Актёр Евгений Ткачук: «Не главная роль важна, а чтобы фильм получился»

Обаятельный и неординарно мыслящий 36-летний актёр Евгений Ткачук начинал в театре и поначалу в кино практически не снимался. На экранах он дебютировал лишь в 2007 году, причём сразу в фильме знаменитого режиссёра Сокурова «Александра». Широкому зрителю он, скорее всего, известен по главным ролям в сериале «Жизнь и приключения Мишки Япончика», в фильмах «Заградотряд: Соло на минном поле» и «Как Витька Чеснок вёз Леху Штыря в дом инвалидов», а также в телесериале «Тихий Дон». В 2020 году на голубых экранах отгремели сериалы с его заметным участием — «Бомба» о секретном советском атомном проекте и «Перевал Дятлова» о печально известной и самой мистической тайне СССР.

В эксклюзивном интервью NEWS.ru он расскажет про своё, «видимо, „советское“ лицо», про то, что ему «важна не главная роль, а чтобы фильм получился», о грустной истории из прошлого, когда большую часть его семьи расстреляли, а прапрадеда убили, когда он пытался отбить единственную корову. Не оставил в стороне этот мыслящий актёр и ситуацию вокруг вездесущего коронавируса. Артист убеждён, что на наших глазах развернулась настоящая «информационная война»! Об этом и о многом другом — в нашем разговоре с актёром.

Лицо что ль такое, «советское»

— Зрителей недавно порадовали сериалы «Бомба» и «Перевал Дятлова» с вашим приметным участием. Расскажите, пожалуйста, о том, что зрителей ждёт дальше. По слухам, вы принимали участие в съёмках сериала «Обитель». Любопытно, что все эти фильмы объединяет советское прошлое. Почему это так?

— На советское мне везёт. У меня, видимо, лицо что ль такое, «советское». Советская тема меня стороной обычно не обходит. Фильм «Обитель» по роману Захара Прилепина должен выйти на экраны в 2021 году. Мы уже готовы дать премьеру. Решение за телеканалом. Но в нашей ситуации есть некие моменты сговора. Всегда работа с тем или иным каналом определяется долгим процессом «принятия» материала. Фильм Александра Велединского (режиссёр ленты «Географ глобус пропил» с Константином Хабенским. — NEWS.ru) неоднозначный, да и тема для нашего народа до сих пор «кровоточит». Это наша больная история. Концлагеря и дискриминация своего же народа у власти стоящих. Мы эту тему всё еще не можем принять и понять и обходим её стороной. Свидетельство тому — различные мемориалы, которые власти всячески стремятся прикрыть. Видимо, пришло время, когда у нас становится невыгодно про это знать большому количеству людей. Но считаю, забывать такое нельзя, беду тех лет нужно обязательно осознать.

— А вы в этом фильме кто и «что»?

— Я играю в «Обители» героя по имени Артём Горяинов. Мне досталась главная роль в проекте (в нём также участвует актёр Сергей Безруков. — NEWS.ru). Хотя я особо никогда не стремился к главным ролям, за исключением фильма «Мишка Япончик». По прочтении сценария я понял, что хочу играть именно его. В основном же для меня важнее взгляд режиссёра, как он видит ту или иную картину. На чём он делает акценты. Мне важнее, чтобы картина получилась — неважно с какой ролью я в ней. Но в «Обители» меня ждала приятная неожиданность от Александра Велединского — именно главная роль. С этим режиссёром всегда безумно интересно. Мой герой — это придуманный персонаж, который нечаянным образом в бытовой ссоре убил отца и поехал на Соловки отсиживать срок. А в это время там творится переворот в умах русских людей, когда от царского режима они должны перейти в соцлагерь. Мой персонаж пытается остаться человеком в этой системе координат. И начинается выживание... Каждое утро. Фильм о том, что при попытке выжить мы словно перестаём быть людьми. Новый сериал — о выживании человека в жутких условиях.

— Вам удалось показать, как, теряя личность, человек держится за жизнь?

— Всё покажет экран. Для меня пока каких-то актёрских сложностей не было. Для меня эта тема революции и периода после неё словно наваждение, я всё время погружаюсь в неё с новой стороны.

— У вас кто-то из родственников был репрессирован?

— Корни мои из Саратовской области (родился в Ашхабаде. — NEWS.ru), где жила некогда большая семья из 12 человек. На тот момент такие семьи называли «кулацкими». У нас было несколько гектаров леса, большое хозяйство, сады сливовые, кони, коровы и так далее и тому подобное. Но в момент раскулачивания всё это прекратилось, большую часть семьи расстреляли. Прапрадеда убили, когда он пытался отбить единственную оставшуюся корову. После этого прапрабабка взяла всех детей и пошла в Ташкент. В Средней Азии в ту пору ещё можно было как-то прожить. По пути она растеряла почти всех детей, потому что был страшный голод. Осталась только одна прабабка Анастасия. Она дошла с одной девочкой и начала в чужих краях новую жизнь. После Ташкента она перебралась в Красноводск, где родился уже мой отец, а уже он в свою очередь потом переехал в Ашхабад.

— То есть играя Мелехова в «Тихом Доне», вы по сути просто были обязаны закопаться в историю своей же семьи, своего же рода...

— К слову, казачьи корни у меня есть с маминой стороны. Как оказалось. Это я выяснил же позже. Но по этой линий древо мне малознакомо, так как родословной не велось. И корни потеряны. Когда я пришёл к Урсулюку (режиссёр сериала по эпопее Шолохова. — NEWS.ru), то увидел над ним плакат с надписью «Все мы ведём род от казаков». Имелось в виду, что все мы — единый народ.

— Пока мы шли с вами по коридору к зрительному залу для этого интервью, вы успели обронить слово про ещё один новый фильм, в котором вы снимаетесь.

— Картина «Казнь» — это проект молодого и, как мне кажется, перспективного режиссёра Ладо Кватания (снимал клипы для группы «Ленинград» и других. — NEWS.ru). Дебют на серьёзную тему — поиск правды и нужность правды в условиях нашей жизни. В госслужбах. Сценарий основан на расследованиях серийных убийств. По ходу раскладывается эдакий пасьянс: действительный виновный не так необходим системе, как некий человек, на которого можно всё легко повесить. И мой персонаж пытается найти выход для правды. И это его сильно «поедает». Система делает одно, а правда сама по себе. Тема очень актуальная для нашей страны как никогда. К сожалению.

Счастье играть с температурой под сорок

— Ваше амплуа в кино и театре какое? Герой-любовник, тёмная личность, герой-страдалец, хулиган с совестью, как Витька в фильме «Как Витька Чеснок вёз Лёху Штыря в дом инвалидов»... Кто вы есть на самом деле? Задумывались об этом?

— В этом смысле я — обычный человек. Ведь на то она и есть актёрская профессия, чтобы пробовать новые и новые амплуа. Очень важно ощущать себя в новом качестве. Великий философ Камю писал, что волшебство актёрской профессии в том, чтобы поставить себя в некие предлагаемые обстоятельства и так принять того персонажа, которого ты делаешь, и ты станешь действительно им. И даже болезни, с которыми ты выходишь на сцену, начинают проходить. Я сам чувствовал, когда с температурой под сорок выходишь и вдруг не чувствуешь ни кашля, ни-че-го. А стоит только выйти за кулисы, как кашель буквально «разрывает» тебя. Поэтому любые амплуа-рамки — тупик для актёра.

— Но мне почему-то кажется, что в ваших ролях частит красная линия самоедства, вечных угрызений совести. Но подозреваю, что вы такой человек в жизни. Помогает эта черта углублять роли в кино и театре?

— Для меня это главный мой цензор. Когда я чувствую, что то или иное мне не нравится и делать я этого не хочу. Но если я подписался на проект, то я начинаю себя просто уничтожать изнутри. Зачастую это помогает, но иногда и мешает. Когда ты начинаешь себя провоцировать на какие-то действия внутри той или иной роли, подзуживать себя, «что ты плохой актёр, а дальше будет всё хуже и хуже», открывается уже третье существование, оторванное от меня и персонажа. И получаются тогда порой весьма интересные вещи и находки. Что же касается выбора амплуа, это зачастую зависит от того, что происходит в твоей жизни. Иногда думаешь: «ух, какая классная роль — вот бы её сыграть три года назад». А потом читаешь что-то и думаешь: «А сейчас я могу только вот это глубоко сыграть». Хотя играть этого персонажа я совсем не хочу. Более того, эту тему я не хочу даже транслировать.

— А гонорары? Жить-то надо...

— Ситуации, конечно, бывают разные, но зачастую я стараюсь уходить от всех ролей, которые мне не по сердцу.

— А много таких ролей?

— Бывает такое, что душа стремится в вертикаль, а тебе говорят: «вот, сейчас нужна полная горизонталь». И для меня это такой слом внутренней настроенности, когда я не понимаю для чего это нужно и какой-то сверхидеи нет, то я не могу честно относиться к той или иной роли. Мне это тяжело. Просто зарабатывать деньги, потому что позвали — я, наверное, ещё не дошёл до этого. Для меня важно содержание материала, и то, какой месседж мы кидаем зрителю в этот момент. Потому что в наше время мало кто задумывается о месседже. А ведь это по сути первое, о чём нужно думать, когда ты берёшься делать тот или иной материал.

— Какие из ваших фильмов вы считаете самыми месседжевыми?

— Наверное, «Как Витька Чеснок вёз Лёху Штыря в дом инвалидов». «Тихий Дон» очень вовремя вышел.

— Вы ведь не только актёр, но и режиссёр. В вас эти две ипостаси как-то борются? Мешают ли друг другу делать то, что хочется?

— По мне так чем больше воли у актёра, тем ему интереснее. И в этом смысле внутренний режиссёр помогает зачастую актёру. В этом смысле я уже приспособился.

Кони — это магия

— Насколько личная жизнь влияет на качество игры? У вас, как и у любого, она меняется от хорошего к плохому и наоборот... Личная неустроенность «портит» роли?

— Конечно, это всё взаимосвязано. Например, был сложный период и мне как раз мне не дали доделать проект «Курьер из рая» (комедия-экшн с участием актёра Дмитрия Дюжева. — NEWS.ru). Во мне это по сей день отзывается болью ввиду того, что меня даже переозвучили, причём я не понял, зачем это сделали. Объясняли, что, мол, нашли голос, очень похожий на мой. Но это не я совсем. Все, кто видел фильм, сразу это слышат, будто бы я продублированный иностранный актёр. Проблема в том, что, если меня не устраивает тот или иной материал, я в карман за словом не полезу. За ярким словцом... У меня всё это «личное» начинает выходить, и я могу... Может быть, я, конечно, и перегнул палку...

— Но, как говорится, у всех у нас есть успокоители качки, как у кораблей. Вот вы влюблены по уши в коней, придумали даже драмтеатр с конями. Это стало эдакой жизненной отдушиной для вас, я так понимаю. У вас кони стали людьми? Ведь лошади — сложный пластический материал, как мне кажется. Это не утопия своеобразная в театре?

— Я максимально ищу именно контакта с лошадьми. В нашем театре мы вырабатываем у наших жеребцов, которые работают у нас, желание быть человеком. Как это ни парадоксально звучит. Желание понять, что хочет человек. Быть с человеком, потому что с человеком хорошо. Ты смотришь в глаза коню, а он — в твои. И вы понимаете с животным, что и как вы друг от друга хотите. Это кайф, это магия. И это, конечно, утешает по жизни. Ведь этот контакт с лошадью — настолько современным человеком забытая вещь. Но в подкорке они это помнят и знают. И где-то там внутри они вспоминают, что это наш очень близкий друг.

— А что для вас как для актёра пресловутая и вездесущая система Станиславского? Или это всё ерунда и миф? И все всё делают как того хотят?

— Я прочитал Станиславского ещё в детстве, и для меня это были откровения. Он даёт важные вещи: идти от себя, быть здесь и сейчас, погружаться в персонажей. Но на данный момент это во многом архаичные вещи. Сейчас это всё уже переформатировалось в моей голове. И для меня сейчас ценнее всего именно актёрская воля. Что хочу, то ворочу, но на заданную тему. Для меня найденная Михаилом Буткевичем (театральный режиссёр. — NEWS.ru) и потом продолженная Михаилом Васильевым (советский актёр театра и кино. — NEWS.ru) школа работы в игровом театре во многом ценнее, интереснее, и глубиннее, и альтернативнее. И возможностей там в тысячу раз больше.

— То есть ваши Витька Чеснок, Мелехов, Мишка Япончик — это и есть ваше «что хочу, то ворочу»?

— Нет... Всё-таки игровой театр стоит дальше от кино, к которому мы привыкли. Потому что в театре важнее некое поле, в котором я взаимодействую с партнёром. Здесь идёт тесный контакт со зрителем. В театре нужна больше импровизационная составляющая. Когда я даже внутри своего персонажа могу уйти в другую сцену. Мне, например, кажется, что я доиграл сцену, а мой партнёр говорит, что он, мол, не доиграл её. Это полное ощущение дожатой и прожитой сцены.

«Снять подешевле, а продать подороже»

— Известный артист Борис Клюев жаловался мне, что сейчас такое кино делается, что актёр не успевает прожить его нормально, не успевает углубиться в роль — сериалы все очень поверхностные. Вы ведь как артист это легко можете прочувствовать, играя в артхаусном кино (звёздный час Е.Т. пробил впервые в арт-хаусном кино «Зимний путь». — NEWS.ru) или в сериальных проектах? А это может значить, что зритель получает плохое кино на выходе.

— У нас сейчас царит продюсерское кино. А оно заточено под то, чтобы снять подешевле, а продать подороже. А ввиду ещё и того, что в нашем продюсерском кино режиссёр не имеет веса, а актёр и подавно, и всем заправляют деньги, то тогда и вовсе отпадает задача во что либо погружаться.

— То есть арт-хаус — это некая отдушина для артистов.

— Потому что это зачастую не продюсерское кино. Для продюсеров арт-хаус — это «хулиганство». Они туда не идут.

— И это при том, что, например, арт-хаусный фильм «Как Витька Чеснок вёз Лёху Штыря в дом инвалидов» (с участием актёра Алексея Серебрякова. — NEWS.ru) получил буквально массовый отклик, особенно в молодёжной среде.

— В этом формате главное не деньги, а продукт. Там есть время, чтобы подготовиться для нормальных ролей, для нормальной качественной игры. И получается, арт-хаус больше продукт, чем массовое кино.

— В советском кино, кстати, нужно что-то черпать, или его нужно забыть ввиду обилия ложного пафоса, картонного соцреализма? Туда нужно сегодня «возвращаться»?

— Где-то там есть и картонность, а есть невероятные глубинные актёрские вещи, которые буквально уносят нас в эпичность момента. Это же очень круто. Это какая-то древнегреческая трагедия порой проступает в советских фильмах. Там такие глубины открывались, что, безусловно, там есть чему поучиться.

— Хорошо, а тогда сегодняшние кино и театр стали правдивее? Не говоря, конечно, о возможностях откровенных постельных сцен и «изрыгивания» пошленьких шуток... Честнее искусство сегодня стало?

— Не думаю. Просто изменилась человеческая подача. Люди стали по-другому говорить, они стали говорить быстрее. А в советских фильмах и спектаклях всё кажется медленным, словно заторможенным. Но они так жили. Это было естественно. Про актёров 30-х годов иногда думаешь: «Господи, кто его вообще в кино взял». Но игра-а-ает он... А они просто так жили. Это другое течение времени. Тот же театральный режиссёр Анатолий Васильев (уехал в Париж в 2007 году. — NEWS.ru) полагает, что современному артисту, например, не под силу сегодня играть того же Чехова. Погрузиться в то течение времени, в те ощущения — будет такой, знаете ли, «театрик».

— А шекспировский «Гамлет» XVII века — он же вообще про ещё более старые времена...

— Понимаете ли, какая штука... В «Гамлете» есть поэзия. Она задает некий вневременной континуум. Некое отдаление от всего, от всех условностей в истории. А это уже поднимает всех на иную ступень и где-то даже обязывает в этом разобраться... Нас это ведёт и тянет. У Чехова же иная поэтика. Она очень сильно определяет время до такой степени, что мы его даже «пощупать» не можем. Это очень тонкие моменты. Да, это можно сыграть, но это не про жизнь. Задачи и проблемы, которые ставили себе люди чеховских времён — это не наши сегодняшние проблемы. Сколько я ни видел «Чехова», он, как правило, лишён человека, лишён воли артиста. Чаще есть попытки сделать персонажа, но, увы, часто работка низкого пошиба. Тот же Гоголь, взявший на вооружение гротеск, по сути, ближе к живому театру, даже ближе к арт-хаусу.

Послать бы всё...

— В своих интервью вы иногда говорите, что хочется бросить всё и попробовать себя в чём-то настоящем. У вас, например, близка к этой идее роль полярного мореплавателя Челюскина (в фильме «Первые». — NEWS.ru). Вам не хочется порой стать полярником и бросить всё? Порывы ведь бывают, наверняка... Мол, всё это игра, а жизнь шире. Жизнь-то проходит, а хочется настоящих дел!

— Порывы бывают, конечно. В этом плане первопроходцем мне даёт ощутить себя театр «ВелесО», который мы сделали с супругой. Мы запланировали «бежать» ещё дальше от города в глубины Карелии (сейчас театр находится в деревне под Петербургом. — NEWS.ru).

— Это бегство от города, от жизни?

— Это, скорее, попытка создать некое идеальное пространство для роста. Работа на природе, да и кони «очищают» ум... В нашем случае искусство как религия. Нас иногда даже называют сектантами.

— Под занавес, что скажете, проклятый коронавирус и вправду наш мир перевернул? И кино- и театральный мир, да и просто человеческий...

— Для меня пандемия стала в первую очередь информационной войной. Вот она выглядит именно так. Люди перестают вообще друг другу доверять. Перестают адекватно реагировать на информацию. Критического мышления уже давно нет. Это показало общение с теми людьми, которых ранее я считал адекватными. Появилось два лагеря — одни борются с коронавирусом, а другие говорят — «ну есть он и что?». При этом система, которой удобнее работать со страхом, пичкает нас всё больше и больше информацией. И человек попадает в подвешенное состояние, когда нет опоры. Это как в третьем сне Раскольникова у Достоевского, когда люди начинают «поедать» друг друга, вкидывая всё новые идеи, и уже невозможно договориться. Коронавирус — это своеобразный тест на адекватность. Это глубокий психологический конфликт.