Недолгая счастливая жизнь Геннадия Шпаликова
Нескольких выдающихся людей, связанных с кинематографом СССР, не стало в этом году — в марте ушёл режиссёр Марлен Хуциев, в апреле — его коллега Георгий Данелия, с которым много сотрудничал композитор Гия Канчели, скончавшийся в начале октября. С двумя советско-грузинскими кинематографистами был тесно ещё один человек — драматург и поэт Геннадий Шпаликов, который умер 1 ноября 1974 года. News.ru вспоминает, чем запомнился человек, причастный к созданию фильмов и песен, ставших символами культуры 1960-х и последующих годов. Из казармы в шестидесятники На свет Геннадий Шпаликов появился 6 сентября 1937 года в городе Сегежа Карело-Финской ССР. Его отец — Фёдор Григорьевич, военный инженер, был в те времена задействован на одном из важных участков сталинской индустриализации — возводил целлюлозно-бумажный комбинат. Он погиб на излёте Второй мировой войны, когда Красная армия освобождала Европу от нацизма. Будущего кинематографиста воспитывала мать — Людмила Никифоровна, сестра известного военачальника Семёна Перевёрткина, командира того самого 79-го стрелкового корпуса третьей ударной армии, чьи бойцы 1 мая 1945 года вывесили красное знамя над рейхстагом. После войны и расстрела в 1953 году Лаврентия Берии дядя Шпаликова стал замглавы МВД СССР. Никто, наверное, не задумывался, что Гена, хоть и из военной семьи, но совсем другой душевной организации человек, — вспоминала о драматурге его первая жена, сценарист Наталья Рязанцева. Тем не менее первоначально он пошёл по стопам своих предков. Как сына погибшего офицера, военкомат Ленинградского района Москвы направил девятилетнего мальчика в Киевское Суворовское военное училище, где Шпаликов отучился восемь лет, а затем поступил в Московское высшее военное командное училище. Но из-за травмы колена его комиссовали и таким образом невольно дали путёвку в недолгую, но местами счастливую жизнь, уместившуюся, как верно подметил писатель Роман Сенчин, в 60-х годах прошлого столетия. Первые свои рассказы и стихотворения подросток Шпаликов начал писать будучи суворовцем. По окончании «военной карьеры», в 1956 году он поступил во ВГИК, где подающего надежды студента-балагура заприметил Марлен Хуциев — режиссёр, ставший одним из символов разновекторного оттепельного кино. Учась на последнем курсе, начинающий кинематографист взялся за большую работу — начал делать сценарий для эпохальной хуциевской картины «Застава Ильича». Это было очень важное для начала 1960-х высказывание — взгляд молодого человека на последовавшие после 1917-го виражи отечественной истории с высоты «беззаботной» хрущёвской оттепели, ставшей в реальности разворотом колеса советской сансары вспять. Трёхчасовая лента, которую создали Шпаликов и Хуциев, начиналась с «революционного» предуведомления — шагов красногвардейцев октябрьской поры в светлое, но неизвестное будущее, которое через четыре десятилетия расцвело после XX съезда мещанским благочестием и, как выразился философ-структуралист Луи Альтюссер, «горячечными попытками» выйти из эпохи сталинского догматизма. На фоне футуристических пейзажей, оживления искусств и ремёсел (в фильме задокументированы знаменитые чтения в Политехническом музее), Шпаликов в «Заставе Ильича» без всяческого украшательства писал про себя и своё поколение. Не разбитое (Beatniks), как на Западе, но подбитое. Молодой человек по имени Сергей возвращается после армии домой, учится, влюбляется, трудится, знакомится со столичной богемой. Его не удовлетворяет эта деланная «устроенность». В схожем фильме Виктора Розова «Шумный день» центральный персонаж (школьник, сыгранный Олегом Табаковым) рубит дедовской шашкой времён Гражданской войны новомодную стенку, на которую молились его обуржуазившиеся родственники. В фильме Хуциева — Шпаликова главный герой, обескураженный тем, что всем друг на друга наплевать, выпаливает на одной из вечеринок: «Я серьёзно отношусь к революции, к песне „Интернационал“, к 37-му году, к войне, к солдатам, к тому, что почти у всех у нас нет отцов». Короткий пронзительный монолог, встреченный ироничным недоумением, пожалуй, центральная часть и кульминация сюжета, как и разговор с погибшим на фронте отцом. В ответ на вопрос 23-летнего сына, как ему жить, тот, узнав возраст Сергея, сказал: «А мне 21. Ну, как я могу тебе советовать?» Этот сюрреалистический разговор в марте 1963 года вызвал гнев первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущёва, уже имевшего дурной опыт разгрома выставки художников-авангардистов в конце 1962-го. Глава партии принялся доказывать авторам фильма, что, дескать, никто в такое не поверит, а также что «даже наиболее положительные из персонажей фильма — трое рабочих парней — не являются олицетворением нашей замечательной молодёжи». После «проработки» Марлену Хуциеву пришлось вносить в картину коррективы, и в 1965 году фильм вышел в прокат под названием «Мне двадцать лет». В изначальной версии его показали только в 1988 году. Здорово и вечно Настоящим успехом Геннадия Шпаликова стала другая работа, ставшая символом «оттепели», — фильм Георгия Данелии «Я шагаю по Москве». Сценарист лирической молодёжной комедии с юным и ещё без усов Никитой Михалковым в главной роли также написал текст одноимённой песни. «Бывает всё на свете хорошо, В чём дело сразу не поймёшь, А просто летний дождь прошёл, Нормальный летний дождь», — строки, ставшие одним из неофициальных гимнов столицы, как и сама картина Данелии, кажутся полной противоположностью «Заставы Ильича», что многое говорит о «шестидесятническом» размахе Шпаликова, который не был ни советским Байроном (хотя в последние годы, вероятно, стал близок к этому), ни, естественно, шаблонно-духоподъёмным оптимистом. Единственная его режиссёрская работа «Долгая счастливая жизнь» (1966) — это история о балансирующей с жизнеутверждающими советскими пейзажами случайной встрече двух несостоявшихся половин — Виктора и Лены, которых сыграли Кирилл Лавров и вторая жена Шпаликова Инна Гулая. Пересечение двух людей в итоге оказывается эфемерным по сравнению с «долгой счастливой жизнью» внешних великих событий, свершений и строек. Однако в фильме нет пронзительной боли в связи с хрупкостью карточного домика межличностной архитектуры. Скорее беспристрастная, даже издевательская журналистская констатация. (Егор Летов, кстати написавший песню «Долгая счастливая жизнь» для одноимённого альбома группы «Гражданская оборона» 2004 года, подобное противоречие проговорил в другом своём тексте «Здорово и вечно»: «Обещает быть весна долгой / Ждёт отборного зерна пашня / И живём мы на земле доброй / Но нас нет, нас нет, нас нет, нас нет!») Критики нашли в ленте, которая получила главный приз на МКФ авторского кино в Бергамо, параллели с творениями Жана Виго и Федерико Феллини, а советский киновед Валерий Фомин назвал «Долгую счастливую жизнь» последним оттепельным фильмом. Во времена брежневских «заморозков» Шпаликов чувствовал себя уставшим и невостребованным. Но не как комсомольский поэт Ярослав Смеляков, после своих разгульных и жизнеутверждающих виршей 1930-х про Любку Фейгельман, в 1950-е провалившийся в хтонические дебри антисемитской иронии над революционерами. И не как Юрий Олеша, скатившись с литературного олимпа, отправившийся в затяжное плавание по водочному морю буфета Центрального дома литераторов. Как Есенин, так и он Да, некогда душа застолий и московский озорной гуляка, Геннадий Фёдорович, как и автор «Зависти», также погрузился в мрачную атмосферу заливаемого алкоголем внутреннего одиночества (незадолго перед смертью драматурга от него ушла Инна Гулая с дочерью). Но, выражаясь медицинской терминологией, если у Олеши это состояние стало хроническим, то у Шпаликова — острым. Его нарастающая «зубная боль» в сердце невольно напоминает сюжет романа французского писателя Бориса Виана «Пена дней», герои которого, взрослея, поступательно перерождаются из балагуров-тусовщиков в обитателей схлопывающегося жизненного пространства, всё более наполняющегося предвкушением конца. Шпаликов, к слову, успел отрефлексировать личную «пену дней» двумя своими последними сценарными работами в вышедших в 1971 году фильмах — «Ты и я» Ларисы Шепитько и «Пой песню, поэт...» Сергея Урусевского. Первый — про эмигрировавшего в Швейцарию учёного-медика, не нашедшего себя ни на чужбине, ни на родине. Второй — про Сергея Есенина, уход из жизни которого кинематографист повторил 1 ноября 1974 года. Поразительно, но, ещё учась во ВГИКе, он пошутил со своей смертью, предсказав её в собственноручно написанной юмореске: «Деканат сценарного факультета с грустью сообщает, что на днях добровольно ушёл из жизни Шпаликов Геннадий. Его тело лежит в Большом просмотровом зале. Вход строго по студенческим билетам. Доступ в 6 час., вынос тела — в 7. После выноса будет просмотр нового художественного фильма!!!» Тема собственного ухода всплывала и в его стихах. Наравне с жизнеутверждающими строками про эстрадно-разгульный «Пароход белый-беленький, чёрный дым над трубой...» или «Солнцем обрызган целый мир». «Ах, утону я в Западной Двине Или погибну как-нибудь иначе, — Страна не пожалеет обо мне, Но обо мне товарищи заплачут», — эти слова успели сделать песней и сам автор, и Владимир Высоцкий, и ещё много кто из более поздних исполнителей. Или вот ещё одна автоэпитафия: «...Хоронят писателей мёртвых, Живые идут в коридор. Живые людей распростёртых Выносят на каменный двор. Ровесники друга выносят, Суровость на лицах храня, А это — выносят, выносят, — Ребята выносят меня!» Последним поэтическим текстом Шпаликова принято считать стих, найденный в его квартире после смерти: «Не прикидываясь, а прикидывая, Не прикидывая ничего, Покидаю вас и покидываю, Дорогие мои, всего! Всё прощание — в одиночку, Напоследок — не верещать. Завещаю вам только дочку — Больше нечего завещать». После ухода Шпаликов попал в хорошую компанию. В 2009 году его изваяние открыли у входа во ВГИК вместе со скульптурами Андрея Тарковского и Василия Шукшина.
