Светлана Баскова: На повестке дня разработка новой модели андеграунда
На сайте «Планета.ру» собирают деньги на новый фильм Светланы Басковой с Пахомом и Епифанцевым. Называется «Я — Гамлет». Внутри — много психоанализа, социальной критики и всего того, что нам нравится в искусстве матери-основательницы русского андеграунда. Собрать надо три миллиона. Так что поднажмите! Баскова сняла всего шесть фильмов, но каждый из них вошел в историю искусства как точное свидетельство о духе времени и о печальных трансформациях нашего социального мира. «Кокки — бегущий доктор» — об отчаянии мыслителя, оказавшегося выброшенным за рамки утопии. «Зеленый слоник» — о том, во что добродушный и компанейский человек превращается в условиях репрессивной системы. «Пять бутылок водки» — первое прямое антикапиталистическое высказывание, жесткая отповедь медоточивым разговорам о малом бизнесе. «Голова» — щемящий лирический фильм о роли интеллектуала в современной политической системе. «Моцарт» — об изнанке культурного производства и трагической стороне воспроизводства культурных иерархий. Наконец, «За Маркса» — попытка «снимать кино политически» не во Франции 60-х годов, а в России 2010-х. Баскова — не только художник и куратор, но и педагог, директор школы современного искусства «База», которая уже воспитала целое поколение заметных и содержательных художников: достаточно назвать Ильмиру Болотян или Алека Петука. Мы поговорили с Басковой о ее творческом методе, о состоянии современной художественной сцены и о том, что в шаговой доступности нужно строить не храмы, а арт-центры. — «Гамлет» скорее будет похож на Ваши экспериментальные фильмы или на, условно, «большой» и более-менее традиционный «За Маркса»? — Время идет, и я меняюсь. Я не хочу делать что-то похожее на то, что было. Мне интереснее осваивать новое. Этот фильм точно не будет похож на то, что я делала раньше. Скорее, он будет ближе психоанализу и размышлению о власти. — Какие интерпретации «Гамлета» для вас наиболее значимы? Каков ваш личный опыт взаимодействия с этим текстом: зрительского, читательского? — Можно сказать, мне нравится «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», но я не ориентируюсь на интерпретации других, у меня нет к ним вопросов, мне интересна только моя точка зрения. — Пахом с Епифанцевым собираются делать сиквел «Зеленого слоника». Вы имеете отношение к этому проекту? — Нет, я не имею отношения к этому проекту. — Как культура соотносится с субкультурой, нишевое с мейнстримом? Вас бесит, что школьники нулевых влюбились в Ваши ранние фильмы и воспринимают их как смешные видяшки про сумасшедших и про говно? Или Вы смотрите на это демократически? На сайте «Луркмор» в статье про Сергея Пахомова примерно абзац посвящен тому, что на самом деле он вовсе не сумасшедший, а нормальный человек. — Вопрос скорее не ко мне. Это свершившийся факт, и я ничего с этим не сделаю. Так что мне все равно, это стихия, и ей управлять невозможно, соответственно, специального отношения у меня к этому нет. — Насчет подросткового культа зеленого слоника я не совсем точно сформулировал. Правильнее было бы, наверное, спросить, не может ли «Зеленый слоник» пробудить у подростков интерес к современному искусству? — Вообще, мне видится неизбежность прихода нового андеграунда, и тогда этот этот фильм действительно сможет привлечь внимание подростков к современным проявлениям культуры. — Вы почти всегда снимаете без сценария. Как это технически выглядит, такая работа в горизонтальном режиме? Правильно ли я понимаю, что те же Пахом с Маслаевым, которые играют во всех ваших фильмах, в значительной мере авторы хрестоматийных диалогов? – Я могу начать снимать без сценария, но сценарий появляется, когда я улавливаю первую интонацию. Сценарий в итоге есть в каждом фильме, иначе это была бы нарезка гэгов. Да, конечно, и Пахомов, и Епифанцев, и Маслаев много импровизировали в ранних фильмах и являются авторами многих диалогов. Я как режиссер должна поймать эту интонацию, которая их заводит, и развить ее в сюжете, давая актерам все возможности проявить себя, быть проводниками времени. — Вас, как художника, обычно видят в некоем контексте: Осмоловский, Мавромати, император Вава, радеки. Вы — часть некоей среды, сформировавшейся в 90-е годы. Как сегодня себя чувствует эта среда? Есть ли какие-то наследники? Скажем, в институте «База»? — Это среда сейчас активно участвует в образовательной деятельности, и в каждой институции или школе современного искусства есть художники 90-х. Политическая ситуация в России кардинально изменилась с тех времен, поэтому на повестке дня сейчас разработка новой модели андеграунда. Мы, конечно, можем взять прошлые наработки, но обстоятельства изменились и нужны новые идеи и подходы, которые мы разрабатываем вместе с нашими выпускниками и преподавателями. Из нашей школы вышло много хороших художников: Ира Петракова, Саша Плюснин, Денис Строев, Саша Гореликов, Алек Петук, Иван Новиков, Ильмира Болотян, Наташа Тарр, Дима Хворостов, Ангелина Меренкова. Сейчас на подходе новые художники, о которых вы скоро узнаете. — А можете чуть подробнее рассказать о том, как политические реалии определяют облик андеграунда? Почему, условно, в конце 90-х социально чувствительное искусство — это был «Кокки — бегущий доктор», в начале 2010-х — «За Маркса», а теперь что-то совсем новое, как Вы говорите, с уклоном в психоанализ и исследование отношений власти? — Не совсем так. Скорее — исследование конфликтов в жизни общества XIV века, как понимание развития исторических событий в дальнейшем. Политические реалии вообще-то определяют художественные высказывания. Быть в обществе и быть свободным от общества невозможно. Просто это по-разному проявляется. Общество 90-х, хотя о начале и о конце 90-х нужно говорить отдельно, с одной стороны было проникнуто страстью к свободе, с которой не все знали, что делать, с другой — желанием власти. Наверное, эти две противоположности как-то странно ужились в обществе, но мы знаем, что в перспективе власть всегда победит, если нет идеи. Люди, собираясь в ОПГ, и умирали не за свободу, а за власть. А так называемым проявлением свободы для них была возможность тратить деньги. Деньги надо где-то брать, а для этого все средства хороши. Потом деньги надо как можно красивее потратить — лучше всего под шансон. Такая была страшная история. Фактура жизни особенно во второй половине 90-х воняла моральным разложением и дешевым угаром. Люди умирали от невозможности это принять. И, конечно, они умирали и от преступности, и развращенности власти, которая принимала бездумные политические и экономические решения. В общем, с мыслительной деятельностью были большие проблемы. И, скорее всего, отвечая на вопрос, можно констатировать, что художники и кинематографисты, способные это отразить, находились в альтернативном поле. Потом прошло 10 лет и наступил очередной кризис 2008-2009 годов. Опять молчать нельзя. Совсем добили и унизили рабочего человека. Еще плюс быдлятские привычки «хозяев» жизни, которые тянутся из 90-х. Этот сейчас они немного притихли, а в конце 2000-х еще абсолютно открыто унижали людей и пользовались абсолютной вседозволенностью. И вот уход этой «старой натуры» отражен в фильме «За Маркса». Мы именно фиксируем реальность. А что еще должен делать художник? Сейчас вы не услышите таких разговоров, как в фильме, можно все подслушать и записать, технический прогресс не стоит на месте. «Они» стали аккуратнее. Сейчас время более тонких высказываний. Вот мы и воспользуемся тонкими трактовками психоанализа и вернемся в историческое прошлое, посмотрим, что там было между властью и народом и какие мысли тревожили прогрессивных людей. — Где-то о Вас прочитал, что Вы практически стояли у истоков андеграунда в кино. Так ли это? Были же еще Юхананов, некрореалисты, что-то такое. В чем было Ваше принципиальное отличие и как вообще появилась Ваша группа? — Я бы не делала таких заявлений, не мне судить. Но ребята из Параллельного кино, некрореалисты, режиссеры из «СинеФантома» делали искусство, не рассчитанное на широкую аудиторию. Впрочем, это было еще до того, как я занялась съемками. Тогда больше людей ходили смотреть их фильмы, еще не угас в обществе интерес к альтернативному искусству. Группы как таковой не было. Просто собрались маргиналы, те, кто не уживался в институциях, даже новых. Хотя, надо сказать, что Епифанцев был востребован на ТВ и в своем театре. — Чем «База» отличается от других арт-школ: от «Про-Арте», ИПСИ, Британской школы дизайна? — Мы очень подробно преподаем историю современного искусства второй половины ХХ века, рассказываем об американской теоретической доктрине 60-80-х годов, этим мы 100-процентно отличаемся от других школ, где этому аспекту не уделяется так много внимания. У нас проходят внутренние выставки. У нас хороший преподавательский состав — Константин Бохоров, Егор Софронов, Борис Клюшников, Иван Новиков, Глеб Напреенко. Мы преподаем историю кураторства, историю и теорию живописи. У нас жесткий критический разбор на внутренних выставках. Искусство — это не область свободы, а относительно строгая логическая система исследования визуального, зрительного и смыслового. Мы ведем сейчас совместно с «Винзаводом» обучение критиков — запустили проект «Лаборатория художественной критики», в рамках которого проходят публичные мероприятия, будет издаваться бюллетень. — На Ваш взгляд, есть какая-то граница между кино и современным искусством? Или Вы снимаете кино так же, как делали бы инсталляцию, объект, картину, видеоарт? — Я не делала объекты, инсталляции или видеоарт. Мое искусство также не укладывается и в медиум кино. Я делаю художественное произведение, но, видимо, его место до сих пор для него не найдено. — В нескольких интервью Вы довольно резко высказывались о сынках знаменитых режиссеров. За что Вы их так не любите? — Сейчас они все пропали, поэтому я о них забыла. — Вам сложно было переключиться с постмодернистского кино на остросоциальное? У группы «Аркадий Коц» есть альбом «Песни для рабочего класса», и вроде бы Вы тоже планировали снимать «фильмы для рабочего класса», но все равно в итоге получилось довольно формалистское, холодное, ироничное кино. Вы уже отвечали на этот вопрос во многих интервью. По-прежнему считаете, что массовый зритель готов воспринимать такие вещи, или это все же игра, стилизация? — Я не считаю, что я делала постмодернистское кино, но в то время все называлось постмодернистским, окей. К постмодернизму можно отнести разве что «Кокки». Но ведь в советское время разговор о смысле жизни, о чем в кино и говорят герои, был вполне привычным. И что же, в 90-е это уже кажется насмешкой? Для меня — нет. Да, этот вопрос ушел с повестки дня, но мне как раз была интересна эта ситуация. Здесь в первую очередь социальная проблема, проблема состояния общества. Все мои фильмы — остросоциальные. «За Маркса» — политический. Я показывала «За Маркса» во многих городах России, и вы можете ознакомиться с обсуждениями у меня на сайте. Я не считаю, что это формалистски или иронично. Еще до съемок я проводила исследование и верно следовала тем реалиям, с которыми сталкивались независимые профсоюзы. Вообще, странно слышать такую реплику — вроде это уже обсуждали. Я в первую очередь поехала в провинцию и размагнитилась там. Мне было очень важно мнение людей, для которых я снимала фильм. Да, я видела очень много людей из рабочего класса, и мы обсуждали это кино, и им это интересно; я продолжаю ездить с этим фильмом на конференции, где собираются активисты независимых профсоюзов, например, я поддерживаю общероссийское объединение профсоюзов КТР (Конфедерация труда России). Массовый зритель — что это? Есть разные аудитории и ко всем надо относиться с уважением. — Вы занимаетесь социально ангажированным искусством. Я знаю, что с фильмом «За Маркса» вам много помогал Илья Будрайтскис. Насколько Вы дружны с группой «Что делать» и с другими интеллектуалами, которые ассоциируются с левым, активистским искусством? — Да, мне очень помог Илья, он мне дал информацию о независимых профсоюзах в разных городах и помог организовать мое исследование. В новом фильме в работе над сценарием мне тоже помогают и Илья, и Глеб Напреенко. Надеюсь услышать мнения и других интеллектуалов, их время наконец-то пришло. — Что с фильмом про Василия II? — К сожалению, это слишком затратный фильм, и судьба его предрешена. — Как Вы оцениваете состояние современной художественной сцены? Что Вам нравится и что не нравится в русском искусстве? — Я как участник этого процесса не разделяю искусство на то, что нравится, и то, что не нравится. Это работа. В первую очередь образовательная, так как все беды идут оттуда. Мы не можем упрекать людей в художественной безграмотности, если они не получили в детстве это образование. Только каждодневный труд, новые проекты, постепенное увеличение аудитории, может, когда-то приведут к позитивным результатам в области современной культуры. Мне не нравится отсутствие государственной поддержки в современной культуре, что способствует разложению сознания молодых людей. Если в Москве вы что-то найдете, то уже в Подмосковье — это наркотики и бессмысленный досуг, досуг без развития. Это страшно и печально. А сделать культурные центры проще простого, и денег надо намного меньше, чем на строительство храмов в каждом районе. Этим не заткнешь пустоту. Должна быть инициатива от государства, для того чтобы у подростков и молодежи был качественный досуг. — Как Вы относитесь к акционистам, которые стали знаменитостями, поп-фигурами, героями масс-медиа: Катрин Ненашева, Павленский, «Пусси», Верзилов с Воротниковым? — Группа «Что делать» и Дмитрий Виленский — наши друзья. «Пусси Райот» вообще меня поразили своей смелостью и последовательностью. Катрин Ненашева вскрывает пласты физической ограниченности людей и пренебрежение в нашем обществе к таким людям, сейчас исследует тему насилия и создает рабочие группы, это тяжелый труд. Эти художники поднимают нравственные принципы общества, выводят его из мракобесия. Вряд ли я что-то могу сказать про Павленского, но когда человек сидит в тюрьме, критика уже не работает.
