Важнейшее из искусств на службе чучхе

Важнейшее из искусств на службе чучхеКультурная политика Северной Кореи всегда несла на себе сильный отпечаток личностей лидеров страны, их склонностей и особенностей. Несмотря на то, что правители КНДР были ближайшими родственниками, продолжавшими единую династию, каждый из них демонстрировал собственное отношение к культуре и, в частности, к кинематографу. Как эволюционировали отношения власти с режиссерами и актерами, рассказывает «Профиль». Эпоха Ким Ир Сена Пропаганда часто изображает Ким Ир Сена с книгой, но в реальности первый руководитель КНДР никогда не был книгочеем. В отличие от Сталина, человека образованного и начитанного, к потреблению культуры Ким Ир Сен был равнодушен. Не любил он и общаться с интеллигенцией. Если Сталин мог, например, пригласить режиссера Довженко к себе в Кремль, чтобы поговорить о вечном, то Ким Ир Сен, простой партизан из маньчжурских лесов, чувствовал себя некомфортно рядом с нервными художниками в очочках. Он, конечно, мог лично покатать на лодочке знаменитого писателя-ветерана Хон Мен Хи из уважения к его возрасту и статусу, а потом отправить совместную фотографию в газету, но по-настоящему любил только общество друзей-партизан. Однако Ким Ир Сен, как и его советский патрон, высоко ценил пропагандистский потенциал массовых книг и фильмов. Вскоре после своего воцарения на корейском олимпе он объявил, что страна будет строить новую народную культуру. По примеру Сталина, называвшего интеллигенцию «инженерами человеческих душ» (это выражение советский лидер позаимствовал у писателя Олеши), Ким Ир Сен дал своей интеллигенции звание «солдат культурного фронта». Уже одно это намекало, что от деятелей культуры ожидалось не столько творчество, сколько хорошая дисциплина. В 1947 году вся интеллигенция КНДР была объединена в профессиональные союзы, с помощью которых партия была намерена контролировать все, что появлялось на экранах и страницах страны. Любопытно, что режиссеров, писателей и актеров не оттолкнули эти очевидные практические ожидания. Напротив, они увидели в союзах похвальную заинтересованность государства в своей работе. Корейская интеллигенция в основном поддерживала левых и ничего не имела против ни бывших партизан, ни советского влияния. Несогласные же с такой линией партии могли выбрать Юг. Нравился интеллигенции и сам Ким Ир Сен. Молодой военный с обаятельными ямочками на щеках, овеянный славой герой сопротивления японцам, разве мог с ним сравниться тогдашний руководитель Юга, погрязший в коррупции американский прихвостень Ли Сын Ман! Вот почему после освобождения страны талантливые кинематографисты потянулись на Север с горячим желанием помогать Ким Ир Сену просвещать народ. Первый фильм, вышедший на экраны страны в 1949‑м под названием «Моя родина», создавало целое соцветие талантов. Творили они с большим энтузиазмом. Сюжет построен вокруг истории, близкой сердцу каждого корейца, – семья вдовы попадает в рабство к помещику за долги, старшего сына сажают в тюрьму, откуда он бежит и вступает в партизанский отряд, там сражается и возвращается победителем. Фильм получился динамичным и проникновенным, по стилю напоминающим эйзенштейновскую «Стачку». Линия матери героя явно навеяна «Матерью» Горького – покорная судьбе поначалу, униженная женщина пробуждается под влиянием сына. Актриса Ю Ген Э, сыгравшая эту роль, даже внешне похожа на Веру Барановскую, исполнившую роль матери в советском одноименном фильме 1926 года. «Моя родина» имела большой успех. Фильм горячо обсуждали в профессиональных изданиях, радостные актеры давали интервью и рассказывали о волнении, которое переполняло их накануне съемок, о том, что они даже не умели разводить костер в лесу, но их этому научили консультанты из числа бывших партизан, за что им спасибо… В этой упоенной дискуссии Ким Ир Сен остался где-то сбоку, его имя почти не упоминали. И Великий Вождь это заметил и сделал выводы. Следующие фильмы стали снимать и обсуждать уже иначе. Из сценариев начали вытесняться яркие характерные герои; их речи все больше напоминали политические речевки с обязательным упоминанием, кому именно герой обязан всем (это были, как легко догадаться, не мама с папой, а Великий Вождь). Исчезли титры с указанием имен актеров – не такие это были важные птицы, чтобы зритель их запоминал. И, конечно, никаких интервью о личных переживаниях кинематографисты больше не давали. Все их публичные выступления сводились к выражению благодарности Ким Ир Сену. Вскоре стало ясно, что лидер, несмотря на свою молодость, придерживается крайне патриархальных взглядов и особенно не одобряет «разврата», под чем мог подразумеваться буквально любой намек на романтические отношения героев. С экранов начали изгонять плоть и страсть. Актрисы стали менее красивыми, актеры – менее выразительными, комики боялись шутить. Оценки фильмам стали давать специальные партийные критики, которые озвучивали только одно, санкционированное сверху мнение. Плохая рецензия была приговором, и выражался этот приговор совершенно хамским языком. Актер/сценарист/режиссер не сумел ярко выразить ненависть к врагу или радость социалистического созидания? Слишком увлекся личными отношениями героев? Это потому, что он сам антипартийный враг, лентяй и развратник! А может, он, позорный гад, вообще до освобождения учился в Японии? Ату мерзавца! И жертва подвергалась оскорбительной публичной проработке, после чего изгонялась из Пхеньяна на глухую периферию, работать на лесоповале или в шахте. Среди таких оказалась и изысканная красавица Мун Е Бон, сыгравшая роль невесты главного героя в «Моей родине». 1950–1960‑е стали временем крушения надежд тех деятелей культуры, кто поначалу радостно бросился навстречу новой власти. У маньчжурского партизана, озабоченного установлением в стране своей личной власти, не хватило гибкости, чтобы вести диалог с этими людьми. Ему было проще их запугать на всякий случай, чтобы искоренить саму возможность крамолы – крамолы, о которой никто из энтузиастов‑интеллектуалов и не помышлял. Эпоха Ким Чен Ира Ким Ир Сен выбрал Ким Чен Ира в качестве наследника задолго до своей смерти и уже с конца шестидесятых поставил сына практиковаться в управлении страной. На откуп Киму-младшему было дано руководство пропагандой и культурой. Это была область, интересовавшая молодого лидера больше всего. Ким Чен Ир был не только лишен папиной харизмы, но и вообще человеком не слишком публичным. Если бы он мог выбирать себе жизнь, то наверняка стал бы не Великим Руководителем, а просто режиссером или продюсером. Кинематограф был его истинной страстью. Ким Чен Ир буквально жил на съемочной площадке, лично прочитывая сценарии, подбирая актеров и вникая в пожелания реквизиторов. Так, при съемках фильма «Девушка-цветочница» Ким Чен Ир подсказал режиссеру, что смешно разряжать героиню, деревенскую сироту, в разноцветные наряды, у нее таких нарядов быть не могло, так что она на протяжении всего фильма должна носить одну блеклую юбку с кофтой: да, скучно, зато реалистично. Он лично учил актеров, как надевать старые лапти, – молодые ребята, не жившие в деревне, все время пытались надеть их задом наперед. Понятно, что Ким Чен Ир мог действовать только в рамках политической парадигмы, заданной отцом, в государственную мудрость которого свято верил. Однако он все время старался расширить эти рамки, сделать официальную культуру КНДР более человечной. Молодой руководитель считал, что полезное лекарство не обязано быть горьким – наоборот, для лучшего усвоения политических месседжей фильмы и книги надо создавать как можно более интересными. При Ким Чен Ире северокорейское кино начало оживать. Появились доселе немыслимые жанры: комедии, любовные истории, семейные драмы и исторические сериалы, экранизировался фольклор. Фильмы стали сопровождаться прекрасными лирическими песнями, которые звучали в ушах зрителя еще долго после посещения кинотеатра. Новое кино делало ставку на красавиц и красавцев. Большинство этих актеров не прошли бы южнокорейский или голливудский кастинг по причине лишнего веса (худышек в КНДР не любят и предпочитают, как в Болливуде, мягкие гармоничные лица и фигуры), но с точки зрения обычного зрителя эти актеры очень привлекательны. Я неоднократно убеждалась, показывая фильмы КНДР южнокорейской студенческой аудитории, что красавицы северокорейского экрана нравятся даже избалованным юношам Сеула. Обладая огромной коллекцией иностранных фильмов, Ким Чен Ир ввел в практику регулярный просмотр лучших зарубежных фильмов деятелями корейских киностудий. Одним из лозунгов его правления стало высказывание: «Глаза должны следить за миром, а ноги – стоять на своей земле». Общая гуманизация коснулась не только фильмов и книг, но и людей, которые их создавали. Потихоньку, без особого шума, стали возвращаться на свои места те, кого когда-то отправили в ссылки и тюрьмы. Так, был вызволен из подземной тюрьмы поэт Ким Чхоль, где он сидел 11 лет со своей полукорейской-полурусской женой, и его стихи стали печатать в школьных учебниках. В кино вернулась Мун Е Бон. Она была уже немолода, и ее типаж аристократической худобы был не слишком востребован, но ей все равно все время давали какие-то небольшие роли. Как-то Мун не пригласили на коллективное фотографирование с Вождем, побоявшись невнятного статуса опальной актрисы. Ким Чен Ир, узнав об этом, позвонил и предложил актрисе сфотографироваться с ним вдвоем. Безусловно, либерализация северокорейского кинематографа имела свои политические ограничители. Когда в конце восьмидесятых–начале девяностых Ким Чен Иру стало ясно, что советская перестройка привела к разрушению Союза, он затормозил слишком резвое продвижение культуры КНДР по этому пути. В кино девяностых была усилена пропаганда культа вождя и приостановлена любая социальная критика. Исчезли отрицательные северокорейские персонажи – отныне все негодяи жили только за границей, а КНДР представлена островом разума и социальной гармонии. Однако главное уже было сделано: северокорейский кинематограф обрел способность облекать самую зубодробительную пропаганду в приятную эстетическую форму. Форма как создавалась на месте, так и заимствовалась без комплексов отовсюду. Южнокорейские и индийские драмы, голливудские и гонконгские боевики, советские и югославские фильмы о войне… Все это переосмысливалось, переделывалось на корейский лад и шло в дело политического воспитания чучхейского зрителя. Эпоха Ким Чен Ына За годы правления Ким Чен Ира кинематографисты привыкли к безусловному вниманию руководителя страны, к тому, что любая их просьба решалась одним звонком к нему. Когда в конце девяностых престарелый актер Ю Вон Чжун, сыгравший главную роль в «Моей родине», не был приглашен в исторический сериал «Нация и судьба», он немедленно пожаловался Великому Руководителю и получил желаемую роль героического шахтера, хотя его лицо со старческими пятнами и сухие руки не слишком сочетались с шахтерской каской и отбойным молотком. От нового лидера страны Ким Чен Ына актеры ожидали примерно того же внимания и отеческой заботы. Однако их ждал настоящий шок. Нет, Ким Чен Ын не стал всех их строить в шеренги и отправлять на лесоповал. Просто он оказался человеком, глубоко равнодушным к кино вообще и северокорейскому кино в частности, предпочитая им спорт, популярную музыку… и дошкольное образование. Дело в том, что, в отличие от папы и дедушки, не слишком погруженных в семейные дела, Ким Чен Ын является образцовым отцом двух маленьких дочек и больше всего сейчас интересуется всякими малышовыми развивалками. Впрочем, дочки растут, и интерес лидера постепенно переключается на школьное образование. На эти области нацелена сейчас вся культурная политика страны. Новаторские детские садики и школы, эстрадный ансамбль «Моранбон», футболисты и боксеры, лыжный курорт «Масикрен» удостаиваются первоочередного внимания прессы, а кино находится в тени и продолжает катиться по накатанной Ким Чен Иром колее. Нет, государственного финансирования его не лишили. Снимаются новые, довольно интересные сериалы, которые все больше напоминают китайские. Появляются новые актеры. Кинематографисты пытаются попасть в струю злободневности, снимая фильмы о талантливых детях и заботливых воспитателях: «Долгожданный отец», «Зов мечты». Но кино больше не имеет того первостепенного политического значения, которое придавалось ему во времена Ким Чен Ира. За все время своего правления молодой лидер побывал на государственной киностудии от силы пару раз и при этом ошарашил кинодеятелей странными речами о «необходимости глобализации». Что такое глобализация, он толком не объяснил, предоставив кинематографистам самим додумывать смысл его слов. Судя по тому, куда идет развитие других областей культуры, хотя бы популярной музыки, предлагаемая Ким Чен Ыном глобализация не подразумевает либерализацию а ля перестройка. Политический контроль остается на месте, и хотя девочки из «Моранбона» радуют зрителя все более короткими мини, содержание их песен остается полностью чучхейским. – А что же делать нам? – вдруг спросила меня как-то северокорейская звезда кино, после того как мы закончили интервью с ней. – Как вы считаете, может наше кино глобализоваться? Я ответила актрисе честно. Сказала, что лично я северокорейское кино люблю, как люблю, допустим, мусульманскую архитектуру – могу наслаждаться красотой мавзолея и игнорировать суры Корана, которые написаны на стене. Однако большинство зрителей мира не готовы игнорировать веру в Великого Вождя, которой наполнены фильмы КНДР. Для них это слишком чужая и непонятная религия. Так что, боюсь, северокорейские фильмы – они только для своих. Актриса молча улыбнулась.