«Я хотел показать жуткую изнанку американской мечты»

В российский прокат вышел лукавый триллер Шона Дуркина «Гнездо», в котором некогда уехавший в США английский трейдер (Джуд Лоу) в середине 1980-х перевозит свою семью из Америки в родную Великобританию: на местном фондовом рынке вот-вот откроются возможности хорошо заработать. В своем будущем богатстве герой уверен настолько, что пристраивает детей в самые дорогие частные школы, покупает жене не только норковую шубу, но и коня, а главное — снимает огромный викторианский особняк в провинции. В его старых стенах новоселам тем не менее скоро станет неуютно — настолько, что «Гнездо» с каждым кадром все сильнее будет грозить превращением в классический фильм ужасов. Шон Дуркин, режиссер, в свое время прославившийся инди-драмой о беглянке из секты «Марта, Марси, Мэй, Марлен», впрочем, удерживается от ухода в чистый жанр: вместо призраков жуть в «Гнезде» нагнетают костры амбиций и треск рушащихся отношений. «Лента.ру» поговорила с Дуркином об актерских талантах Джуда Лоу и о темной изнанке американской мечты.

«Лента.ру»: Как у вас появилась идея «Гнезда»?

Шон Дуркин: В детстве — во второй половине 1980-х — я жил в Англии, а в начале 1990-х мы переехали в Нью-Йорк. И я не возвращался в Лондон 20 лет. А когда там наконец оказался, то, конечно, воспоминания нахлынули. Я хорошо помнил переезд и помнил, как разительно все отличалось. Сейчас стоит приехать из Нью-Йорка в Лондон, и ты почти не почувствуешь различий. Но 30 лет назад все было иначе, это были два совсем не похожих друг на друга города. Так что идея появилась из размышлений об этом времени. Я подумал, что можно поместить в центр сюжета семью, которая тогда переехала из Америки в Англию, и дальше исследовать эффект, который на них произведет этот переезд.

При этом вы почти никак не выдаете тот факт, что действие происходит в 1986-м. Если не обращать внимание на детали, то можно этого и вовсе не заметить и решить, что действие разворачивается в наше время.

Я этой неочевидности и добивался. По двум причинам. Первая — такой подход мне кажется более исторически точным. Я почти сразу сказал художнику-постановщику и художнику по костюмам: «Когда снимают кино про 1980-е, чаще всего создатели слишком увлекаются, преувеличивают — во всем, от причесок до одежды». Если же изучить материалы — не артефакты поп-культуры, а фотографии людей на улицах, репортажные съемки — то выяснится, что различия с современными кадрами совсем невелики. Мы даже просмотрели семейные фото того времени почти всех членов нашей съемочной группы. Будь у архивных фотографий лучше качество печати, догадаться можно было бы только по мелким деталям на фоне — вывескам, автомобилям. Поэтому мы решили не увлекаться элементами ретро — так попросту честнее.

А вторая причина?

Я хотел снять кино про 1980-е, которое отражало бы сегодняшний день — например, исследовало миф об американской мечте, показывало ее жуткую изнанку. О том, что «больше — значит лучше», об обратной стороне приватизации. О последней, которая в Великобритании как раз проводилась в 1986-м, Рори, герой Джуда Лоу, говорит прямо и пытается на ней заработать. Но эта линия развивается на втором плане, как бы впроброс — как раз потому, что мне хотелось, чтобы вместо частностей фокус фильма был наведен на суть, чтобы события 35-летней давности служили отражением современности.

Вполне современным персонажем кажется в первую очередь сам Рори, эта парадоксальная британская жертва мифа об американской мечте.

Мне поэтому было важно хотя бы и на одну сцену — я имею в виду эпизод, в котором он навещает свою живущую на окраине Лондона маму, — вернуть его туда, откуда он вышел. Рори настолько сосредоточен на отрицании своих корней, что попросту не знает себя. И это была центральная, ключевая черта его персонажа, которую я хотел подчеркнуть.

Как вы работали над этой ролью с Джудом Лоу? Невероятно, что в финале фильма, когда его герой полностью дискредитирован в глазах зрителя, он парадоксальным образом вызывает даже больше сочувствия и симпатии, чем в начале.

Это был самый первый вопрос, который мы себе задавали, когда приступили к работе. Как добиться того, чтобы, вне зависимости от поступков Джуда в кадре, где-то в его глубине все равно ощущался любящий и заботливый человек. Не то чтобы все это обязаны почувствовать, наверняка будут зрители, которым Рори покажется жалким, и те, кто сочтет его монстром — небезосновательно. Но, по-моему, в нем, несмотря на все демонические черты, все же сохранилась человечность — и во многом это заслуга Джуда, это его человечность, которую он персонажу одалживает. Джуд очень великодушный — это чувствуется уже при первой встрече с ним. К слову, когда мы стали обсуждать с ним персонаж и то, что он сам хочет в него привнести, он как раз сказал, что для него главное — на протяжении всего фильма поддерживать ощущение, что как бы Рори ни заблуждался и какие бы ошибки ни совершал, он искренне верит в то, что руководствуется благими намерениями, что стремится сделать жизнь своей семьи лучше.

По своим приемам «Гнездо» построено почти как фильм ужасов, как классическая история о призраках, в которой призраков при этом нет. Получается, что изводят героев их заблуждения на свой счет, воображаемые версии самих себя, которые по сути и служат невидимыми призраками?

Ой, это очень красивый анализ фильма, вот эти слова о том, что персонажей преследуют, мучают те, кем они себя видят, кем они хотят быть! Это очень хорошо сформулированная суть «Гнезда». Спасибо вам. Да, это, кстати, касается не только Рори с его мечтами о собственном успехе и богатстве. Элисон, его жена, которую играет Кэрри Кун, по-своему страдает от той же беды. Они оба одержимы идеями о том, кем они должны быть и в плане социального статуса, и как семья — и вступают в противоречие со своей органикой. Они оба потеряны. В сущности, движущие фильм процессы как раз и заключаются в том, как эти персонажи сталкиваются с самыми важными, базовыми правдами о самих себе.

«Гнездо» кажется чуть ли не антиподом вашего дебюта «Марта, Марси, Мэй, Марлен», если судить по формальным признакам — по месту действия, по палитре кадра, по жанровым элементам. Но при этом интонационно и сущностно хватает и сходств. Вам самому как кажется — что связывает эти два фильма? Иными словами, как проявляется ваш персональный почерк?

Сложно сказать — хотя бы потому, что их разделяет десять лет, и за это время так много всего произошло... Была пара проектов, которые я должен был снять, но которые в итоге не состоялись. Они были совсем другими. Поэтому никакого четкого плана, представления о том, каким условиям непременно должно отвечать мое кино, у меня, конечно, не было. Но, думаю, заметно, что меня так или иначе притягивает тема семьи и те моменты, в которых абсолютность связанных с семьей ценностей оказывается под вопросом. Еще, наверное, мне интересно, как люди выстраивают свои отношения с обществом, какой смысл в них вкладывают и какие ценности в них выделяют. Думаю, обе этих линии чувствуются в конфликтах, на которых базируются и «Гнездо», и «Марта, Марси, Мэй, Марлен».

И проблемы, которые с ними связаны, обычно генерируют мощную тревогу, доводят до раздрая, который свойственен моим персонажам. В тех сценариях, которые я пишу сейчас, эти мотивы тоже есть. Так что да, мое подсознание, видимо, так или иначе меня уводит в сторону самых базовых структур взаимоотношений между людьми. А если говорить о задачах, которые я себе сознательно озвучиваю, то они просты: быть максимально правдивым в своих фильмах и стараться не жертвовать этой правдой ради зрелищности, при этом оставаясь интересным зрителю. А еще — делать что-то единственное в своем роде, что-то, что мог бы сделать только я и никто другой. А это возможно, только если ты верен себе.