Ураган, аллигаторы и комплекс Электры: кто снял самый зубастый хоррор сезона

В прокат вот-вот выйдет «Капкан» — один из самых страшных фильмов ужасов сезона (и уж точно самый, благодаря наличию десятков голодных аллигаторов, зубастый) и, что еще важнее, новая работа французского режиссера Александра Ажа, — в свое время внесшего немалый вклад в жанр хоррора в его современном виде «Кровавой жатвой» и ремейком крэйвеновского «У холмов есть глаза». «Лента.ру» поговорила с Ажа о его возвращении к экранным ужасам после перерыва в несколько фильмов и заставила вспомнить о тех днях, когда он считался одним из провозвестников течения «новый французский экстрим».

«Лента.ру»: Вы, наконец, вернулись к жанру чистого хоррора.

Александр Ажа: О да. Я и сам уже, если честно, по нему истосковался. Сколько времени прошло со времен «Зеркал»? Десять лет? Одиннадцать? Боже... Формально, конечно, элементы хоррора в моих фильмах за эту десятилетку были. Но если подходить к ним серьезно, то «Пиранья 3D» была откровенной, беззастенчивой пародией. «Рога» были скорее психологической притчей — сомневаюсь, что кого-то всерьез пугал Элайджа Вуд с рожками на голове. «Девятая жизнь Луи Дракса» заигрывала с мистикой, но, по сути, это была нормальная драма. Так что, да, у меня чесались руки вернуться к тому, что я всегда умел лучше всего, — пугать людей до усрачки. Уже без всяких скидок и оговорок — в таком же лобовом и прямолинейном духе, как на «Кровавой жатве» или «У холмов есть глаза». Даже «Зеркала» мне трудно считать чистым хоррором — все-таки в них был сильный элемент паранормального: все эти демоны-призраки, дом с привидениями и помутненное сознание за работой. А что скрывать — ничто не может нас напугать так, как нечто реальное, объективно существующее. То есть так, как другой человек. Ну или вот... аллигаторы в «Капкане».

Почему этого возвращения к любимому жанру не случилось раньше?

Верите или нет, но все это время мне не попадалась подходящая — действительно леденящая дух и эффективная с драматургической точки зрения — история. И тут, вскоре после завершения работы над «Луи Драксом», я более-менее случайно наткнулся на сценарий Майкла и Шона Расмуссенов, из которого вырос «Капкан». Мое внимание привлек даже не столько сам сценарий, сколько прилагавшийся к нему синопсис-слоган из одной строчки: «Во время урагана во Флориде девушка пытается спасти отца из затопленного подвала, в котором орудует аллигатор». Все. Я был влюблен.

Это ведь редкий для вас случай, когда вы работали по чужому сценарию, не так ли?

Это сложный момент. Конечно, ядро истории и сама ее идея содержались в сценарии Расмуссенов — но тот факт, что моего имени нет в титрах среди сценаристов, всего лишь свидетельствует о несколько абсурдной системе, по которой в Америке засчитывается участие в работе над сценарием. Профсоюз сценаристов высчитывает вклад автора только по ему одной известной логике. Правда же заключается в том, что сценарий Расмуссенов мне пришлось переработать довольно существенно, — но вовсе не потому, что он был чем-то плох, не подумайте. Но он был камерным: отец, дочь, одно-единственное помещение и всего один аллигатор, который во весь рост появлялся только в самом конце, — до этого оставаясь под водой и... потихоньку покусывая героев. Мне все же хотелось сделать нечто более амбициозное.

И вы добавили еще несколько десятков аллигаторов.

(смеется) Да! Но не только. Во-первых, мне хотелось в начале фильма задать эпицентр урагана как основное место действия — так у нас появились уличные сцены, задающие локацию и экспозицию сюжета. Во-вторых, я добавил эффект истекающего времени: ураган усиливается, вода постепенно затапливает не только подвал, но и весь остальной дом, поднимаясь к крыше, а тем временем аллигаторов становится все больше и больше. Ну и, наверное, самое главное: я существенно расширил и детализировал отношения отца и дочери, которые в первоначальной версии были достаточно функциональными и схематичными.

То есть и спортивный бэкграунд героини и ее, если так можно выразиться, комплекс Электры, добавили вы?

Комплекс Электры... Да, именно так, это моих рук дело. Я убежден, что любой хоррор становится насыщеннее, если ты качественно, подробно прописываешь по ходу дела, через действие и диалоги, характеры персонажей. Особенно, если источником угрозы в твоем фильме выступает нечто, не имеющее отношения к человеческой природе, — порождение стихии, как вот наши замечательные рептилии. В таком случае этот монструозный элемент должен быть сбалансирован именно что внимательным отношением к человеческой природе. А как его добиться, когда у тебя только два основных персонажа? Естественно, максимально широко развить их отношения. Поэтому я и привнес рифму между выживанием в воде и спортивной карьерой героини-пловчихи. Ну а добавить в ее характер заметные daddy issues — тот самый комплекс Электры на языке психологии — было очевидным решением, позволяющим ей с отцом, попутно с выживанием среди аллигаторов, их прояснять и, по возможности, разрешить. Строго говоря, если вспомнить лучший образец этого поджанра, — в котором человек вступает в борьбу с монстром из живой природы, — а именно «Челюсти», как вы понимаете, то такой липкий, устойчивый страх они генерировали именно потому, что столкновения с акулой были сбалансированы очень реалистичным, очень внятным и подробным описанием характеров и человеческих взаимоотношений.

Вообще, «Капкан» старается удерживаться в рамках реализма — даже в том, что касается аллигаторов.

Конечно. Мне не хотелось снимать нечто несусветное — фильм со сверхгигантским аллигатором-чудовищем или с летающими аллигаторами. А так, в сущности, «Капкан» по своей структуре напоминает гибрид фильма-катастрофы — в том, что касается урагана, — и фильма о вторжении в спокойный домашний мир абсолютного зла, которое у нас приобретает вид кровожадных рептилий. Да, интенсивность и безудержность их атаки на нашу пару героев чуть-чуть преувеличена, но вообще они не делают у нас в фильме ничего такого, чего бы не делали в живой природе. Единственное по-настоящему ненастоящее в них то, что они целиком и полностью созданы с помощью компьютерных технологий — мы год бились вместе со специалистами по VFX, чтобы добиться их настоящей, неподдельной реалистичности.

В свое время, после «Неистовых» и «Кровавой жатвы», вас провозгласили одним из режиссеров, принадлежащих к такому течению, как новый французский экстрим. Как вы относитесь к этому термину и чувствуете ли его влияние на свою карьеру?

Как и многие подобные течения, новый французский экстрим куда полнее существовал на бумаге, в текстах кинокритиков и киноведов, чем в реальности. Но я думаю, что вы это понимаете. Пожалуй, если бы мне нужно было объяснить самому, что под этим термином подразумевается, то я бы сказал, что то наше режиссерское поколение было готово вскрывать запрятанные под фасадом спокойной буржуазной жизни Франции 1990-х (да и, наверное, других западноевропейских стран того времени) потайные импульсы — от психопатических тенденций, овладевающих душой отдельно взятого обывателя, до напряжения социального толка. Сейчас, конечно, в свете довольно бурных изменений в структуре и составе нашего общества все эти потайные драмы и конфликты уже давно выплыли наружу, проявили несостоятельность иллюзии безопасности и благоустроенности, которую нам втирали власть и медиа два десятилетия назад. И, наверное, так играть на обнажении этих внутренних страстей было бы в наше время невозможно. Но что скрывать, нашим карьерам это пошло на пользу — яркий ярлык, сколь уместен бы он ни был, всегда повышает твою узнаваемость, а значит, и внимание к твоим проектам. Причем как внимание зрителя, так и интерес тех людей, которые дают на кино деньги.

Но...

Чувствую ли я себя все тем же новым французским экстремальным режиссером? Конечно, уже нет. Я в конце концов, пытаюсь американское гражданство получить! (смеется) Да и сейчас предпочел бы, чтобы меня считали просто, без всяких эпитетов, экстремальным режиссером. Думаю, способность отражать в своих фильмах потаенные частные и общественные страхи и — через кровь, жуть, нагнетание саспенса — их затем побеждать, я не растерял.

«Капкан» выходит в российский прокат 22 августа