Алексей Шапошников о работе в Мосгордуме, заветах «Кортика» и «расследовании» Навального

«Мне не до тщеславия. Мою работу надо выполнять по совести, от души и максимально эффективно», — говорит председатель Московской городской думы Алексей Шапошников. В разговоре с Иваном Сурвилло Шапошников рассказывает о самом тяжёлом в своей профессии, гордится реконструкцией «Парка Яуза», рассуждает о внутренней свободе, вспоминает свою реакцию после выхода фильма Навального о нём, делится планами дожить до 111 лет и переживает, что не всегда успевает позвонить родителям.

— Алексей Валерьевич, кем вы мечтали стать в детстве?

— Вы знаете, чуть не вырвалось — космонавтом, потому что в нашем детстве все хотели стать либо космонавтами, либо пожарными. Но я из династии военных, оба деда у меня прошли Великую Отечественную, отец военный. Конечно, хотел пойти по их стопам, и мне с самого детства это было очень интересно. Летние каникулы в основном проводил с папой на работе — ездили по различным военным частям. Особое впечатление произвело посещение кавалерийской части «Мосфильма». Когда я увидел настоящие тачанки, амуницию — от рыцарей до красногвардейцев, на меня это произвело неизгладимое впечатление.

— А не скучно было каникулы проводить в разъездах?

— С папой мы ездили лет до десяти. Если говорить о летних каникулах, то они у меня, по сути, делились на три части. В более сознательном возрасте, наверное, после десяти лет, когда я начал заниматься спортом, первый месяц, июнь, проводил на даче у дедушки с бабушкой, июль — спортивные сборы, август — спортивный лагерь. Я играл в баскетбол, мне очень нравится этот коллективный вид спорта.

— Как вам кажется, сильный отпечаток откладывает детство в семье военного?

— Не думаю так. Я вырос в обыкновенной московской семье. Папа — военный, мама — инженер.

— А отец строгий был?

— Дисциплина у нас присутствовала. Я бы сказал, что строже была всё-таки мама.

— Почему?

— С мамой я делал уроки. А когда папа приходил с работы, то уроки в основном были сделаны. Помню, задали домашнее задание по рисованию: надо было нарисовать какую-то сценку с Дедом Морозом и Снегурочкой. Мы взяли прозрачный лист из оргстекла, поставили под него лампу, наложили картинку, сверху наложили лист кальки и перерисовали линии. Мама была инженером «Мосинжпроекта», всё время работала с большими чертежами, кальками и соорудила такую конструкцию для доброго новогоднего воспоминания и хорошей оценки.

— Получили хорошую оценку?

— Отличную.

— А вообще, каким Вы были учеником в школе?

— Хорошистом. И тройки были, и даже двойки, но в итоговом аттестате 4 и 5. Как и многие, сбегал с уроков, с друзьями шли в кинотеатр «Темп» или к тому, у кого родителей не было дома. Всё как у всех.

— А Вы с папой говорили про ваше желание стать военным?

— Да. Я хотел из школы уйти в Суворовское училище, и мы обсуждали, надо это делать или нет. Учась в восьмом классе, понимал, что буду поступать в военный институт на юридический, продолжать дело отца. Хотел, но родители меня отговорили.

После окончания школы пошёл в военный Краснознамённый институт Министерства обороны на юридический факультет. С отцом, конечно, это обсуждали, он меня поддержал. Я думаю, что добавило ему радости и, наверное, даже гордости за меня. Экзамены сдавал за 40 км от Москвы, в палатках, в лагере полевом. Первый — физическая подготовка. Надо было подтянуться, пробежать 3 км, 100 м, и, кажется, отжимания были. Я был спортсменом в то время, занимался больше шести лет баскетболом, физические нагрузки вообще не составляли никаких проблем, даже были в удовольствие.

— А в какой момент ваша чёткая карьера военного «свернула» в сторону политики и госслужбы?

— В 1992 году, в стране были очень непростые времена, надо было помогать семье, и я ушёл из армии. Хорошо помню, тогда военные в Москве не носили форму, потому что это было даже опасно. Это всё длилось несколько лет, всем было очень тяжело. Не дай бог к таким временам вернуться…

— А помните свои ощущения тогда? Страх неизвестности?

— Не было страха неизвестности, потому что я был молодым. Я просто работал и шёл вперёд. Это сейчас, когда я повзрослел, появилась семья, забота о детях и родителях. Сейчас начинаешь задумываться о том, пугает будущее или нет, потому что ты несёшь ответственность за большое количество людей, за своих близких. А в то время, конечно, нет.

— А уйти из армии — Ваше решение или с папой тоже обсуждали?

— Моё решение. Когда родители уехали в отпуск, я написал рапорт. Вернулись из отпуска, и тут «порадовал» тем, что ушёл на гражданку.

— Ругались?

— Ну так, немного.

— А папа с Вами обсуждал, что происходит вокруг?

— Сейчас это тяжело вспоминать, потому что было больше 25 лет назад. Тогда все разговоры сводились к тому, что будет дальше со страной. Мы все родились в СССР, присягу я принимал в Советском Союзе, и всё настолько поменялось... Хотя это было даже сложнее для наших родителей, чем для нас, потому что мы всё-таки были молодые, нам было проще принять изменения. Родителям было тяжело, ведь большую часть своей сознательной жизни они прожили в другой системе координат.

— Помните свои ощущения, когда распался Советский Союз?

— Мы этого не поняли. Ну, в Беловежской Пуще кто-то встретился, что-то подписал... Тогда настолько внимательно за политикой не следили. Что мы могли? Почитать газету и посмотреть программу «Время», обсудить что-то на кухне. Я до конца не понимал, какие грандиозные сдвиги происходят не только у нас в стране, но и во всём мире. Уверен, что распад СССР повлиял на всю мировую политику.

— После того как закончили МГЮА, Вы начали участвовать в организации и проведении избирательных кампаний. Расскажите об этом.

— Участвовал в избирательной кампании отца, работал в ней юристом, помогал. Потом в 1999 году появилось движение «Единство», это ещё была не политическая партия, а общественно-политическое движение. Начал работать, возглавлял нашу молодёжную организацию. Потом «Единство» переросло в партию, было слияние «Единства» и «Отечества», появилась «Единая Россия».

— Если всё-таки вернуться в 1999 год. Вы как-то осознанно понимали, что всё больше уходите в политику?

— Это была такая «молодёжная тусовка». Нам было интересно общаться, решать задачи... Тогда мы точно не относились к этой работе как к профессиональной политической деятельности. Нет, абсолютно. Всё было в новинку, мы создавали молодёжную организацию. Никто не знал, как это делать, всё было в первый раз. Это была приятная и интересная общественная нагрузка, которой мы сами же себя нагрузили.

— Из Ваших слов складывается большое ощущение свободы в то время.

— Девяностые годы были вообще временем свободы. Причём во всех её проявлениях.

— Сейчас эта свобода осталась внутри Вас?

— Свобода есть внутри каждого человека, как и вера. Вопрос, насколько ты свою свободу можешь ограничивать, чтобы она не задевала свободу и чувства других людей. Вы же помните фразу о том, что свобода одного человека заканчивается на расстоянии вытянутой руки? Кстати, период пандемии нам это очень ярко показывает. Соблюдение дистанции в полтора метра, по сути, то же самое.

— Вы свободным себя ощущаете?

— Сейчас ощущаю себя безумно занятым. Внутри меня свобода есть, но есть обязанности и работа, и это надо, безусловно, понимать.

— Звучит грустно…

— Да. Например, какой-нибудь хороший погожий день, смотришь в окно — солнышко, москвичи по улицам гуляют. Тебе тоже хочется, а ты сидишь и расписываешь почту или готовишь заседание Московской городской думы.

— А ради чего вот это всё?

— Для того, чтобы Москва оставалась лучшим городом, чтобы непрерывно шёл законодательный процесс, потому что законы, которые принимаются, влияют на работу всех, кто живёт в нашем мегаполисе. Это определённая внутренняя обязанность перед обществом и москвичами.

— Откуда эта обязанность в Вас?

— Наверное, от папы — это те качества, которыми он меня наделил. Он всегда для меня был примером. Я смотрел, насколько он стойко держался в девяностые как глава семьи, в самые непростые моменты. Он до сих пор для меня остаётся советчиком. Если необходимо получить какую-то консультацию, в том числе и по политической деятельности, я с ним советуюсь. Прихожу с работы, звоню ему, рассказываю о том, что со мной происходило, делюсь планами и, естественно, прислушиваюсь к советам, которые он даёт.

— Как Вы думаете, он гордится Вами?

— Я, наверное, сам постеснялся бы ему задать этот вопрос. Если у вас такая возможность будет, я попрошу вас это сделать. По сути, я повторяю его путь. Он был военным, а затем стал политиком. Я был курсантом, потом юристом, затем политтехнологом и тоже стал политиком.

Надеюсь, что он мной гордится.

— А мама?

— Думаю, тоже. Но, правда, постоянно ругается, что я всё время на работе и очень мало уделяю времени ей и семье.

— А Вы что отвечаете?

— Что обязательно буду уделять больше времени в ближайшем будущем. Правда, судя по её взгляду, она мне не верит, но я её пытаюсь убедить.

— А есть моменты, когда Вы думаете: «Блин, правда же, надо больше уделять времени. Родители всё-таки не вечны, и я себя потом буду корить за то, что не провёл с ними лишний час».

— Каждый вечер так думаю. Стараюсь звонить им, кстати, тоже почти каждый день. Помните, была такая реклама — позвоните родителям? Очень актуально.

— А когда в последний раз не смогли им позвонить?

— Вчера. Уснул. За почтой.

— Насколько Вы тщеславны?

— Не до тщеславия. Моя работа — та работа, которую надо выполнять по совести, от души и максимально эффективно. Вот во время приёма населения к тебе с такими вопросами приходят, что ни о каком тщеславии и мысли нет. Серьёзно, с такими проблемами приходят, что иногда слёзы сложно сдерживать.

— Например?

— Когда сын у престарелой мамы отбирает пенсию, потому что он безработный, наркоман и кроме пенсии в этой семье не на что жить. И как эту ситуацию разрешить? Очень тяжело. Потому что, как только подключатся правоохранительные органы, мама тут же пожалеет сына — «не надо его забирать». Поверьте, бывают вещи, на которые хочется отреагировать молниеносно, но это невозможно сделать в силу причин, которые зависят не от нас с вами…

— А как Вы пропускаете через себя довольно большое количество людской боли?

— Это, наверное, самое тяжёлое в нашей профессии. Боль не столько через нас проходит, сколько с нами остаётся. Ты периодически возвращаешься к каким-то случаям, событиям, жалобам. Это очень тяжело. Как там говорят? «Я вокруг себя ставлю защиту» и т. п. Всё это враньё. Если у человека есть сердце и душа, то всё равно это его затронет, и с этим потом приходится жить.

— А что-то прямо сейчас в Вас «сидит»?

— Очень многое сидит, о чём не хотелось бы говорить. Не потому, что это секретная информация, а потому что сейчас начну вспоминать какие-то более яркие моменты, мы просто потратим на это время. За многое переживаю — за то, что происходит в мире, в наших дружественных республиках. У меня есть близкие друзья армяне, азербайджанцы, осетины, абхазы, грузины. Хочется, чтобы не было конфликтов!

— Слушайте, а если можно было бы уйти на год в отпуск и не заниматься работой, что бы Вы делали?

— Я бы сначала выспался, потом нагулялся по лесу, потом поехал в кругосветное путешествие, подготовил бы какой-нибудь интересный курс лекций для студентов по управлению мегаполисами и агломерациями, а по приезде пошёл бы преподавать.

— Дай бог, чтобы когда-нибудь свершилось.

— (Смеётся.) Я периодически преподаю, читаю лекции в Российской академии народного хозяйства и государственной службы при президенте РФ. Это одно из любимых занятий, кстати.

— Про детей хочу поговорить. Их довольно тяжело воспитывать при вашем графике...

— Современные средства коммуникации позволяют быть всегда рядом. Одна дочка у меня достаточно взрослая, ей двадцать один год, она уже полностью самостоятельная. Взрослый, мудрый, замечательный человечек. Второй дочке двенадцать лет. Она талантливая, музыкальная, сейчас освоила гитару, начала петь, даже победила в интернет-конкурсе, что для меня стало сюрпризом. Я своими дочерями горжусь, они у меня прекрасные лапочки-дочки.

— Когда Вы в последний раз время с семьёй проводили полноценно?

— 12 октября, когда у старшей дочки был день рождения. Собралась вся семья, бабушки, дедушки.

— А дочки вам не говорят: «Пап, хватит работать»?

— Конечно, говорят. «Папа, ну зачем тебе?». Но я не умею не работать. Не научили. Наше поколение такое, мы привыкли работать. Мы смотрели на своих родителей, на дедушек и бабушек, которые прошли Великую Отечественную войну и потом восстанавливали страну. Глядя на то, как они трудились, вкалывали (другого слова применить не могу), мы всё это перенимали.

Нас воспитывали на книгах о пионерах-героях. Помню, в начальной школе был набор из десяти книжек формата А4, каждая из них — биография пионеров. Мы росли на этих нравственных ориентирах, читали о том, как дети отдавали жизнь за свою страну.

Ещё вспоминаю замечательные фильмы и мультики, которые мы смотрели. «Капитан Врунгель», «Бронзовая птица», «Кортик». Даже в моём зрелом возрасте я с удовольствием пересматриваю — они интересные, пропитанные приключениями, загадками. Это всё наше, настоящее.

— А жизнь? Не всегда же получается по заветам «Кортика» жить.

— Вы знаете, в «Кортике» тоже были разные заветы. Есть человеческие понятия, законы, правила, традиции и обычаи. Если ты стараешься их соблюдать, живёшь по ним, то ты делаешь благое дело.

— А Вы всегда делали благие дела?

— Думаю, что да. По крайней мере, я делал то, что считал правильным. Если это не соответствовало чьему-то мнению, то я пытался обосновать свою позицию, чаще всего это получалось.

— Как вам кажется, у поколения Ваших дочерей уже другое мироощущение?

— Да, мы из разных поколений. Например, я считаю, что пицца на ужин — это не ужин, а они — наоборот. Могу сказать, что дочки даже друг от друга отличаются в общении, поведении, интересах, восприятии одной и той же ситуации.

— Как Вам кажется, насколько вы хороший отец?

— Отец я заботливый и любящий. А дети, которые растут в любви, не могут быть нехорошими людьми.

— Алексей Валерьевич, что бы Вы хотели оставить после себя?

— Глобально не отвечу, потому что у меня ещё есть планы дожить до 111 лет (смеётся). Мне хотелось бы, чтобы после меня остались два важных проекта, чтобы они развивались и к ним присоединялось как можно больше москвичей. Первый — патриотическая программа «Памяти Московского народного ополчения». Пять лет назад депутаты Мосгордумы выступили с инициативой увековечить память о наших ополченцах, не дать забыть эту важную страницу общей истории. Более 200 тыс. простых москвичей погибли, защищая Москву, когда ждали подхода основных сил в 1941-м. Мы сейчас прилагаем все усилия, чтобы память о героях — защитниках столицы жила, чтобы будущие поколения никогда не забывали о подвиге ополченцев.

Второй проект связан с моим любимым Северо-Восточным округом, это парк «Яуза». Когда я был муниципальным депутатом — в далёком 2012 году, ко мне обратились москвичи с просьбой создать парк вдоль реки Яузы. Нам удалось заручиться поддержкой общественных активистов, городских властей, мэра Москвы. Спасибо Сергею Семёновичу, что в прошлом году его указом были созданы парк «Яуза» и дирекция, были объединены территории вдоль реки и в итоге получился действительно уникальный проект.

Мы только в Англии нашли один парк, который расположен с двух сторон реки, и больше нигде в мире. Но длина береговой линии «европейского брата» и рядом не стоит с Яузой — там всего 2 км, у нас целых 26! Получается очень классный проект. Когда-нибудь этот парк вдоль Яузы с северо-востока мы соединим через Лосиный остров с Восточным округом, и тогда это будет один из самых длинных веломаршрутов в мире. Это наш общий проект с москвичами, так что парк «Яуза» останется не только после меня, но и после многих жителей столицы, кто участвовал и участвует в создании парка.

— Это Вы всё же как политик говорите. А если как человек?

— Думаю, что после меня останутся воспоминания обо мне. В какой они будут форме: записи в «Википедии», воспоминания моих дочерей или наше с вами интервью — пока никто не знает. По крайней мере, я постараюсь, чтобы не было поводов негативно меня вспоминать.

— Скажите, Вы ощущаете себя одиноким? Я расшифрую: вы всё время говорите «работа-работа», а где тут вы как человек?

— Сейчас у меня такой жизненный период, когда работа-работа-работа. Я полностью отдаюсь этой деятельности, и на себя, и на семью остаётся совсем-совсем мало времени. Такой мой крест, и его надо нести.

— Даже Христос полностью свой крест пронести не смог.

— Никто не говорил, что будет легко.

— А Вы думали, что дальше, после Мосгордумы?

— Не задумывался, потому что насущные вопросы в приоритете. Никоим образом не воспринимайте как формальный ответ, но, когда будет заканчиваться срок, я действительно спрошу у своих избирателей, насколько я оправдал их доверие и смог выполнить данные обещания. Уже после этого и буду принимать решение о дальнейшей жизни.

— А куда Вам хотелось бы?

— Мне очень нравится работать в городской Думе, я понимаю все происходящие процессы. Уверен, что сейчас нахожусь на своём месте.

— Что для Вас самое тяжёлое в работе?

— Буду откровенен. Терпеть хамство, наглость, отсутствие знаний, неуважение по отношению к своим коллегам-депутатам, которое, к сожалению, в этом созыве часто проявляется на заседаниях Думы и комиссий, а также в соцсетях и просто в общении. Мне кажется, это неправильно.

— А помните, что Вас в последний раз из себя вывело?

— Я об этом нигде не говорил. Меня вывело из себя отношение и некоторые посты моих коллег-депутатов после смерти нашего коллеги, старейшего депутата Мосгордумы, талантливого режиссёра и актёра Николая Николаевича Губенко. Я считаю, что это низко и подло. Вот это меня из себя вывело, но я сдержался…

— В чём кайф быть Шапошниковым?

— Да нет никакого кайфа. Просто работаешь и работаешь. А может быть, именно в этом и есть кайф? Интересная, хоть и тяжёлая, ответственная работа. Работа, связанная с элементами соперничества, соревновательности, применения интеллектуальных способностей, возможностью общения со многими людьми, с которыми, возможно, занимайся я другим делом, и не удалось бы никогда пообщаться. В этом кайф: у меня интересная, ответственная, нужная и важная работа.

— Помните момент, когда узнали, что вышел фильм Навального про Вас?

— Я знал, что фильм выйдет. Кроме того, знаю, что и сейчас готовят какое-то видео. Находят людей, которые у нас были в партийной организации, которые меня знали 10 — 20 лет назад, предлагают им деньги за то, чтобы они про меня рассказали какую-нибудь небылицу. Некоторые из них мне уже позвонили и рассказали, что «Алексей, ты знаешь, на тебя опять собирают материал».

Я человек честный, и мне бояться нечего. Не понимаю одного: если я всё указал в декларации, ничего не скрывая, — зачем всё переворачивать и пытаться ввести в заблуждение, обмануть москвичей, приводя абсолютно некорректные примеры? Зарплата, которую я получаю, не поменялась. Тот доход, который я получил от проданных ценных бумаг, был честно задекларирован.

Наоборот, мне кажется, кампания (а по-другому я уже не могу сказать), которая была развёрнута против меня, была с одной целью — чтобы успешные люди не шли работать во власть. Считаю, что это преступление против общества и своего государства — когда людей, которые чего-то достигают в бизнесе, творчестве, в сфере госуправления, не хотят допускать двигаться дальше. Мне кажется, что это действия против своей же страны.

— Чего Вам сейчас не хватает в жизни?

— Счастья.

— Почему?

— Понимаете, счастье — такой комплекс чувств. Можно проснуться счастливым, а вечером домой прийти уже несчастным. Это сиюминутные моменты. Наверное, его всегда будет не хватать.

— А что Вам приносит счастье?

— Общение с друзьями и с семьёй, поцелуи и объятия дочек, когда они сидят рядом со мной, говорят: «Папа». Когда ты радуешься их успехам, когда одна удачно сдала экзамены, другая — классно исполнила песню. Или, например, когда яблоня, которую папа посадил на даче, в этом году дала яблоки, или когда мама пожарила твою любимую картошку. Такие вещи, что если бы не задали вопрос, то я бы не задумался.

— Как бы Вы хотели умереть?

— Во сне.

— А попрощаться с родными? Не успеете же, если во сне.

— Так, может, и слава богу? Слёз меньше.

— За что Вам больше всего стыдно, Алексей Валерьевич?

— Не помню поступка, за который мне было бы стыдно. Хотя… Есть такой поступок. Вчера папе не позвонил.

— Сегодня-то позвоните?

— Сейчас пойду позвоню, как закончим. Скажу, что про него больше, чем про меня, спрашивали (улыбается).