«Часто я отказываюсь от роли, сталкиваясь с неправдой»

Звезда Малого драматического театра сыграла Анну Каренину в фильме Карена Шахназарова как никто и никогда — разрушительно-прекрасной и до жути реальной.

Грета Гарбо или Вивьен Ли, Татьяна Самойлова или Кира Найтли — кто из экранных Карениных вам милее?

Я очень люблю этот роман, видела восемь или девять его экранизаций. И к каждой из них возникали вопросы — точнее, вопросы возникали к образу Карениной.

Мне казалось, что я наблюдаю за книжным персонажем, а не за двадцатичетырехлетней женщиной, оказавшейся в чудовищных обстоятельствах.

Мне хотелось разглядеть, где ее нутро, как пробуждался ее женский темперамент, спавший, словно вулкан, — я убеждена, что если бы Вронский знал, чем все обернется, он никогда бы в жизни не подошел к ней и на пушечный выстрел.

Анна умная, сильная, чувствующая — она сильнее его в тысячу раз, Вронский рядом с ней как мальчик. И поэтому я категорически не могла согласиться с теми экранизациями, в финале которых Анну показывают несчастной. Она ведь и есть главная разрушительная сила всей этой истории, оставляющая за собой выжженное поле: сын Сережа несчастен, муж и дочь умерли, у Вронского искалечена жизнь.

Какая черта Карениной стала для вас решающей при работе над ролью?

Ее неистовость и предельность чувств. У Толстого ведь неслучайно столько говорится о раздражительности Анны, о ее непримиримости. В ней заключено деструктивное начало, разрастающееся как снежный ком: по сути, она разрушила саму себя — а заодно и весь мир вокруг.

Как человек нравственный, Анна предъявляет и себе, и окружающим очень серьезный счет — поэтому все заканчивается ее смертью. Это ведь все буквально прописано: как она едет на вокзал, как ненавидит всех, какими мерзкими, отвратительными людьми кажутся ей соседи по купе, — Анна постепенно превращается в чудовище.

Мне хотелось показать, как сильно ее образ отличается в самом начале романа, где никакого поезда еще нет и в помине: сын, муж, нормальные отношения с близкими.

Легкая, изящная — обожаю описание того, как она выходит к Левину «быстрою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело». Все ее любят за искренность, непринужденность, манеры, за прямоту.

Это и есть Анна Каренина — милая особа, привлекающая внимание своей доброжелательностью. Почему она оказывается в конце концов такой несчастной? Вот, что по-настоящему интересно. Ведь единственная, кто видит в ней определенный демонизм, то, что дремлет до поры до времени, — это Кити.

Каренина в вашей трактовке очевидно перекликается с другой важнейшей героиней русской литературы XIX века — Катериной Львовной Измайловой, которую вы сыграли в московском ТЮЗе у Камы Гинкаса незадолго до начала съемок у Шахназарова.

По сути, я могу поставить в этот ряд и Варвару, которую играю у Льва Додина в «Братьях и сестрах» Федора Абрамова. Катерина Львовна, конечно, более утрированный вариант, но все это женщины, которые умеют чувствовать наотмашь.

Новые роли в Малом драматическом театре вы репетируете годами. Этот опыт помогает или мешает съемкам в сериалах с их промышленными темпами?

Часто бывает, приходя на пробы, ты получаешь один-единственный листочек текста — не понимая, что происходило с персонажем до этой сцены и что с ним случится после. Вот вам десять слов, говорят, сыграйте! Но когда у тебя впереди шестнадцать, двенадцать, да хоть и восемь серий, роль необходимо тщательно простраивать — и не важно, снимаешься ты в «Анне Карениной» или в «Улицах разбитых фонарей».

Я отвечаю за себя — а значит, должна работать по полной. К примеру, недавно я снималась в сериале «Ворона» — выйдет осенью на НТВ. Было очень здорово! Режиссеры — молодые талантливые ребята — Евгений Сосницкий и Ольга Ангелова, они же писали сценарий.

Это было редкое везение: детектив, я играю следователя — интересная, многослойная героиня. Двенадцать серий — копать и копать. Я нашла в Следственном комитете девушку с той же должностью, которая работает в том же отделе, что и моя Анна Воронцова, «Ворона».

Мы много разговаривали, в том числе и о вполне бытовых вещах: как проходят ночные дежурства, кто главный, когда они приезжают на место преступления, — следователь или судмедэксперт?

Я должна была понять, из чего складывается жизнь героини, — набрав этот багаж, проработав роль с режиссерами и самостоятельно, мне, конечно, было легче распределиться внутри раздерганного графика съемок.

Если бы этого скелета не было, приходилось бы сложно: мы работали в крайне сжатые сроки, с большой, что называется, выработкой, с разным разбросом сцен.

Удел популярной актрисы — сниматься в картинах разного качества. Но вне зависимости от того, с какими режиссерами и сценаристами приходится работать, вам удается выглядеть достойно даже в самых патовых проектах. Как у вас это получается?

Уже вроде бы кое-что понимая про нашу профессию, я, несмотря ни на что, в начале съемок всегда склонна к оптимизму — а вдруг будет по-другому? Впрочем, частенько на седьмой смене понимаешь, что по-другому не будет и на этот раз. Но я люблю свое дело, понимаю, что мое лицо будет на экране, — а значит, это и моя личная зона ответственности. Я должна вытянуть из себя максимум того, на что способна. Дальше уже возникают разные обстоятельства.

Либо режиссер тебя понимает и помогает, репетирует, либо приходится опираться только на себя. Хотя каждая роль, конечно, — это в любом случае результат огромной домашней работы: ты простраиваешь кульминации, развитие, связи и отношения с другими персонажами и в итоге получаешь своеобразную партитуру.

Когда Максим (муж Елизаветы артист Максим Матвеев. — Прим. ред.) снимался в картине «Август. Восьмого» у Джаника Файзиева, режиссер научил его рисовать график роли — вот и я с тех пор рисую этот график, чтобы понять, где синкопы, где крещендо, а где пиано.

С годами востребованным артистам все чаще приходится говорить «нет». В каких случаях вы отказываетесь от очередного предложения сняться в кино?

Чаще всего это происходит после прочтения сценария. Причем он необязательно должен быть плохим — бывает, например, что нечто подобное я уже играла и не хочется повторяться. Или негде развернуться, нет пространства для развития персонажа. И очень часто я отказываюсь от роли, сталкиваясь с неправдой: когда понятно, что тех драматургических поворотов, что существуют в сценарии, просто не может быть. Особенно если это какой-то исторический сериал.

Иногда я могу даже подискутировать с режиссером или сценаристом — у меня есть собственное ощущение правды, и у нас оно может попросту не совпадать. Возможно, это и не очень хорошее качество, но мне сложно допускать даже малейшую условность.

Додин приучил нас к документальности актерского существования — поэтому я люблю физиологичность в кино. Я должна видеть правду во всем — хотя бы даже в состоянии зубов у героини, отсидевшей в лагере. Пусть неэстетично — но правдиво. А это самое главное.