Жора Крыжовников о тонкостях киноиндустрии и своих фильмах

Российский режиссёр и сценарист Андрей Першин больше известен зрителю как Жора Крыжовников. Именно под этим творческим псевдонимом он снимал «Горько!», «Самый лучший день», «Ёлки новые», второй «Лёд» и скандальный сериал «Звоните ДиКаприо!». В эксклюзивном интервью RT режиссёр объяснил, почему «Звоните ДиКаприо!» было решено показать по телевидению лишь спустя полтора года после премьеры в интернете, рассказал о своём отношении к конкуренции между кинотеатрами и стриминговыми сервисами, а также назвал актуальные проблемы российской киноиндустрии. — Ваш сериал «Звоните ДиКаприо!» выходит на телеэкраны 6 апреля — спустя полтора года после премьеры в интернете. Как считаете, сегодня аудитория больше готова к разговору на такие серьёзные темы, нежели раньше? — Думаю, аудитория всегда была готова. Именно то, что мы неплохо прошли в интернете, заставило канал задуматься, чтобы показать и «Домашний арест», и нас в телеэфире. Но теперь очевидно, что те экспериментальные вещи в сериалах (которые, казалось бы, подходят только для интернета) может оценить зритель, смотрящий обычное телевидение. — Как, в принципе, возникла идея этого проекта? На каком этапе вы подключились к работе? — Мне прислали пилот, первый вариант сценария. Если честно, я даже не дочитал: сразу поехал встречаться с авторами. Уже само начало казалось настолько интересным — с этим ВИЧ, со странным чувством, когда успешный персонаж Александра Петрова в то же время как будто несчастен, вся эта успешность ничего ему не даёт. Он такой тревожный, пограничный... Меня это очень заинтересовало. Мы начали работать, писать. Дальше уже писали вместе. Остальные семь серий были написаны в соавторстве с Женей Хрипковой и Петром Внуковым. И нас во всех экспериментах очень поддерживал продюсер Антон Щукин: в попытках быть честными, документальными, сохранить юмор в драматической истории. — А сильно ли вас ограничивали продюсеры в процессе работы? — Вообще не ограничивали. Наоборот. Так получилось, что к тому моменту на ТНТ уже вышли «Сладкая жизнь», «Измены». Поэтому, в принципе, было понятно, что драма, история, в которой происходят какие-то непоправимые драматические события, может быть. Другое дело, что сам ТНТ то запускал драмы в эфир, то их из эфира убирал и оставлял одну комедию. То есть телеканал находился в поиске того, что он хочет и готов показывать. Так получилось, что изначально мы попали в период, когда телеканал сместился в сторону комедийного продукта, и оказались слишком экспериментальными. Но когда мы начинали, никто не знал, что возникнет платформа (ТНТ-Premier, в дальнейшем переименованная в PREMIER. — RT). Интернет-платформа дала возможность тому, что давно запустилось и готовилось, выйти, появиться. Александр Дулерайн, который запустил «Звоните ДиКаприо!», дал сериалу зелёный свет, подтвердил интерес к нему со стороны канала, сам до конца не знал, что с этим проектом будет. Но его заинтересовало то же, что зацепило и меня. Завязка истории была настолько интересно сформулирована — и Дулерайн решил, что это нужно делать, даже не зная до конца, когда и как сериал покажут. Продюсеры поддерживали, у нас не было никаких в связи с этим проблем. — Когда вы работали над сценарием, уже представляли, кого хотите видеть в качестве исполнителей главных ролей? — Да нет, конечно. Это всегда сложный процесс нахождения. Саша Петров... пилот был снят с другим артистом. Саша появился позже. Андрей Бурковский появился чуть раньше. Юлия Александрова появилась достаточно быстро. В целом это всегда достаточно сложный процесс. Иногда что-то себе придумаешь... что (я сейчас скажу условно, в качестве примера) героиня должна быть блондинкой. И отметаешь всех брюнеток. А на самом деле ты сам до конца не знаешь героя. Только пришедший на кастинг артист способен по-настоящему его оживить! Поэтому ты ждёшь, ждёшь, когда артист придёт, заговорит. А с Яной Кошкиной забавная история вышла. Она пришла пробоваться на Полину, подружку Васи. Но мы поняли, что она уникальный персонаж, и написали для неё Яну — подругу Полины. Этот персонаж появился после кастинга, его вообще в истории изначально не было. — Вы, наверное, знаете, что «Кинопоиск» в своё время опубликовал рейтинг лучших сериалов 2018 года и туда вошёл «Звоните Ди Каприо!». Какие проекты вы включили бы в аналогичный топ — и не только за 2018 год? — Я очень люблю «Больницу Никербокер» режиссёра Содерберга. Мне кажется, она очень повлияла на то, как мы снимали наш сериал. Очень нравится «Карточный домик», «Американская история преступлений. Убийство Джанни Версаче», «Настоящий детектив», первый сезон сериала «Родина». Ну, Breaking Bad («Во все тяжкие». — RT), наверное. Но на первом месте для меня — «Больница Никербокер». — И она, вы говорите, повлияла на то, как вы снимали? — Да. Если внимательный зритель посмотрит «Больницу Никербокер» и потом нас («Звоните Ди Каприо!». — RT), то увидит схожие принципы монтажа. Есть похожая вещь в музыкальном оформлении. В «Больнице Никербокер» используется электронная музыка, в то время как этот фильм про конец XIX — начало XX века. Я вдохновился тем, что музыка в «Больнице» не соответствует времени, и мы решили использовать у себя классическую музыку, которая тоже немножко идёт вразрез с картинкой, с нашей жизнью, с происходящим. — На ваш взгляд, стриминговые сервисы действительно угрожают телевидению, кинотеатрам? Или аудитория разнится, никто никому не мешает? — Конечно, угрожают. С другой стороны, 70 лет назад были очень популярны разговоры о смерти театра. И в книге Михаила Ромма есть целая глава на тему «Я не понимаю, зачем режиссёры работают в театре, это скучно. Вот мы тут, в кино, делаем классно» и так далее. Но театр существует, и нет даже намёка на то, что он исчезнет. Эта уникальная возможность — увидеть актеров живьём, увидеть, как прямо на твоих глазах разворачивается действие, — окупает некое техническое несовершенство и простоту. Так же и с кино. Возможность прийти в зал с незнакомыми людьми и вместе что-то посмотреть — очень важный социальный инструмент. Людям нужно общение. Поэтому мы, если не бушует коронавирус, ходим в рестораны, хотя можно поесть дома. — Да, такая культура. — Да. Мы смотрим на других. Это невербальное общение. Мы становимся социумом в том числе через такие простые ритуалы. Поэтому я не верю, что кино исчезнет. Да, может быть, разделятся жанры до определённой степени. Как мы и говорим: драмы про современность окажутся на стриминговых сервисах, а костюмные эпики и пеплумы будут в кино. Так, скорее всего, и произойдёт. Существует конкуренция (между кино и стриминговыми сервисами. — RT), но эта конкуренция только усилит качество продукта. У кино появился ещё один мощный конкурент, и, значит, графики будет ещё больше, денег будет ещё больше, волны — ещё выше, пожар — ещё жарче. — Кстати, о коронавирусе. Сейчас в условиях массовой самоизоляции и карантина многие как раз подсаживаются на стриминговые сервисы. На ваш взгляд, когда всё это закончится, зрителям будет сложнее вернуться в кинотеатры? Или, наоборот, они соскучатся по кино, сидя дома? — Соскучатся, конечно. Понимаете, человеку нужен человек! Я уверен, и в театрах прибавится зрителей, и в концертных залах, и в музеях. Люди истоскуются. Мне кажется, даже недельная изоляция (а сейчас вроде говорят о чуть большей) приведёт к тому, что все бросятся общаться, видеться, и так далее. Поэтому всё будет хорошо. — Тем не менее в спокойное время, вне условий изоляции, российский зритель пока не очень охотно платит за онлайн-контент. Ну по сравнению с зарубежным. Как вы думаете, откуда такая тенденция? — Это вопрос экономический. Если ты безболезненно можешь потратить 29, 120, 200 рублей (сколько стоят подписки, по-разному), если для тебя это безболезненно — ты подпишешься. Если тебе надо выбирать: либо деньги на подписку, либо доехать на автобусе до работы, то, наверное, ты всё же выберешь автобус, а не пешком идти. Поэтому ограниченная аудитория российских стриминг-сервисов — вопрос экономики, а не контента. Люди так или иначе сидят в интернете, пытаются качать с пиратских ресурсов и так далее. Если позволят экономика, с одной стороны, и борьба с пиратством — с другой, то у нас будет так же, как в западных странах. — Но тем не менее многие регулярно ходят в кинотеатры и при этом не подписываются на сервисы, хотя два-три похода в кино — уже дороже, чем подписка на тот же Netflix. — Это мы сейчас в сослагательном наклонении говорим. Кто эти люди, что — уже дело социологических исследований. Если в общем обозревать ситуацию, то она такая: ещё десять лет назад люди не хотели и не могли платить, сейчас они иногда могут, но не хотят, или хотят, но не могут. Ситуация изменилась. Возможностей стало больше, сознательности больше. Я помню (вы знаете, это было не так давно, мне кажется, лет восемь назад), спорил с одним кинопродюсером, который пользовался пиратскими ресурсами. Говорю: «А почему, ты же хочешь, чтобы за твои фильмы платили?» Он: «Ну я хочу, чтобы за мои платили, но здесь-то американское»... Какая логика: вот у меня не надо красть, а сам я буду. — А за российское он платил? — Нет, на самом деле человек вообще ни за что не платил и удивлялся, когда я как бы (возмущался. — RT)... И это было достаточно сильно распространено. Мне кажется, ещё лет десять назад почти не существовало легальных ресурсов. Очень мало было. И возможностей мало, и просто вот это сознание. Люди были уверены: «Ну а что, если лежит в интернете — принадлежит всем, никакая это не собственность». Сейчас как-то... — Начинают привыкать больше. — Да, начинают привыкать... Ну и нужно предлагать какой-то уникальный контент. Зритель понимает: я плачу, потому что нигде в другом месте это не увижу. — Вы, наверное, судя по вашему топу, подписаны на стриминговые сервисы. — Да, конечно. То, что я хочу посмотреть, на этих ресурсах обычно есть, если говорить про сериалы. Если чего-то нет, ищу в других местах. У меня-то другая позиция. Я с института, с 2003 года, всегда покупал билет. Несмотря на то что закончил театральный институт, а в театральном мире вообще принято друг друга приглашать бесплатно, я всегда покупал билет. Даже если шёл к другу на премьеру в театр, старался покупать билет. Вот если билетов не было, тогда пользовался бесплатным. Но за всё время, может быть, раз пять. Более того, мне это было неприятно. Я считаю, что за работу надо платить. Человек печёт хлеб — и он ждёт (и правильно делает), что ему за это заплатят. А мы рассказываем истории. Придумываем их, вкладываем свой труд в это. И за это тоже надо платить. Это сделано не для того, чтобы быть бесплатным, а потому что это работа. — На ваш взгляд, какого сегодня контента не хватает российскому кино, телевидению, сервисам? — Ой-ой-ой, не знаю. Это сложнейший вопрос. Мне кажется, базово не хватает оригинального, смелого, талантливого. Но практика показывает, что его не хватает всегда. Во все времена люди жаловались на нехватку контента. Просто в наше время мы конкурируем и с американцами, и между собой на российском рынке, и в стриминговых сервисах, и в кино. Мы конкурируем с Западом, и от этого нам сложнее: у нас меньше ресурсов, меньше умений. За плечами — катастрофа, которая произошла в кино с разрушением Советского Союза. Тогда ничего не снималось, профессионалы ничего не делали. И не все пережили эту катастрофу. Мы начали заново, с какой-то базы, но она, конечно, уступала и по количеству экранов, и по количеству времени, по количеству часов производящегося контента — просто в России было меньше. Поэтому мы учимся, стараемся как бы заново создать конкурентоспособную индустрию. И тут... если упрощать, очень не хватает людей в индустрии. Разных, со своими голосами, своими уникальными историями. Вот чего больше всего не хватает. А контент — это уже второе. Если человек оригинальный, оригинально мыслящий, то он и интересные истории будет рассказывать. Истории — они же не из воздуха, а от конкретных людей приходят. Вот этих людей не хватает. Разных, молодых. Хотелось бы, чтобы люди молодые, амбициозные рвались в кинопроизводство. И считали, что они благодаря этому смогут и профессию приобрести, и быть счастливыми и успешными. — Они разве не рвутся? — Да чёрт его знает. Мы проводим конкурсы, пытаемся открыть незакрытые двери. Но я бы не сказал, что у нас суперконкурентная среда. Много людей, которые что-то хотят. Но, помимо желания, ещё нужно много труда вкладывать. Конкуренция, конечно, существует. Но мне кажется, что осталось ещё место для людей. Нет ощущения, что у нас здесь толпы желающих снимать. Очень их не хватает. Я нахожусь в постоянном поиске авторов в авторские команды. У меня сейчас одновременно два проекта пишутся. И третий. Во все эти команды нужны люди. Сложно найти человека. Мы сейчас ведём переговоры, чтобы сделать открытую школу сценарного мастерства онлайн. Это поможет в том числе географически открыть двери: не обязательно будет приезжать в Москву. Основная масса существующих ныне киношкол, конечно, московские. Надо для начала переехать в Москву. А мы думаем над тем, чтобы создать структуру, которая через онлайн-лекции, задания, удалённое обучение и так далее работала бы с регионами, позволяла бы людям из регионов перебираться к нам и работать вместе — или на одном конкурентном поле. Вот, поверьте, мне не так важно, чтобы в итоге эти люди работали со мной. Важнее, чтобы они работали в нашей индустрии. Потому что чем острее конкуренция в целом, тем мы сильнее. Чем больше людей занимаются хоккеем — тем сильнее сборная России. А количество вовлечённых людей прямо пропорционально итоговому результату. Потому что больше возможностей выбрать лучшего. И этот лучший — не один, с ним рядом ещё, ещё, ещё... Там возникают так называемые плеяды. Чтобы возникла плеяда, в определённый момент времени большое количество людей должно прийти и соревноваться между собой. И мы стараемся сейчас тоже в этом направлении двигаться. — Вы неоднократно работали с Тимуром Бекмамбетовым. Кто-то обвиняет его в коммерциализации кино, избытке продакт-плейсмента. В пример приводят в том числе фильм «Ёлки». На ваш взгляд, справедливы ли эти обвинения? — Вы знаете, не нравится — не смотри. У нас же нет принудительных просмотров. Кому не нравится продакт-плейсмент — не смотрите фильмы Тимура Бекмамбетова. Кого продакт-плеймсент не раздражает — те смотрят. У меня нет какой-то позиции по этому вопросу. Я лично, если говорить про меня и мои фильмы, стараюсь избегать прямого немотивированного, необъяснимого, ненужного продакт-плейсмента. Во что бы то ни стало стараюсь избегать. И могу сказать, что, когда я был режиссёром фильма «Ёлки новые» (я был режиссёром, который собирал все новеллы вместе и снимал ещё пару новелл из фильма), то боролся с продакт-плейсментом. Когда он совсем нам был не нужен, я отказывался, говорил: «Нет, не получится, мы не сможем, это не подходит». — Получилось убрать в каких-то местах? — Дело в том, что сама история продакт-плейсмента — она какая: нужно, чтобы человек что-то делал по сценарию. Ел, например. Нет, в «Ёлках новых» есть продакт-плейсмент и где-то он торчит и вызывает неприятие. Я не борюсь с продакт-плейсментом как с таковым. Потому что это позволяет нам кино снимать. Мы же эти деньги берём не в карман: они чаще всего идут в производство, ты на них какую-то технику дополнительную можешь взять, какую-то смену позволить, декорацию построить. Продакт-плейсмент — часть бюджета. Поэтому я с ним не борюсь как с таковым. Но я сопротивляюсь излишнему, немотивированному, странному. Да и то, должен сказать, это из-за того возникает, что у нас продакт-плейсмент в основном продуктовый. Какой продакт-плейсмент в «Бонде»? «Бонд» же переполнен продакт-плейсментом! Только это никого не раздражает, потому что он люксовый, премиальный. У них продакт-плейсмент — последние модели Mercedes, Cadillac, Aston-Martin, новые телефоны, брендовый алкоголь, может быть, одежда. А у нас продакт-плейсмент — это пельмени и майонез. Мы не производим люксовые машины. Сделай что-нибудь, дорогой зритель, чтобы мы вставили российское крутое. Сказали: «Вот, смотри, что есть! И ты тоже этим пользуйся». А пока рекламируем то, что есть. — Ваша супруга Юлия Александрова снималась, наверное, в половине ваших проектов. Как вы с ней работаете? Вы обсуждаете роли и фильмы дома, заранее, или всё происходит так же, как с другими актёрами? — Так же, как с другими. Я даже отдельно не репетирую. Я вообще стараюсь делать так, чтобы оттолкнуться от артиста и не нагружать его какими-то своими желаниями, стараюсь сделать это (работу над ролью. — RT) совместным процессом. Поэтому нет, никаких изменений относительно других людей у меня нет. — Не мешает ли личная жизнь работе? Может, какие-то домашние конфликты переносятся на площадку, или, наоборот, творческие разногласия — домой? — Нет, абсолютно не мешает. За годы совместной работы мы научились это разделять. Если бы мешало — уже помешало бы давно. — Юлия, кстати, сыграла роль в одном из последних фильмов по вашему сценарию — «(Не)идеальный мужчина». Работая над персонажем, вы представляли именно её, или опять же случайно так получилось? — Вы знаете, её ведь утвердил другой режиссёр. Да, я писал этот сценарий. Но в итоге я его продал. И над проектом впрямую не (работал. — RT)... Продюсеры, режиссёры даже со мной не консультировались. Я, например, с режиссёром фильма «(Не)идеальный мужчина» не знаком лично. Только видел его на фотографии, а он — меня. Поэтому именно в случае «(Не)идеального мужчины» — это, конечно, совпадение. — А чем вас привлёк сиквел «Льда»? — Мне нравится музыкальное кино. Мне кажется, это очень интересный жанр. У нас в российском кино музыкальных фильмов мало: «Стиляги», мой «Самый лучший день», опыт ремейка «Весёлых ребят» (он малоизвестный, как-то не полюбился зрителю, но тем не менее), и вот «Лёд». Предложение сделать музыкальный фильм показалось мне интересным вызовом. И история трогательная, вполне себе человеческая. Совокупность факторов. Я сам не ожидал, что могу взяться за вторую часть фильма «Лёд». — Вам лично понравилось, что в итоге получилось? По сравнению с первым фильмом и в целом. — Ну мне не стыдно. — А за третью часть бы взялись? — Нет, не вижу смысла. Я же всё-таки что-то сделал, что-то попробовал. И что-то из того, что попробовал, мне кажется, сработало. Но одну и ту же историю рассказывать... И потом она не совсем моя, до конца. Всё же это вторая часть. Я думаю, что нет... — Также вы работаете над фильмом «Дорога на Джомолунгму». Опять же, пока мало что известно кроме того, что это трагикомедия и там Сергей Бурунов снимается. Можете немного рассказать о проекте? О чём он? Запланированы ли уже съёмки? — Съёмки запланированы на это лето. Правда, сейчас вот с коронавирусом есть опасность, что, может быть, само начало сдвинется или переедет. Но мы надеемся, что вся эта история закончится и мы сможем снимать. О чём фильм? Ну, вы знаете, вообще не принято заранее обсуждать сюжет. Единственное, я могу сказать, что это история про семью. И мы её придумали вместе с Алексеем Казаковым, с которым написали «Горько!». Этот фильм в каком-то смысле продолжает тему прощения, темы примирения поколений, поиска диалога, но в комедийной форме. Где отец заявляет своей довольно большой семье (у него трое детей, жена), что хочет выполнить юношескую мечту — спеть на Грушинском фестивале. Живут они в Архангельске. Семья собирается и едет на этот Грушинский фестиваль исполнять мечту отца. Это если коротко. Он пытается перевоспитать своих детей, а они — его. В общем, сложно, непросто. — Какие ещё проекты у вас в планах? Вы уже упомянули, что над двумя работаете и не хватает авторов. А что ещё планируете делать? Может быть, собираетесь испробовать какие-то новые форматы? — Вы знаете, я ищу вызов. Ищу какую-то новую (либо по жанру, либо по времени, я не знаю) вещь, которую было бы страшно делать. Очень важно делать то, что вызывает опасения: получится, нет... и так далее. Я ищу этот вызов. Ещё пока не нашёл. Да и фильм «Лёд» едва вышел, я только-только отошёл. Его очень трудно выпускали. У нас последняя смена по сведению звука длилась 46—48 часов. Я после этой работы ещё даже ни разу не был на отдыхе. Поэтому рано говорить, что дальше, какие планы. Справиться бы с тем, что есть!