну-единственную вещь — то, что все пытались брать что-то попроще, а Петров начал сразу с «Гамлета».
И для меня это тоже было важно, потому что мне всегда хочется брать такой вес, который вроде как мне не под силу. Мышцы же могут расти только тогда, когда они поднимают тот вес, который они не могут поднять. Организм так устроен, это природа.
Вот я к тебе сейчас ехал и вдруг задумался о том, что, блин, как круто: еду разговаривать с прекрасным человеком, интеллигентнейшим, и говорить о том, что мне очень нравится. И это даже работой не назовешь!
У меня всегда так: проснулся, позавтракал, посидел на балконе, посмотрел на деревья, на Москву, выехал на съемки. И сам этот процесс, процесс съемок я очень люблю. Поэтому я спокойно отношусь к такому сумасшествию в плане собственных графиков. В принципе, для меня это одно и то же — сниматься в кино или гулять по улице и дышать свежим воздухом.
Красивое сравнение. А Ира Старшенбаум, твоя подруга, наверное, хочет, чтобы вместо твоих съемок нон-стоп вы оказались вдвоем на каком-нибудь обитаемом или необитаемом острове.
Это вот как раз наша большая мечта сейчас!
У Иры тоже ведь всё складывается удачно. После фильма Фёдора Бондарчука «Притяжение» ее карьера пошла в гору.
Ну да, она много снимается. Но Ира... Во-первых, она девочка, ей нужно больше пауз и времени для отдыха. Я могу пахать 24 часа в сутки, а Ира в этом плане гораздо умнее, и я этому у нее учусь. Она умеет делать такие точечные паузы в своем расписании, чтобы посмотреть фильмы, как-то отдохнуть.
Наверное, тот ритм жизни, в котором ты живешь, способен понять только человек твоей же профессии.
Наверное. Профессия — это как наркотик, от которого ты не сможешь уже никогда избавиться.
Вы дома обсуждаете работу — за чашкой чая, например?
Естественно, мы советуемся, во многом друг другу помогаем, в какие-то моменты одергиваем друг друга, а в какие-то, наоборот, подстегиваем — давай, давай.
Когда я смотрю на вас с Ирой, у меня ощущение, что вы одно целое. Какая-то органика сумасшедшая. Когда свадьба?
Не хочу на личные темы разговаривать, Вадим. Мне кажется, личное должно оставаться где-то там, в сейфе. Понятно, что у нас публичная профессия, но есть вот дом, есть наша чашка чая, как ты говоришь, есть наша кухня. И то, что там происходит, мы никому не отдадим, и для меня это очень ценно и важно.
Правильно, Саша. Ты парень дерзкий: когда окончил институт — попал в театр Et Cetera, к Александру Калягину, но через год оттуда ушел.
Через два месяца. Каждый раз, когда я возвращался домой после репетиции, я думал о том, что это не мое, не мои это стены. Там прекрасная труппа, великий Александр Александрович, но я практически сразу понял, что это не моя атмосфера.
Это такой юношеский максимализм, мне кажется.
Ну да, но он работает, как ни странно. А позже возник Олег Евгеньевич Меньшиков и Театр Ермоловой, и я понял, что вот это мое, что это мои стены театральные, мой человек — мой художественный руководитель.
А как ты объяснился с Калягиным по поводу ухода из театра?
Александр Александрович, конечно, был зол на меня. Надеюсь, что сейчас он всё простил и понимает, почему я так сделал. Я и тогда объяснил ему, что для меня в профессии важно не врать.
Ты уходил в никуда?
Нет, не в никуда. До этого был показ спектакля Валерия Саркисова «Божьи коровки возвращаются на землю», после чего Меньшиков пригласил меня к себе в кабинет и сказал: «Я знаю, что ты работаешь в театре Et Cetera, но я бы хотел, чтобы ты работал у меня. Думай о моем предложении сколько угодно».
И вот я думал месяц, наверное, параллельно работая у Калягина и понимая, что рано или поздно я должен буду оттуда уйти. А тут как раз возник Театр Ермоловой и пазл сложился. Причем непонятно было, что будет дальше: Олег Евгеньевич только пришел в театр, но я почему-то поверил ему.
С кем-то советовался на этот счет?
Свои самые главные решения я принимаю самостоятельно. Вот посоветовался с одним, у тебя появились сомнения, надо идти еще с кем-то советоваться, и так до бесконечности. Нет, я лучше просто побуду один какое-то время и подумаю, что мне надо на самом деле.
Гибкое у тебя мышление.
Вот эту самую самостоятельность ты обретаешь, когда попадаешь в театральный институт, когда живешь в общежитии. А если, учась в институте, существуешь в тепличных условиях — с мамой, с папой, они тебе готовят еду, стирают, убирают...
И правда, видно по ребятам, кто дома живет, а кто в общаге. Слово «ванна» становится для тебя каким-то божественным, и хочется просто хотя бы минут десять-двадцать посидеть в ванне! (Улыбается.)
Я помню, когда я, учась в институте, приезжал в Переславль, то первым делом шел в ванную, потому что в общаге у меня ее не было. А в душ всегда была очередь. Это нормальная общажная жизнь, которая очень сильно мне помогла.
Ну ты ведь и раньше не был инфантильным.
Не был.
То есть резкого скачка не произошло.
У меня не было резкого скачка. В Переславле я, грубо говоря, жил на улице, дома только ночевал. Я постоянно гулял, постоянно футбол, подъезды — нормальное пацанское детство. Но тем не менее там был дом, родители, там ты знал, что мама тебе приготовит еду, погладит одежду.
Если нужны деньги, попросишь у папы, и так далее. А тут, в Москве, ты всё должен делать сам и ты ничего не успеваешь, потому что в институте с утра до ночи.
А скажи, кризис подросткового возраста тебя коснулся?
У меня не было никогда такого. Наоборот, всегда было чувство, что всё будет хорошо. У меня были проблемы и с родителями, как у любого нормального пацана, то есть очень много всего было. Но чувства, что меня предали, что я не хочу жить, что у меня кризис, — не было ничего подобного.
Мне, напротив, всегда хотелось что-то организовать, собрать ребят, поиграть в футбол, а это же целый процесс: это надо всех обзвонить, кто-то не хочет, кого-то надо уговаривать...
Я всегда был уверен, что ты по натуре лидер.
Наверное, это мне близко: мне хочется что-то создавать, кого-то за собой вести. Планов очень много. Возможно, создам свою кинокомпанию. Очень много талантливых людей по стране, которые сидят и не понимают, куда им податься, что им делать, которые хотят снимать кино.
И у нас, собственно, много талантливых друзей, молодых кинематографистов, которые в будущем станут основным пластом российской кинодействительности. Поэтому, конечно, хочется свое дело делать и становиться всё более независимым.
Что ж, наполеоновские планы — дело хорошее. Но вернемся к твоей профессии. Такую вершину, как Гамлет, ты уже покорил, чеховского Лопахина в «Вишнёвом саде» тоже сыграл. Теперь вот Гоголь.
Да, Николай Васильевич. (Улыбается.) Спасибо каналу ТВ-3. Знаешь, мы иногда разговариваем с Меньшиковым о кино, так он говорит, что для него хорошая картина — это когда ее нельзя описать словами. Мне нравится такое ощущение.
Вот я про «Гоголя» не могу рассказать ни в двух словах, ни в трех, это тот случай, когда обязательно надо смотреть. История таинственная, загадочная. Это мистика, это какие-то сумасшедшие приемы режиссера Егора Баранова. И сценарий настолько смело написан!
Представить такое несколько лет назад, думаю, было бы невозможно. Это же первый сериал в кино. То есть 31 августа выходит «Гоголь. Начало», а через месяц — следующая часть.
От полицейского с Рублёвки до Гоголя. Отличный диапазон.
И мне это очень нравится. Передо мной всегда стояла задача, чтобы каждый мой следующий персонаж не был похож на предыдущего.
Вот сейчас ТНТ и ТВ-3 подготовили кросс-промо с другими сериалами ТНТ, в том числе с «Полицейским с Рублёвки», так что в одном из таких роликов артист Петров в роли Гоголя схлестнется с персонажем Гришей Измайловым.
А ты не боишься, что в какой-то момент зритель устанет от твоего бесконечного присутствия на экране?
Ты знаешь, не боюсь, вот честно. Мне всё это по кайфу, я получаю большое удовольствие от того, что делаю. В ГИТИСе тебя хвалили за то, что у тебя много работ, много этюдов, или в театре, например, прекрасно, когда у актера много ролей.
Все смотрят и понимают, что это ведущий артист театра. А что плохого в том, что у человека много ярких ролей в кино? И все они разные! Но, возвращаясь к тому, с чего мы начали...
Наверное, настанет всё же тот период, когда захочется на какое-то время просто пропасть. И появится тогда возможность посмотреть то, что давно хотел, попутешествовать, почитать книги, которые не успевал читать. Есть люди, которые всегда с книжкой, я не из их числа. Вот папа у меня очень любит читать, я постоянно видел его с книжкой, где бы он ни был, он завтракает с книжкой, ужинает с книжкой. У меня это как-то в памяти отложилось.
А что с театром сейчас? Пауза?
Мы перенесли мою историю «#ЗАНОВОРОДИТЬСЯ», драматическое шоу, как мы его называем, в Театр Ермоловой, сыграли уже один раз, в сентябре повторим.
Правда, для «#ЗАНОВОРОДИТЬСЯ» это небольшая площадка, потому что начали мы с Yotaspace, где было больше двух тысяч человек, потом выступали в Екатеринбурге, Воронеже, Питере, а там было почти три тысячи. Потом мы отыграли на «Нашествии» — в холоде, под дождем, но это было тоже очень круто.
Саша, я с тобой разговариваю, и так приятно на душе: рядом сидит успешный перспективный парень, у которого на всех фронтах всё о’кей. Такое благополучие тебя самого не пугает?
А чего пугаться! Ты занимаешься тем, что тебе нравится, тебе хочется развиваться, хочется учиться, удивлять. Как завещал Пастернак: не надо заводить архивов, над рукописями трястись. Надо отпускать ситуацию и двигаться вперед, представляя, что у тебя на самом деле ничего нет и всё надо начинать заново.
Примерно с таким девизом я вхожу в каждый новый съемочный период, в какую-то новую авантюру. И знаешь, это работает. Не зря же мне когда-то понравилось стихотворение Пастернака «Быть знаменитым некрасиво»: я тогда понял, что эти слова — отличный слоган на всю жизнь.