Свет на горизонте, или Что такое настоящий ужас?
Стив Роуз в своей статье пишет о том, что хорроры – это то место, где человек исследует собственные страхи и фобии. Сталкиваясь с ужасом лицом к лицу, человек словно проживает его, тем самым от него избавляясь. О таком терапевтическом эффекте писал Теодор Адорно в своей "Эстетической теории": "Чтобы выдержать воздействие самых крайних и самых мрачных проявлений реальности, произведения искусства, которые не желают становиться продажными, выступая в роли утешителя, должны уподобиться этим реалиям". В главе "Идеал черноты" Адорно говорит о том, что "самые мрачные картины, создаваемые искусством, должны доставлять нечто вроде наслаждения". Таким образом, истинной целью любого романа, картины и кинофильма в жанре horror будет вовсе не изображение пыток ли, крови или убийств; наоборот, изображая вездесущее зло, человек словно удерживает его за стеклянной стеной. Фото: из открытых источников Подобную мысль развивает в своей статье и Стив Роуз, говоря о том, что жанр хоррора – самое безопасное место в кино. Больше чем другим жанром, хоррорами управляют правила и коды: вампиры не отражаются в зеркале, "девушка для финала" должна победить, предупреждения на заправках всегда будут игнорироваться. В конце концов, любое зло будет побеждено, но таким образом, чтобы можно было снять приквел. "Правила, - пишет Стив Роуз, - это наш фонарик в мире неизведанного. Но что получится, если попытаться выключить этот фонарик?" Фото: из открытых источников Здесь и начинается разговор о настоящем страхе. Попытка заглянуть в неизведанное, увидеть то, чего не видел ни единый человек на земле – вот, пожалуй, основная задача новой волны ужаса. Но на самом деле, скажем честно: нет никакой волны, ни новой, ни старой, более того – не существует никакого ужаса. "Ребенок Розмари" - фильм про одиночество в толпе, "Сияние" - драма о человеческом (!) насилии, а "Ведьма" в первую очередь исследует семейный конфликт. Стоит лишь открыть глаза и оглядеться: вот вам страх и вот истинный ужас. Фото: из открытых источников Ари Астер, снявший в 2018 "Реинкарнацию", а, если быть точнее, "Наследственность" - хоррор, в буквальном смысле наследующий традиции классического ужаса. Сам режиссер в одном из интервью говорил о том, что снимал "Реинкарнацию" как семейную трагедию, которая "превращается в кошмар" и даже на питчингах продавал ее именно так. Еще один фильм этого автора – прошлогоднее "Солнцестояние": страх, увитый венками из цветов под палящим солнцем. В этой картине нет мрачных коридоров, заброшенных психлечебниц и домов с привидениями. Вместо этого – чистая человеческая боль, которая, сколько не укрывай цветами, сколько ни увивай лентами, болью и остается. Каждая из картин новой волны хорроров – допустим все же ее существование – обращает свой взор, в первую очередь, к человеческому: к тому, что рядом, к тому, что таится в каждом из нас. Исследуя свои личные страхи, режиссеры и по совместительству художники затрагивают нечто целостное и общее, равное для всех; чем шире становится формат съемки, чем глубже текст сценария уходит в недра, чем более исконно звучит саундтрек, тем более уже и мельче становится мировой океан страха. Фото: из открытых источников Итак, "Побудь в моей шкуре" (2013), "Бивень" (2014), "Ведьма" (2015), "Зеленая комната" (2015), "Лобстер" (2015), "Человек – швейцарский нож" (2016), "Монстр" (2016), "Оно приходит ночью" (2017), "Вудшок" (2017), "Убийство священного оленя" (2017), конечно, "Реинкарнация" (2018) и "Солнцестояние" (2019), и еще многие прочие картины, выпущенные студией А-24, объединены не только медленным темпом повествования, эстетически привлекательным видеорядом, слоу-бернинг конфликтом, но и неким стремлением к метажанру. Но можно ли этот метажанр назвать новым, будь то пост-хоррор или elevated-horror? С одной стороны, все это не ново, медленный темп – удел действительно высоко кино, одна из основных его черт; вспомним Тарковского, Бертолуччи, Пазолини и всех прочих, вплоть до Ларса фон Триера с его гипермедленной "Меланхолией". Слоу-бернинг берет начало еще со времен "Ребенка Розмари". Стремление к метажанру – удел Кубрика и Полански. Эстетический видеоряд – красивые хорроры – опять же Кубрик. Итак, можем ли мы сказать, что пост-хорроры берут свое начало в классических авторских хоррорах 60-х-70-х? Да, определенно. Но есть ли в них нечто действительно новое, нечто, что выделяет эти картины из общей массы приторных однотипных хорроров? Фото: из открытых источников Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим одну из последних, крайне нашумевших картин 2019 года: громкий "Маяк" окрепшего и заматеревшего Роберта Эггерса. Фильм вызывает интерес сразу – работает его визуальный аспект. Картина записана на 35-ти миллиметровую черно-белую плёнку, экран представляет собой квадрат (с небольшим удлинением нижнего ребра), на протяжении всего фильма действуют только два персонажа. Сюжет ленты прост и лаконичен: молодой парень прибывает на отдаленный остров для помощи смотрителю маяка. Дальнейшие же события – некая "визуальная оргия", колдовство – картина гипнотизирует зрителя не только композиционно выверенными кадрами, но развитием сюжета из столь простой отправной точки в нечто потустороннее, глубокое и неземное. Фото: из открытых источников Манера, в которой снята картина, пародирует – или отсылает зрителя – к старым черно-белым кинолентам: Эггерс предпринимает этот ход сознательно, стремясь выдать фильм за то, чем тот не является. Здесь мы видим яркий пример мифологизации в кинематографе – вновь вспоминаем "Сияние" Кубрика, одна из трактовок которого гласит, что режиссёр снял первое приземление человека на Луну. К слову о "Сиянии": в "Маяке" мы обнаруживаем к нему множество отсылок (сама тематика – фильм о изоляции), то же применимо и к другим знаковым фильмом в жанре хоррор. Эггерс словно вплетает "Маяк" в прошлое, создавая картину, которую только по форме и содержанию можно причислить к чему-то "древнему". Цитирует Эдгерс не только Кубрика: в его фильме также оживают шедевры живописи. Однако смысловую составляющую фильма затрагивать не станем – это "фильм восприятия", который с каждым отдельным зрителем срабатывает по-своему. Нам интересно то, как фильм слажен с точки зрения эстетической. Фото: из открытых источников Первое, опять же – содержание кадра. На протяжении всей ленты мы наблюдаем гипнотические гиперсексуальные кадры, которые пытаются мимикрировать под старое классическое кино. Они сопровождаются навязчивым саундтреком, который не затихает до последних сцен: ритмично повторяющийся гул маяка, как и иные звуки в музыкальном сопровождении, были записаны на реально существующих объектах. Здесь играет роль звукорежиссура: естественное становится мучительным для зрителя, когда облекается в неестественную последовательность. В фильме присутствует изображение мерзкого, но изображено это мерзкое настолько прекрасно, что взгляд оторвать невозможно. Такое сочетание привод к "эстетическому шоку". Этот термин, согласно энциклопедии культурологии, связан с нарушением общепринятых эстетических норм, традиционных вкусов. Он может быть вызван такими разнородными художественно-эстетическими явлениями, как контрасты, диссонансы, асимметрия; гротескное, безобразное, ужасное, монструозное. Отсюда вытекает крайне важный вопрос: что было вначале – прекрасное или безобразное? Но вопрос этот мы оставим на размышление нашему читателю, а сами хотим сказать следующее. Фото: из открытых источников "Маяк" - это картина, в чьих глубоких водах отражается страшный лик современного общества. Как "Франкенштейн" в 30-х завораживал и заставлял зрительские сердца замирать и биться в неровном ритме; как "Психо" в 60-х поражал и ужасал кровавыми разводами на кафеле; как "Нечто" в 80-х отблесками желатиновой слизи на льду будоражил и леденил; так и "Маяк" сегодня стал достоянием общественным, обсуждаемым, и картиной из разряда "видеть нужно каждому". Если предыдущий фильм Эггерса, "Ведьма", принята была прохладно и осторожно, то "Маяк", вышедший в российский прокат на год позже чем во всем мире, приняли с распростертыми объятиями. Фото: из открытых источников Что ж, пусть так. Быть может, глубокое черно-белое море и торчащий посреди него, фаллический маяк – образ актуальный и злободневный. Мы лишь надеемся: пусть его корни, уходящие в недра времен, опутывающие бессмертную классику кинематографа, взывающие к ней, пьющие ее соки, не очерняют; пусть тот свет, что зардел на горизонте, не погаснет, и все так же ярко будет освещать страшный черный мир вокруг нас.
