Илья Дель: «Константин Богомолов выбивает из артиста, как из старого дивана, накопившуюся пыль»        

Спектакль Константина Богомолова «Преступление и наказание» в театре «Приют комедианта» — это абсолютно новый, не школьный Достоевский. Даже сам режиссер называет свой подход к переосмыслению текста тарантиновским. У постановки, которую сейчас можно посмотреть на Okko, восемь номинаций на Национальную театральную премию «Золотая Маска». В преддверии результатов премии мы поговорили с исполнителем роли Семена Мармеладова актером Ильей Делем о методе Богомолова, жажде новых ролей и о предложениях, от которых не отказываются. Долго ли размышляли над предложением от Константина Богомолова — сыграть Мармеладова в его новом «Преступлении и наказании»? Или это предложение из категории «нельзя отказаться»? Ни секунды. Первое предложение мне озвучил Виктор Минков, худрук «Приюта комедианта». И тогда речь шла о роли Свидригайлова (теперь ее играет актер БДТ Валерий Дегтярь — прим.). Но в тот момент я репетировал в Александринском театре спектакль «Обломов». Это было мучительно и больно, но я никак не успевал по времени к Богомолову. Пришлось отказаться. Но произошло чудо, кто-то меня услышал, точнее, не кто-то, а режиссер спектакля «Обломов». Он пришел на одну из репетиций и сказал, что пока не очень понимает, куда двигаться, и решил зарыть проект. Время для «Преступления» освободилось! Но я-то уже отказался. Судорожно стал звонить Минкову и Богомолову и проситься обратно. Не знаю, задумывал ли изначально Константин Юрьевич персонажа Мармеладова, но предложил мне эту роль. Я тут же согласился. Большинство артистов, участвовавших в постановках Богомолова, говорят о нем и его методах работы с большим воодушевлением. Почему? Что происходит на репетициях, чем радикально отличается его метод? Непростой вопрос. Мне кажется, ты (и как артист, и как человек) в работе с Константином Юрьевичем переживаешь внутреннее обновление. Все, что ты думал о профессии, о материале, о персонаже, разбивается в пух и прах. Каждая репетиция — как лекция у большого ученого, Богомолов совершает фантастические открытия какие-то. Он из тебя, как из старого дивана, выбивает накопившуюся пыль. Сбивает тебя с наезженного конька и как артиста раскрывает по-другому. Репетируя монолог Мармеладова, я буквально заново учился говорить по-русски. Оказалось, что и с точки зрения интонаций, ударений, разных нюансов я говорил не очень верно. Когда идешь к Богомолову на репетицию, понимаешь, что он абсолютно готов. Он точно знает, чем мы будем заниматься, каким ты будешь, как ты будешь говорить и что иметь в виду. Правда ли, что до последнего момента артисты «Преступления» не знали, как будут выглядеть их герои: не видели костюмов, не знали о декорациях? Ваш светский Мармеладов в костюме с блеском был неожиданностью? Как это повлияло на ваше восприятие роли? Нет, мы все-таки примерно представляли, какими будут декорации и костюмы. Но мы месяц репетировали за столом — вчитывались в текст и разбирали его. И только за три дня до премьеры встали на ноги. В декорации спектакля есть такое возвышение, мини-сцена, и Константин Юрьевич предложил мне на нее подняться и оттуда вещать монолог Мармеладова, его «трагический стендап» — так он его назвал. Когда я это услышал, у меня все встало на свои места. И этот сверкающий светский костюм, и возвышение, и энергия, с которой я текст произношу. Я уверен, что Мармеладов, и правда, произносил этот монолог много раз и разным людям. Когда мы это решение придумали, у меня все сложилось и появилось ощущение актерского комфорта. Вы вообще часто отказываетесь от участия в проектах? Что может вас насторожить или оттолкнуть? Я человек очень жадный до профессии, поэтому стараюсь откликаться на все. Несколько лет назад было суперактивное время, когда я соглашался вообще на любые предложения. Но в итоге набирал кучу всего и понимал, что не вытащу. В такие моменты распыляешься, начинаешь работать поверхностно и не так качественно, как хотелось бы. Поэтому мои отказы сейчас связаны с тем, что я уже занят, мне нужно время, чтобы хорошо сделать другую работу. Часто из-за этого возникает внутренняя боль: «Ах, если бы я был свободен и не пришлосотказываться!». А вот предложений, которые настораживали или пугали, почти не было. У вас очень интересная театральная биография: вы присоединялись ко многим театральным труппам Петербурга (Александринский театр, театр Ленсовета), но в итоге не остались ни в одном на долгое время. И больше всего ролей у вас именно в проектном «Приюте комедианта». Почему так? Вам некомфортно работать внутри слаженной театральной системы? В Питере даже шутят и называют меня «артистом-колобком»: оттуда ушел и оттуда ушел. Почему это происходит? Уже говорил, что я жадный до работы. Театр ведь такое дело: то там, то тут вспыхивают очаги жизни и интереса. Например, в Театре Ленсовета, где возник Юрий Бутусов. Конечно, я мечтал оказаться и понять, что такое Бутусов и его эстетика. Оказался! Потом появляется режиссер Максим Диденко, с которым мы давно знакомы и работаем. От любого его предложения я готов все бросить и лететь репетировать. Мне хочется успеть максимально много в профессии. Поэтому вариант работы в одном театре мне не близок. Я вообще против формата «театр-дом» или «театр-семья». Мне кажется, когда люди слишком долго находятся в одном месте и в одной компании, то в какой-то момент творчество заканчивается и начинаются отношения другого рода. В этом смысле «Приют комедианта» — абсолютно мой театр. Он проектный: здесь каждый спектакль создает новый режиссер с новой командой артистов. Это дает возможность прожить множество жизней. Именно такая, проектная, форма существования для меня идеальна. Вы активно участвуете в кино и телевизионных проектах. Что вам все-таки ближе — театр или кино? Это две совершенно разные вселенные и совершенно разные подходы к актерскому существованию. Мне важно заниматься и тем, и другим. Бывают периоды, когда полностью отдаю себя кино и понимаю, что после мне будет сложно заниматься театром. Уходит состояние игры, тренинга. И наоборот: после непрерывной работы в театре начинаешь и перед камерой наяривать и жирно играть, что не очень хорошо. Идеально — совмещать и театр, и кино в равной пропорции. В театре у тебя нет права на ошибку: перед тобой здесь и сейчас сидят зрители, происходит живое общение. Актерское существование в кино тоже очень интересно, порой оно требует более тонкой работы, например, приходится играть с разными планами — только бровями и глазами. Какая роль стала для вас любимой или самой удачной, на ваш взгляд? Это еще сложнее. Роли — как дети, каждый дорог и близок, ты не можешь сказать, какой лучше и красивее. Была роль Ромео в Театре на Литейном — одна из первых, после которой меня узнали и начали приглашать. Есть Ленька Пантелеев в спектакле Максима Диденко — роль, которая вобрала много моей личной энергии, чувств и жизненного опыта. В «Приюте комедианта» — это Доктор Ранк в спектакле Юры Квятковского «Кукольный дом», который, к сожалению, уже не идет. Этот герой страдал от смертельной болезни, и мы с режиссером долго не могли определить, от какой именно. В течение месяца мы ездили в больницу для детей с ДЦП, общался и дружил с ними, потом еще в течение года продолжал перезваниваться. Это был удивительный процесс создания образа. Любимый Шариков из «Собачьего сердца» в том же «Приюте комедианта», и Мармеладов, и Соленый из «Трех сестер» — все любимые. Есть ли у вас роль мечты — кого бы хотели сыграть в театре или кино? Сложно сказать. Мне повезло сыграть разные роли. Есть спектакль, который не случился: он создавался в Театре Ленсовета, у Юрия Бутусова я репетировал князя Мышкина. Наверное, это не совсем мечта, но желание проникнуть на эту территорию и попробовать сыграть космические, божественные проявления этого героя. Потому что я не понимаю, как это сделать. А именно это вызывает актерский азарт.