ВИЧ-террористы, эротика еды и ночь в африканской тюрьме: лучшие фильмы Роттердамского фестиваля

Юбилейный 50-й Роттердамский международный кинофестиваль прошел в феврале в виртуальном формате — и этот вынужденный в реалиях пандемии уход в онлайн лишил публику не только премьер на большом экране, но и важных для смотра ретроспективных и выставочных программ, а главное, фестивальной атмосферы как таковой. В таком усеченном и удаленном виде фестиваль в сущности сводится лишь к подборке принимающих в нем участие фильмов. А значит, неизбежно повышаются требования к логике, видению и качеству кураторского отбора картин, которые в отсутствие прочих активностей, толп зрителей и собственно Роттердама оказываются единственным лицом фестиваля. К счастью для киносмотра, его программа в этом году оказалась и актуальной, и последовательной, и попросту сильной. «Лента.ру» рассказывает подробнее о пяти фильмах Роттердама-2021, которые произвели на нас самое сильное впечатление.

К призовым раскладам главных мировых фестивалей нередко возникает масса вопросов (что, в общем-то, нормально — вкус членов жюри и не обязан совпадать с предпочтениями отдельных зрителей, да и сам принцип соревновательности в отношении кино крайне сомнителен) — но в случае Роттердама-2021 их нет вовсе. Главный приз смотра Tiger Award достался, пожалуй, самому достойному фильму конкурсной программы (стоит отметить, что основной конкурс Роттердама ограничен дебютными, то есть первыми или вторыми в карьере режиссеров, фильмами). «Камешки» тамильского постановщика Винотраджа П. С. — картина, насколько простая и аскетичная, настолько же и эффективная в своих приемах, сокрушительная в своем мощном гуманистическом заряде.

По своей структуре «Камешки» действительно просты — это архетипическое роуд-муви, да еще и выстроенное вокруг классического дуэта персонажей: сильно пьющий, грубый, эгоистичный отец и невинный, но уже глотнувший немало горя сын. Их путешествие более-менее бессмысленно: родитель пытается спекулировать ребенком, чтобы вернуть в семью сбежавшую от его кулаков жену. Эти манипуляции приведут лишь к тому, что отцу и сыну придется возвращаться домой пешком — под палящим солнцем, через опустошенный сильной засухой и изуродованный нищетой, но все равно величественный ландшафт тамильской глуши. К чести Винотраджа, он избегает психологических клише и дешевых поучений, предпочитая искать откровение в участливом созерцании персонажей и мира, в котором они обитают — и который молодой режиссер изображает с впечатляющим знанием дела: мало того что он и сам вырос в таких же тамильских деревнях, где происходит действие, но и сюжет вдохновлен сложной судьбой его сестры, тоже в свое время сбежавшей от избиений и оскорблений мужа-алкоголика.

На реальной, но несколько более громкой истории основан и другой замечательный дебют Роттердама-2021, «Пир» Тима Лейендеккера. В 2008-м Голландию потрясли новости о суде над тремя ВИЧ-позитивными мужчинами из Гронингена: они устраивали у себя дома для приглашенных по интернету незнакомцев гей-оргии под экстази — некоторых гостей на которых накачивали бутиратом и, пользуясь их беспомощностью, не только насиловали, но и заражали вирусом посредством инъекций инфицированной крови. В полицию в итоге обратилось 14 жертв — а виновники получили достаточно большие тюремные сроки.

Лейендеккер при этом не пытается уложить эту шокирующую и во всех смыслах странную историю в классический, связный сюжет — напротив, «Пир» рассказывает о так называемом «гронингенском инциденте» посредством семи принципиально разных по своему подходу глав-виньеток. В одной, например, женщина-полицейский несколько растерянно ведет опись изъятых на месте преступления улик («Дилдо черного цвета, одна штука. Пять музыкальных компакт-дисков. Пустая бутылка вина. Таблетки экстази общей массой 4,2 килограмма»). В другой играющие доморощенных ВИЧ-террористов актеры ведут вдохновленную Платоном беседу о природе и, главное, пределах любви — высшим актом которой они собственно и считают одаривание ближнего смертельным диагнозом. Характерно, что Лейендеккер избегает любой скандальной сенсационности — предпочитая вместо этого, во-первых, задуматься о символической природе вирусов (есть здесь и новелла, в которой биолог рассказывает о том, какую роль вирусы играют в эволюции тюльпанов), а во-вторых, поставить под вопрос саму возможность простой, очевидной интерпретации событий, которые со стороны кажутся вполне однозначными.

Эпизодическую, фрагментированную структуру — пусть и не такую экспериментальную, как в «Пире», — выбирает для обращения к подлинным событиям и «Либорио», гипнотическая, мощная драма из Доминиканской республики. Реальной исторической личностью был собственно заглавный персонаж — фермер Либорио Матео, который в 1908 году исчез без следа во время сильного урагана, а затем, когда его уже оплакивали родные и близкие, объявился из ниоткуда со словами о том, что побывал на небесах. Он быстро превратился в своеобразного религиозного лидера, целителя и чудотворца, вокруг которого сложилась целая коммуна почитателей — и влияние которого на простых бедняков оказалось проблемой для оккупировавших Доминиканскую республику в 1916-м американских военных.

Это, то есть, портрет, более-менее, вождя сопротивления — тем интереснее, что Нино Мартинес Соуза обходится вовсе без праведного пафоса и искусственного героизма. Во многом это достигается как раз структурой: собственно, сам Либорио служит протагонистом лишь первой из семи коротких главок фильма, во всех остальных Мартинес Соуза предпочитает всматриваться в героя глазами тех, кто его окружал — влюбленной в него жены, прибивающегося к коммуне Либорио скептика, оставшегося сиротой ребенка, даже отдавшего приказ о разгоне деревни американского генерала. Такая смена перспективы позволяет фильму уйти в сторону от метафизики и вопросов о подлинности пережитого Либорио чуда или его целительных способностей — но зато убедительно показывает, что любой культ не меньше чем о своем вожде сообщает о среде своего появления и раздирающих ее социальных и экономических противоречиях. Не менее ценна и интонация фильма — когда Мартинес Соуза позволяет своей камере просто вглядываться в одинокие фигуры на фоне тропического пейзажа, мерещится даже родство с картинами тайца Апичатпона Верасетакуна.

Тема сексуальности, ее природы, ее противоречий и ее фундаментальной роли в формировании персональной идентичности оказалась для Роттердамского фестиваля этого года одной из центральных (что в свете переживаемого миром переосмысления гендерной политики вполне логично) — и кажется, ни один другой фильм программы не обращается с ней настолько остроумно и хлестко, как «Сексуальное влечение» японца Йосиды Коты. Кота вводит в сонную, утратившую связь с телесностью реальность токийских спальных районов персонажа-трикстера, неказистого на вид проказника Куриту с неизменной коробкой китайского миндаля под мышкой — и тот вторгается поочередно в жизни трех сексуально фрустрированных героев, ехидно указывая им на первопричины их постельных проблем.

Вот Курита заявляется домой к дизайнеру, подозревающему свою жену в изменах, чтобы выдать себя за ее любовника и в скабрезных деталях рассказать мнимому рогоносцу о ненасытной натуре женщины. А вот он навязывает себя когда-то унижавшей его в школе, а теперь страдающей от панических атак и уныния семейной жизни однокласснице — и умоляет в память о былых временах сбить его машиной. Или затеивает хитроумную психологическую игру с неким женатым бизнесменом, который слишком потребительски относится не только к супруге, но и к любовнице. Забавно, что не менее важным, чем сам Курита, связующим элементом «Сексуальному влечению» служит еда — натто, тофу, рамен — эпизоды приготовления, поглощения, разговоров о которой заменяют фильму постельные сцены. Это не мешает Йосиде Коте добиться не только комедийного, но и вполне себе эротического эффекта — достичь, то есть, полного смыслового и сенсорного единства в этой смехотворной, обаятельной империи чувств.

Кроме двух конкурсных секций Роттердам-2021 также представил зрителям программу Limelight, в которую вошли некоторые фестивальные хиты прошлого года — по большей части речь идет о фильмах-участниках Венецианского фестиваля. Именно в Венеции в сентябре состоялась мировая премьера «Ночи королей» ивуарийца Филиппа Лакота — фильма, разворачивающегося в одной из самых печально знаменитых тюрем мира, расположенной на окраине Абиджана MACA. В детстве Лакот часто оказывался там ребенком — в MACA отбывала срок его мама, пострадавшая за свои политические взгляды активистка. Как режиссер рассказывает в интервью, его каждый раз буквально завораживал специфический микрокосм этой зоны, которая, по словам одного из персонажей «Ночи королей», является единственной на планете тюрьмой, где правит не начальник, а сами заключенные — а еще точнее, их строго регламентированные, почти ритуализированные уклад и иерархия.

Теперь Лакот снял о MACA кино — более того, превратил знаменитую тюрьму в арену, на которой разворачиваются страсти и полеты фантазии куда более ошеломительные, чем можно было бы ждать от фильма в жанре тюремной драмы. «Ночь королей» выстроена вокруг традиции, согласно которой в ночь лунного затмения, местный авторитет выбирает среди заключенных рассказчика (в данном случае им оказывается только что прибывший отбывать срок напуганный пацан) — и если тот не сможет до утра развлекать своими историями остальных зэков, то будет отдан им буквально на заклание. Этот расклад позволяет Лакоту не просто перевести тюремный шок-контент почти в шекспировскую, театрализованную, искрящую вторжениями танца и даже натурального мюзикла плоскость (даром что оригинальное название «Ночи королей» совпадает с принятым во Франции переводом названия «Двенадцатой ночи»), но и несколько раз вырваться как за периметр зоны, так и за рамки жанра как такового — чтобы в определенный момент даже зайти на территорию упоительного афрофэнтези. Не менее оригинально и присутствие культового французского актера Дени Лавана в роли юродивого зэка с петухом на плече, единственного белого человека в этой черной микровселенной, который, несмотря на это, не кажется здесь лишним — как не будет чувствовать себя чужим в созданном Филиппом Лактом экранном мире и зритель за тысячи километров от Кот Д'Ивуара.