"Белый, белый день": элегический исландский триллер и оммаж Андрею Тарковскому

Sobesednik.ru — о новом фильме исландского режиссера Хлинюра Палмасона, описывающем терзания брутального вдовца по имени Ингимундур. Такой ослепительный и такой холодный. Таков день, когда сквозь непроглядный туман по извилистой скользкой дороге продиралась машина, рискуя в любую секунду сорваться вниз с обрыва. Это и происходит. Погибшей оказывается женщина – жена, мать и бабушка. Ее муж Ингимундур (Ингвар Эггерт Сигюрдссон) – шеф полиции, ныне вдовец и, по совместительству, главный герой фильма. Ингимундир немногословен, суров и погружен в глубокую печаль. В рамках одной из своих главных целей он строит дом и спасается от одиночества только, когда рядом его внучка – Салка (Ида Меккин Хлинсдоттир). Некогда каменный и скрывающий свои эмоции герой начинает постепенно меняться, когда узнает, что покойная жена ему изменяла. Уже в своей первой полнометражной работе тридцатипятилетний исландец Хлинюр Палмасон, начинавший было как видеохудожник, продемонстрировал умение создавать потрясающую кинестетическую фактуру. От шершавой штукатурки, в которой были измазаны работники известняковой шахты, так и хотелось отмыться; в легких будто не хватало воздуха, словно ты сам колотишь под землей ненавистные камни; глаза ослеплены повисшими во мраке лучиками света, исходящими от немногочисленных касок. От него веет дискомфортном, практически болезненностью – во многом созданию такой картинки поспособствовала шестнадцатимиллиметровая пленка. Контрастируя с подземельной тьмой, «Белый, белый день» в первые же секунды бросает в белую, практически непроглядную гладь. Ощущения не менее мощные, но совершенно иные. Здесь уже легкие наполняются свежим скандинавским воздухом, но вместе с этим тело изнывает от холодного беспокойного ветра, а от града из капель дождя кожа не может сбросить с себя оболочку гусиных мурашек. Здесь визуальные задачи решались уже при помощи обычной тридцати пяти миллиметровой пленки – иногда пленки Super 35, на которую была снята туманная дорога, а затем процесс строительства дома в разную погоду и времена года. Эпизоды, следующие за обезоруживающим прологом, действительно, ошеломительны. Холодный дождь сменяется солнечным теплом, зеленая трава исчезает под слоем снега, нежно-румяный цвет неба уступает место нейтральным серым тонам. За фасадом этой умело выявленной природной красоты улавливается и быстротечность времени, в процессе которого еще не зримые обитатели дома скорбели каждый по-своему. Элегические композиции Эдмунда Финниса, для которого «Белый, белый день» является первым опытом работы над полнометражным проектом, могли и дальше сопровождать кажущиеся нескончаемыми пейзажи. Но музыка прерывается и камера подбирается ближе. Так начинается знакомство с центральным персонажем, которого больше хочется назвать героем скандинавского мифа. Практически весь фильм мы наблюдаем окружающий героя быт. Как он заботится о безусловно любимой внучке, облегчая тяготы ее болезни и параллельно рассказывая безумную сказку про зомби. Как он пытается справиться с утратой жены, пытаясь играть в футбол, общаясь с друзьями и невообразимо раздражающим психологом, задающим вопросы, от которых хочется сбежать на край света – а если не получается, то, как вариант, разнести всю комнату. Разбавляет столь рутинный саспенс уклон в жанр триллера, когда убитый не только горем, но осознанием измены жены герой не начинает выслеживать ее любовника. Накатывающее тревожное ожидание и один вид сурового лица Ингимундира заставляют думать, что ты знаешь, чем все закончится. Но ожидания обманчивы. Несмотря на пронизывающие фильм безнадегу и холод, герои находят успокоение в семейной близости и памяти о хорошем. Фиксируя на камеру уши Ингимундира и Салки, словно призывая самого зрителя сильнее прислушаться, Палмасон обращает их внимание на звук бьющего жизнью бегущего ручья, проводя затем через темный тоннель, который заставляет отпустить страдания и словно ведет в другой мир, где царит нирвана. Важны для Палмасона и отдельные детали. Так, например, во время разговора Ингимундира с другом об изменах жены камера фиксирует то разбитое лобовое стекло машины, то пораженные коррозиями камень или старые вещи. Своими глазами мы видим процесс разрушения, распада, и он так же естественен как сама жизнь. Это может быть болезненным, но сей факт просто нужно принять и отпустить. Совершенно зачаровывает, но заставляет испытывать дискомфорт разрастающаяся в непрерывном кадре подногтевая гематома, ее чернота словно поглощает носителя, терзаемого мрачными мыслями. Вспоминается подобный эпизод из фильма «Зимние братья»: когда изгой Эмиль (Эллиотт Кроссет Хов) смешивает в колбе некие вещества, после чего за секунду вода приобретает черный цвет. При первых мыслях о названии фильма, всплывают воспоминания о стихотворении отца Андрея Тарковского «Белый день» и картине самого режиссера «Зеркало», которая изначально должна была иметь название идентичное картине Палмасона. Но, несмотря на глубокое уважение к Тарковскому, режиссер, по собственным словам, при выборе названия и создания формы своей ленты ориентировался на серию фотографий «Белый день», отображающих людей и пейзажи во время метели, и исландскую поговорку, гласящую: «В такие дни, когда кругом белым-бело и нет больше различий между землей и небом, мертвые могут говорить с нами, еще живущими». Из-за непроглядной белизны, окутывающей фильм, он действительно балансирует где-то между реальностью и потусторонним. Тем не менее влияние Тарковского в картине Палмасона чувствуется не только из-за названия. В кадре часто фигурирует дом, который старательно и бережно строит главный герой для своей семьи; образ дома – нечто сокровенное, фундамент, вместилище семейной близости. Не раз появляются в эпизодах лошади (символ силы, жизненной энергии), а одна и вовсе ненароком забрела в еще не застекленную комнату. Снимает в своей картине режиссер и собственного отца в роли конюха, а дочь Палмасона Ида играет (и весьма проникновенно) внучку Ингимундира. Центральную роль исполняет сыгравший в одной из короткометражных работ Палмасона, «Художнике», Ингвар Сигурдссон. Совершенно гипнотизируют его суровое лицо и мощная энергетика, так и хлещущая, несмотря на скрывающееся за маской строгости безмолвие. Дает трещину эта маска лишь в конце, когда некогда стальной взгляд начинает наполняться жизнью. Так и хочется закончить фильм стихотворением Арсения Тарковского: Камень лежит у жасмина. Под этим камнем клад. Отец стоит на дорожке. Белый-белый день. В цвету серебристый тополь, Центифолия, а за ней — Вьющиеся розы, Молочная трава. Никогда я не был Счастливей, чем тогда. Никогда я не был Счастливей, чем тогда. Вернуться туда невозможно И рассказать нельзя, Как был переполнен блаженством Этот райский сад.