Рецензия на фильм «Вечный свет» Гаспара Ноэ: Манифест
Оценка: 9,5 из 10 Новый фильм Гаспара Ноэ «Вечный свет» показали 18 мая 2019 года во внеконкурсной программе 72-го Каннского фестиваля. В главных ролях: Шарлотта Генсбур, Беатрис Даль. После полуночного показа нового среднего метра Гаспара Ноэ «Вечный свет» не остаётся никаких сомнений в одной из магистральных тем 72-го Каннского фестиваля. Переосмысление фигуры автора-режиссера и IMR (International Mode of Representation), кино о кино и саморефлексирующее искусство в целом - то, что объединяет новые картины мэтров Джармуша, Альмодовара, Ноэ и, как кажется, Тарантино. Итак, 5 день фестиваля. Полночь. Проливной и зловещий дождь над Каннским «Palais». Полная луна. Темные очки и дымящаяся сигарета Беатрис Даль на красной дорожке. Откровенный наряд Шарлотты Генсбур, веющий БДСМ-эстетикой. И, разумеется, total black образы у всех остальных членов команды фильма. Кажется, что сама художественная реальность картины прорвалась в обыденную действительность. В работе Ноэ мы встречаемся со всем тем, за что его так сильно любят (и ещё сильнее ненавидят). Атмосфера инфернальной вакханалии; квазигодаровские титры, выступающие одновременно и в качестве эстетического компонента, и авторского месседжа; «разлагающаяся» мизансцена, как в «Необратимости» (2002) и «Входе в пустоту» (2009); табуированные темы; чёрный юмор на грани и гиперреалистические диалоги, как в «Экстазе» (2018). А ещё бесконечные цитаты классиков - Дрейера, Брессона, Фассбиндера, Бунюэля. Первые кадры - черно-белый классический фильм «Ведьмы» Кирстенсена - шведского предтечи авторского кинематографа, за ними - текст «манифеста» о призвании режиссера: «Мы, авторы, несем ответственность за перенос фильма от индустрии к форме искусства». Следом - сбивчивый, нецензурный и пугающе свободный диалог между Беатрис Даль и Шарлоттой Генсбур (они выступают здесь в роли самих себя), буквально разодранный на части косыми склейками и рассеченным пополам экраном. Актрисы обсуждают колдовство, веру, религию, секс, иронизируют на тему педофилии. И конечно же, говорят о кино, в том числе о совместном проекте - фильме о ведьмах, композиционно зарифмованном с интродукцией картины. Относительно спокойная атмосфера комнаты, озарённой светом пылающего огня в камине сменяется тем, что можно было бы обозначить французским словом bordel: зритель переносится в один из кругов ада, не меньше. На экране возникает колыбель и обитель кино - съемочная площадка. Со всех сторон доносятся разговоры и крики. Пространство давит и сжимается- камера в основном захватывает фрагменты, а не картину в целом, ей тесно и душно, кадры и высказывания беспрестанно накладываются друг на друга: мизансцена как бы не способна вобрать в себя масштаб мысли автора. И хотя во всем этом присутствует неприкрытое позерство, любование собственным методом и буквально слепящая глаза красота, кажется, что Ноэ может себе позволить подобное, особенно учитывая скромный хронометраж фильма и свой своенравный характер. Иногда картина превращается в диптих или триптих, иногда - в безмолвную, но громкую манифестацию. «Многие создатели кино сегодня - как живые мертвецы, и их фильмы такие же, как они» - гласит очередной интертитр. (То ли укол в сторону Джармуша, то ли симптом общей лихорадки, охватившей каннских авторов в связи с темой зомби в 2019 году) В фильме, к слову, высмеивается и сам Каннский фестиваль. Ноэ не оставляет ничего сакрального и в ужасе бежит от любой политкорректности. У него на экране «поэтика, а не политика». Это кино - садистическая пытка над зрителем, которая, однако, приносит своеобразный опыт трансгрессии - разрушения грани между возможным и невозможным, позволяющего выйти за собственные границы. Ноэ безжалостно уничтожает привычную глазу киноэстетику - поэтические секвенции и гармоничное изображение. Диалоги сливаются в своеобразный хор Вакха: многие из них произносятся на экране параллельно и на двух языках, из-за чего становится крайне трудно разбирать слова. Параллельно зрителя терзают неоновый свет и невыносимый звук вместо музыки - в результате фильм действительно напоминает эпилептический припадок. Участники картины мечутся, блуждают по темным коридорам павильона (аллегория творческого поиска). Их безумное существование выхватывается двумя наблюдателями. Один из них объективный - это камера фильма, второй - субъективный - заплутавший оператор, который «шпионит» за съемочным процессом. В картине представлен, как минимум, ещё один объектив - сквозь него смотрит кинематографист, снимающий фильм в фильме. Так, В одном из кадров мы видим поделенный на три части экран: «актриса - режиссёр - зритель», или, более широко: «кинопроизведение - автор - интерпретатор». В центре - Шарлотта Генсбур, горящая на костре, по бокам - камеры стороннего наблюдателя и кинематографиста. Вечный свет в картине Ноэ - это свет дионисийского тёмного, но живого искусства. Во время просмотра невольно вспоминается Гиппократ: «Ars longa, vita brevis» - «жизнь коротка, искусство вечно». И хотя ничто не вечно, а после манифестации всегда естьинаяжизнь (вспомнить хотя бы Ларса фон Триера с «Догмой 95»), во время просмотра хочется просто наслаждаться этим вечным светом. Анна Стрельчук, InterMedia
