Оскал эффектной пустоты. Николай Бурляев озабочен отсутствием на нашем экране исканий человеческого духа

Во вторник, 22 мая, стартует XVII Международный кинофорум «Золотой Витязь» — единственный в своем роде. Он провозгласил своей целью утверждение нравственных идеалов и возвышение души человека. О состоянии современного российского кино и его перспективах наш кинообозреватель беседует с президентом фестиваля, кинорежиссером, народным артистом России Николаем Бурляевым. — Николай Петрович, программа XVII Международного кинофорума «Золотой Витязь» собрана полностью. Самое время проанализировать, чего же сегодня не хватает современному российскому кино. — Ему не хватает главного — того, что было доступно советскому кинематографу, когда творили Сергей Бондарчук и старший Герман, Тарковский, Шукшин, Чухрай, Озеров, Ростоцкий, и я мог бы прибавить еще четыре десятка имен замечательных режиссеров. Эти люди создавали киноискусство, руководствуясь высшими критериями таланта и нравственности. Сейчас это утрачено, предано, потому что в кино пришел торгаш. Руководство правительства поставило перед Фондом кино и перед всей нашей кинематографией неправильную, на мой взгляд, основную задачу — «делать кассовые, коммерческие фильмы», то есть делать на кино деньги. Осуществление этой задачи было доверено для исполнения удачливым, с точки зрения проката, компаниям, которые вроде бы доказали, что их фильмы смотрят. Чиновники Минкультуры и руководители Фонда кино утверждают, что у нашего кино происходит «движение вверх». Но это — как посмотреть. Если считать удачей успех в прокате (при агрессивной рекламе центральных каналов) нескольких фильмов, которые за десятилетие можно пересчитать по пальцам одной руки, то лично я не стал бы называть это возрождением российского кино. Пять-семь картин в прокате действительно окупились. Но 90 процентов созданных фильмов в прокате провалились, и значит, цель, поставленная государством, не достигнута. Между тем, вместе с этой вредоносной ориентацией на кассовое, «рыночное» кино, понижающее духовный уровень нашего народа, мы в итоге сдаем собственные духовно-нравственные высоты, которые были достигнуты нашим советским кинематографом. Мы потеряли то «третье — духовное измерение», которое было в лучших его образцах. Этого третьего измерения нет, разумеется, и в американском кино, ставшем для нас эталоном, потому что американские коллеги изначально ориентировались именно на коммерческий промысел. Но они сумели и нас в это свое русло вовлечь! Мы тоже ударились в «доходный промысел», в «эффектную пустоту» — эти точные определения подобного рода «искусства» принадлежат великому русскому мыслителю Ивану Александровичу Ильину и в полной мере применимы к современному российскому кинопроцессу. — Но при всем том вы же как-то набираете программы «Золотого Витязя», ставя девизом вашего форума слова: «За нравственные идеалы, за возвышение души человека». Значит, не все так печально, если на грядущем кинофоруме будет показано 135 картин? — Конечно, мы можем набрать программу, потому что в ней есть не только игровые картины, но и документальные, анимационные, студенческие и детские фильмы. Мы собираем конкурсную программу, потому что есть в этом мире те подвижники кинематографа, которые все эти годы не предают кино как высокое искусство. Фестиваль родился в 1992 году. Это были годы перестройки, когда актеры, не находя применения в профессии, уходили в частный бизнес и наше кино терпело поражение. Мне очень захотелось тогда понять, много ли нас осталось, и есть ли оно вообще, русское кино? Или с уходом Шукшина — как я тогда думал — на экране перестала говорить русская душа. И вот когда я эти картины по России собрал, то увидел: русское кино есть несмотря ни на что, и объявил, что будет вот такой фестиваль — «Золотой Витязь». Название, кстати, родилось одной бессонной ночью: мне хотелось, чтобы фестиваль звучал по-русски мощно, жизнеутверждающе. И девиз сформировался в ту же ночь: «За нравственные идеалы, за возвышение души человека». Но уже через три года митрополит Иоанн Санкт-Петербургский и Ладожский предложил добавить: «За нравственные, христианские идеалы». Я с опаской принял это предложение, так как думал, что оно ограничит наши возможности. Я ошибался! С годами мне стало ясно, что для того, чтобы остаться в веках, художник должен не бояться оставаться в одиночестве наедине с Богом. И тогда не будет на экране ни пошлятины, ни патологии, ни прочего непотребства. — Какие из последних российских фильмов нравятся лично вам? — Будучи заместителем председателя общественного совета Минкульта России, я проанализировал работу Фонда кино за семь последних лет. Из 150 созданных фондом фильмов я мог бы назвать интересными лично мне шесть-семь. Среди них — две картины Никиты Михалкова, «Брестская крепость» Александра Котта, «Время первых» Дмитрия Киселева, «Салют-7» Клима Щепенко. Это то, за что мне как профессионалу не стыдно. А вот недавно вышедшие, расхваленные чиновниками, прокатчиками и телеканалами фильмы «Лед» и «Движение вверх» я считаю движением вниз нашего кинематографа. Фильмы с несостоятельной драматургией, примитивной режиссурой и слабым, обездушенным актерским уровнем. В советское время, кстати, такого рода фильмов на спортивную тему делалось немало, и все они были гораздо талантливее. Ощущение создается такое, что наши кинодраматурги разучились писать сценарии, режиссеры не обучались профессии, актеры взяты с улицы. Фильм «Движение вверх» держится на последних трех секундах, весь фильм к этим трем секундам готовят зрителя. Прекрасно, что были эти три легендарные секунды в истории советского спорта, но этот достойный факт не делает достойным фильм. Зазывающая агрессивная реклама заинтересованных телеканалов: «Иди — смотри, Россия!» Постановочные показы лиц подростков, выходящих из зала со словами: «Круто!» — Май и июнь — месяцы, когда мы особенно остро вспоминаем события Великой Отечественной войны. Вы снимались в великих военных фильмах «Иваново детство», «Военно-полевой роман», «Проверка на дорогах». А что скажете о современном военном кино? — Справедливости ради надо сказать, что я не видел последние военные фильмы — «Танки» и «Панфиловцев», но те картины, которые видел, однозначно понижают высокую планку, заданную режиссерами-фронтовиками Сергеем Бондарчуком, Станиславом Ростоцким, Григорием Чухраем, Юрием Озеровым... Именно на примере современных военных фильмов более всего становится очевидным, что мы утратили великую российскую драматургическую, режиссерскую и актерскую школу. Фильмы о войне 1941 года, как и о войне 1914 года (не буду приводить названия), вроде ставят целью пробудить чувство патриотизма. Но то, как это сделано, как использованы спецэффекты, как режут глаз бутафорские декорации и плохо пошитые костюмы, да еще и наличие элементов пошлости — все это рождает тревогу за российское кино. Переизбыток спецэффектов — отдельная тема. Важно спросить: что в итоге остается от них в душе зрителя? Вспомните картины «Баллада о солдате», «Иваново детство», «Они сражались за Родину», «В бой идут одни старики», «А зори здесь тихие» — никаких эффектов, но какое духовное совершенство! Если разрывался снаряд, свистела пуля, то это было обосновано драматургией. Если стреляли и попадали в человека, то режиссер четко понимал, какую цель в данном месте фильма выстрел преследует. Безудержный каскад эффектов ведет только к «эффектной пустоте». — В 1995 году вы сыграли в фильме Юрия Кары «Мастер и Маргарита» роль Иешуа. Потом окрестили эту невероятно талантливую работу поступком «горделивой актерской души» и практически перестали сниматься. Почему? — Что касается роли Иешуа, то я теперь действительно считаю — актер не все должен играть. И не все может сыграть: Истину грешному человеку сыграть невозможно. А не снимаюсь я по многим причинам. Главная в том, что современный рыночный кинематограф не требует глубины жизни человеческого духа. А просто так тратить драгоценное время жизни, участвуя в создании «эффектной пустоты», мне неинтересно. Я потерял уважение к современному кинематографу, хотя что ему, нынешнему рыночному кинопроцессу, до моего уважения? — Не будет ли нескромным спросить вас о том, как и когда вы пришли к вере? — Крещен-то я был, как и положено, в детстве, хотя это было атеистическое время. Мама и бабушка были верующие люди, водили меня в церковь. Я был пионером и еще не понимал, что к чему, но особую атмосферу храма, ни на что не похожую, ощущал всегда. Своеобразным рубежом стал фильм «Андрей Рублев», когда Андрею Тарковскому однажды утром подали реквизиторские крестики. Штук пять-шесть он положил на ладонь, долго выбирал и, наконец, выбрал один. И повесил мне на шею. А потом сам фактурил веревочку, чтобы она была «жизненная». Я жил с этим крестиком очень долго. И, заканчивая рабочий день, не отдавал его под разными предлогами. Было очень приятно, что грудь защищена крестом. После съемок попал в Псково-Печерский монастырь с нашим консультантом по «Андрею Рублеву» Саввой Ямщиковым. Началось постепенное приближение ко Храму. Беседы с наместником монастыря Архимандритом Алипием, который прошел рядовым всю войну до Берлина, был художником, членом МОСХа и поднимал из руин свою обитель. Мы подружились, я очень часто туда ездил и оставался, совершенно не осознавая, что отец Алипий, по сути, является моим первым духовником. Помню прекрасные покойные ночи в келье, тишину монастырскую, колокола, умиротворение. Беседы с отцом Алипием о жизни, о Боге. Он был очень контактный человек, остроумный, не давящий, легкий. Помню, как он мне говорил: «Коля, тебе будет просто до тридцати лет, а потом очень трудно». А мне было тогда двадцать. Он был прав, так и вышло. — Я знаю, что еще одним знаковым человеком в вашей судьбе был великий Николай Мордвинов. — Он был моим учителем и однажды помог мне остаться актером. Я ведь в жизни заикаюсь, а на сцене — нет. Мы играли спектакль «Ленинградский проспект». И где-то на 130-м спектакле я уже так освоился, что, импровизируя, решил запнуться. Запнулся и потом уже не мог унять это заикание. Я как бы обнаружил перед залом, что я — заика. А ведь до этого гладко произносил огромные монологи. Я дожил до конца спектакля, чуть ли не теряя сознание. А когда занавес закрылся, пошел, как за магнитом, за Мордвиновым в его гримерку. И сказал, что ухожу из театра: «Какой я артист? Заика...» Но Мордвинов мне ответил: «Коля, в цирке есть закон: если артист падает с трапеции, он должен немедленно залезть и повторить номер. Иначе в душе поселится страх — и прощай, арена! Ты — артист, и завтра должен играть». Ночь я провел без сна, а на следующий день вышел на сцену, сыграл спектакль и прошел этот «риф». Если бы не было Мордвинова, то не было бы в моей жизни ничего потом: ни «Военно-полевого романа», ни «Лермонтова»... — Почему вы сегодня не снимаете кино сами? У вас же были замечательные режиссерские работы — и тот же «Лермонтов», и «Пошехонская старина», и «Все впереди»… Рынок диктует условия. Я как-то пришел к одному высокому руководителю и предложил поддержать проект, благословленный патриархом, — фильм о Сергии Радонежском. Я показал ему фотопробы (мы к тому времени с оператором Вадимом Юсовым работали над темой почти год). Ответ лица, отвечающего за нашу культуру, был неожиданный: «Сделаете блокбастер о Сергии Радонежском! Экшен — «Куликово поле». У меня есть еще один проект, который я хотел бы реализовать, — о героях нашего времени, об офицерах МЧС, которые в катастрофической ситуации спасают жизни. Но если я критикую работу Фонда кино, а потом к ним прихожу за поддержкой, то кто же мне даст деньги? — Если бы от вас зависело, как бы вы выстроили сегодня работу в области кинематографа? — Я бы иначе выстроил стратегию киноиндустрии в целом. Вернулся к советскому опыту. Тогда кино было второй статьей доходов госбюджета после алкогольной промышленности. Кинематограф тогда не только самоокупался, но и приносил хорошую прибыль. А значит, стоит вспомнить: как же он работал? Я уверен, что нам нужно вступать в конкуренцию с частными кинофирмами — паразитами, которые делают деньги только для себя, понижая духовный уровень нашего народа. Я бы законом ввел ограничения: в частности, санкции против американского кино. Почему мы услужливо оставляем Голливуду все наше поле российского кинопроката? Вдумайтесь: весь наш прокат стал отделением американского кинопроката, мощь Голливуда возрастает и на нашем рубле. Они давят нас санкциями, а мы не догадались обложить их налогами! Облагаем все товары, кроме кино! Что это? Недомыслие или умысел? Я бы построил 20 тысяч государственных кинотеатров, ввел стопроцентное финансирование российского кино, а не частичное и абсолютно унизительное. — Но тогда вернулась бы и цензура, о которой с дрожью вспоминают те режиссеры, фильмы которых годами пылились на полках архивов. Многие, в том числе и уехавший из страны Андрей Тарковский, страдали от этой цензуры и давления… — А разве государство не вправе спросить с творца? Удивительно, что все разговоры о цензуре почему-то упираются в страдания Тарковского. Это — от лукавого: Тарковский всегда делал то, что хотел, при любом режиме. Да, он делал один фильм в четыре-пять лет, как и Сергей Бондарчук, как и Глеб Панфилов. Но это — нормальный цикл созревания серьезной идеи. Я против политической цензуры. Не поленился, подсчитал: из 70 моих фильмов 20 пролежали на полке около 250 лет. Я первый буду против политической цензуры. Но вот что говорил о цензуре Александр Сергеевич Пушкин: «Я убежден в необходимости цензуры в образованном нравственно и христианском обществе, под какими бы законами и правлением оно бы ни находилось». А еще он писал: «Нравственность должна быть уважаема писателем. Безнравственные книги (и фильмы, и спектакли. — Н. Б.) суть те, которые потрясают первое основание гражданского общества, те, которые проповедуют разврат, рассеивают личную клевету… Разве речь и рукопись (и кино, и театр. — Н. Б.) не подлежат закону? Всякое правительство вправе не позволять проповедовать на площадях, что кому в голову придет, и может остановить раздачу рукописей (и фильмов, и спектаклей. — Н. Б.)… Законы против злоупотребления книгопечатания не достигают цели закона, не предупреждают зла, редко его пресекая. Одна цензура может исполнить то и другое». «Пушкин — наше все!» Возможно, его мысли кого-то напугают, но нам пора об этом задуматься. Пора говорить и о том, что без Идеи государство обречено на умирание. Когда я беседовал с бывшим министром культуры Михаилом Швыдким, сетуя, что Минкультуры поддерживает непристойные проекты, он отвечал: «Должны цвести все цветы». Но скажите, зачем же помогать сорнякам? Они сами пробьются! Он на это отвечал: «У нас не должно быть идеологии! Пятый пункт конституции ее отменил». Это — лукавство... Идеология у нас есть и сегодня, и это, увы, идеология вседозволенности рынка и пошлости бизнесменов от культуры. Президент говорил, что национальной идеей должен стать патриотизм. Он прав: патриотизм — одна из главных составляющих российской идеологии. Но я бы еще добавил слова того же Ильина, что «русская идея — это идея сердца, идея любви». И все наши великие режиссеры руководствовались идеей сердца. — У вас — пять детей. Они взрослые, состоявшиеся люди. Какую мысль вы хотели бы им оставить в наследство как основу мировоззрения? — Когда отмечал свой 60-летний юбилей, то собрал всех детей и сказал им: много гениев, подвижников и героев было на Руси — Сергий Радонежский, Дмитрий Донской, Суворов, Кутузов, Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Чайковский, Рахманинов, Свиридов, Бондарчук, Шукшин, Тарковский… Много гениев было на Руси, а Россия — одна. И ценность жизни каждого из этих людей в том, сколько они отдали Отечеству. И только потому, что они отдали все, что могли, они остались для нас в истории. Простите за высокопарность, но для всех нас действительно главное — успеть послужить Господу и России.