Клеман Кожитор: «Мне не хотелось делать фильм-памятник Белютину»
Татьяна Сохарева: Ваш фильм «Брагино» рассказывает о семье старообрядцев, живущей в сибирской тайге. Что вас туда привело? Клеман Кожитор: Еще в детстве, когда я жил в лесной французской глубинке, я, наверное, я больше десяти раз смотрел русско-японский фильм «Дерсу Узала» (1975, режиссер Акира Куросава. — Артгид), снятый по роману путешественника Владимира Арсеньева. А позднее изучал русское кино по фильмам Тарковского. Именно в тот период зародился мой интерес к русской культуре — я захотел побольше узнать о русской литературе, понять русскую душу. Меня покорила ее восприимчивость. Поэтому я и захотел снять фильм о России. Сначала я хотел снять фильм-утопию, возможно, связанную с воспитанием детей. Когда я рассказал об этом своей подруге-журналистке (она русская, но работает во Франции), она мне посоветовала посмотреть, как живут старообрядцы, изучить эту тему. В тот период меня не очень интересовали такие вещи — я не хотел погружаться в религиозный аспект их жизни, и их отстраненность от мира не была мне близка. Я все-таки хотел сделать что-то приближенное к реальности. Но впоследствии я заинтересовался этой семьей и решил рассказать, как они живут и воспитывают детей вдали от социума, вдали от всех возможных благ цивилизации. Татьяна Сохарева: Сложно ли было погружаться в эту среду? Старообрядцы ведь даже электричеством почти не пользуются. Как вы снимали? Клеман Кожитор: Это было непросто, но, несмотря на внешние неудобства, эти места меня очень впечатлили. Я храню о них и об этих семьях очень теплые воспоминания. Электричество у них, кстати, было — в доме был небольшой источник энергии, но они его использовали всего около 20 минут в день. Пока я добирался до своих героев, я посетил и другие места в Сибири. Увидел обнищавшие деревни. Меня поразило, в каких же бедственных условиях живут люди, которые, к тому же, сталкиваются с разного рода насилием. В Брагино же сообщество старообрядцев в каком-то смысле создало идеальные условия для тихой умиротворенной жизни. Татьяна Сохарева: Еще один ваш фильм, снятый в России, посвящен Элию Белютину. Как вы вышли на этого героя? Помогал ли вам кто-то со съемками? Клеман Кожитор: Я услышал об этой коллекции во Франции. Белютин, конечно, крайне неоднозначный персонаж, и собрание под стать ему. Мне помогали многие знакомые — и во Франции, и в России. Клеман Кожитор. Белютин. 2011. Кадр из фильма. Фильм демонстрировался в Москве в 2017 году в рамках выставки «Противостоящий берег» (параллельная программа 7-й Московской международной биеннале современного искусства) в Центре творческих индустрий «Фабрика». Courtesy Центр творческих индустрий «Фабрика» Татьяна Сохарева: Насколько я знаю, в квартиру Белютина и его жены Нины Молевой было очень сложно попасть — они не то чтобы жаловали посетителей. Сталкивались ли вы с какими-то трудностями во время съемок? Клеман Кожитор: Да, было очень сложно, особенно в самом начале съемок. Один раз мы даже серьезно разругались с Белютиным, и он выставил нас за дверь. С ним было непросто работать. Зато его жена Нина была настроена к нам доброжелательно. Она приятная и очень простая в общении. Элию же было трудно свыкнуться с основной идеей фильма и принять ее, но постепенно мы смогли помириться. Татьяна Сохарева: А что конкретно не понравилось Белютину? Из-за чего случился конфликт? Клеман Кожитор: Мне хотелось не только снять фильм об этой коллекции, но и нарисовать психологический портрет Белютина, показать, каков он в жизни. Но он был категорически против этой идеи и хотел лишь рассказать о своем собрании. Он не желал, чтобы мы знакомили зрителей с его повседневностью. Мне же очень хотелось понять его. Нам было интересно наблюдать именно за тем, как они жили среди всего этого искусства. Не хотелось делать из этого фильм-памятник. Но постепенно он принял мою идею. Татьяна Сохарева: Общались ли вы с его учениками? Клеман Кожитор: Да, я побывал в Абрамцеве, где Белютин занимался со своими учениками. Все, кого я там застал, с восхищением смотрели на своего учителя. Он очень много значил для них. Татьяна Сохарева: Для кого вы работаете в первую очередь? Кажется, что ваши фильмы одинаково органично себя чувствуют на выставках и на международных кинофестивалях, но зритель в музее все равно иначе потребляет информацию, чем тот, кто сидит в кинотеатре перед большим экраном. Клеман Кожитор: Не могу сказать, что я обращаюсь к какой-то конкретной аудитории, я снимаю фильмы для всех. Уже когда фильм снят, я начинаю думать, какая публика его лучше воспримет. Это зависит от многих факторов — в первую очередь от сюжета, наверное. Фильм сам диктует условия: какие-то вещи невозможно посмотреть в выставочном зале и им нужен кинотеатр, а какие-то, напротив, лучше отдать на выставку. Я в данном случае считаю себя рассказчиком историй. Писатель же не перестает быть писателем в зависимости от того, поэзию он пишет или прозу. Клеман Кожитор. Друной глаз. 2019. Кадр из видео. Courtesy Galerie Eva Hober, Paris и Reinhard Hauff, Stuttgart Татьяна Сохарева: Как вы определяете свой медиум? Это видеоарт, авторское кино, кино для выставок? Актуально ли вообще это разделение для вас? Клеман Кожитор: Пожалуй, неактуально, для меня самое главное — это повествование, его формальный и нарративный аспект. Татьяна Сохарева: Вы работаете над фильмами с командой или самостоятельно? Есть ли у вас сценаристы, операторы? Клеман Кожитор: Обычно я работаю с командой. Она у меня уже довольно давно сложилась. Например, в Брагино мы были втроем — я, оператор и переводчик. Но случались проекты, над которыми вместе со мной работали три сотни человек. Это уже совсем другой масштаб. Татьяна Сохарева: Какое кино сформировало вас как зрителя, помимо уже упомянутого Тарковского? Клеман Кожитор: Если говорить об американском кино, то это Дэвид Линч. Французские режиссеры мне тоже очень интересны — в первую очередь Брессон, Годар. Наверное, это основные имена. Клеман Кожитор. Элегии. 2014. Кадр из видео. Courtesy Galerie Eva Hober, Paris и Galerie Reinhard Hauff, Stuttgart Татьяна Сохарева: Киноиндустрия сейчас стремительно меняется — это, в частности, показал конфликт Каннского фестиваля с Netflix (фильмы американской компании Netflix, вышедшие онлайн, но без показа на большом экране, в 2018 году не были допущены к конкурсной программе Каннского фестиваля из-за обязательного условия о широком прокате фильмов во Франции. — Артгид). Затрагивают ли вас эти процессы? Клеман Кожитор: У меня сложилось двойственное отношение к этой проблеме. Как человек, который непосредственно связан с киноиндустрией, как режиссер я, конечно, хотел бы, чтобы мои фильмы показывали на большом экране. Чтобы на сеансы приходили толпы людей. Но как человек, который вырос в глуши, я хорошо понимаю тех, кто живет в деревнях и просто не имеет доступа к хорошим кинотеатрам. Для них онлайн-сервисы — это единственная возможность познакомиться с миром кино. Поэтому в каком-то смысле я рад, что это направление сейчас активно развивается. Но хорошо бы, чтобы деньги, которые поступают в онлайн-кинотеатры, шли на развитие киноиндустрии, а не на рекламу этих сервисов. Татьяна Сохарева: Вы выкладываете свои фильмы в интернет? Клеман Кожитор: Все зависит от ситуации. Иногда у меня просто нет права выкладывать что-то — это должен решать продюсер фильма или кто-то другой. Например, продюсером «Брагино» выступала одна европейская телекомпания, и сейчас только ей принадлежат права на показ этого фильма. Его как раз сейчас показывают в Великобритании, Бельгии, Испании. Татьяна Сохарева: Ваше видео «Дурной глаз» многие называют кинематографическим реди-мейдом. Это оммаж Дюшану? Вам близок его подход к искусству? Клеман Кожитор: Работая над этим фильмом, я обратился к открытым банкам изображений, которые, как правило, используются в политических или рекламных кампаниях. Это был своего рода процесс повторной утилизации этих картинок. Я их скомпоновал по-своему и рассказал свою историю. Но, наверное, с эстетической точки зрения я очень далек от Дюшана. Татьяна Сохарева: Ваше выступление в ГМИИ посвящено мистическому мышлению. Какую роль в вашем творчестве играют ритуалы? Клеман Кожитор: Для меня очень важна коммуникация, общение между людьми, между мужчиной и женщиной. Особенно ее духовный и религиозный аспект. Мне кажется, что люди общаются и рассказывают друг другу какие-то истории для того, чтобы прояснить что-то, что им непонятно. Так они через другого стараются лучше понять себя, а отсюда и рождаются ритуалы.
