С Навальным носятся, как с писаной торбой

При наблюдении над экстатическими чувствами целевой аудитории, которые она испытывает к А. А. Навальному – он был и раньше Нельсоном Манделой, а теперь уже и герцог Энгиенский, и даже – чего там стесняться – сам агнец Божий, вземляй на себе грехи мира – задаешься вопросом.

Положим, с вождями у прогрессивной общественности не так, чтобы очень. Что отчасти странно, ибо все политологи и социологи соответствующего направления не устают уверять, что популярность и даже просто готовность его терпеть неуклонно падает – причем на протяжении уже многих лет. То есть давным-давно она должна переместиться в область отрицательных величин.

Положимте, что так. Но природа не терпит пустоты, и в этом случае должно было явиться множество (или хоть сколько-нибудь) альтернативных и популярных лидеров. См. кипучую эпоху конца 80-х: популярность М. С. Горбачева скукоживалась, как шагреневая кожа, но вместо него умами и сердцами завладевали прорабы и герои перестройки. Вакуума лидерства не наблюдалось. Тогда как сегодня при аналогичных вводных данных более чем актуален вопрос «Где Илья твой и где твой Добрыня? – Сыновей кличет Родина-мать». Конечно, Илья Яшин имеется, но все-таки это не совсем то. Получается, что невидимая рука политического рынка, тридцать лет назад вполне оказывавшая свое действие, сегодня полностью парализована.

Иначе нельзя объяснить то, что единственным героем – пусть даже восхваляемым до надсадности и утраты всякого чувства меры – оказался А. А. Навальный. Фигура с многочисленными лакунами в биографии, фигура, от которой неотделимы кривые толки, темные дела и которая совершенно не способна консолидировать общество. Разве что на основе фюрер-принципа, до чего еще очень рано. В Германии, чтобы вполне утвердить этот принцип, потребовалась ночь длинных ножей. В СССР и того больше. Непререкаемость вождя в полной мере состоялась лишь в конце 20-х гг.

У нас национальная революция если и маячит, то в неопределенном будущем, а фюрер-принцип с культом личности уже вполне зрелый. Как если бы он в полной красе явился уже в 1915 г. у нас и в 1930 г. у немцев. Такой единственный и безупречный кумир у нашей невыносимо вольнолюбивой общественности. Конечно, и прежде случалось, что вождь не во всем соответствовал идеальным требованиям. Тридцать лет назад, хотя вроде бы имелись и другие герои, но выбор пал на Б. Н. Ельцина, который был не вполне совершенен – мужлан, обкомыч, «Понимаешь», «Мы это дело поломаем» etc.

Но тут явно сыграло свою роль понимание того, что у всяких Г. Х. Поповых и А. А. Собчаков кишка откровенно тонка, а тут нужен человек покрепче. С другой стороны, обкомыч и обладает связями в номенклатуре, и хоть как-то понимает реальную технологию власти. Тогда как у так называемых демократов с этим пониманием дела обстояли совсем неважно. А ведь предстояли великие свершения.

Но и при всем при том цвет демдвижения изрядно воротил нос от ельцинского мужланства. И даже прямо обличал обкомовского хама. Если почитать Г. О. Павловского образца 1990-91 гг., обличавшего интеллигенцию, продавшую свое первородство секретарю обкома, то прямо за душу берет. Особенно если посмотреть, как тот же персонаж сейчас неистово топит за А. А. Навального. Очевидно, исходя из того, что Манилов (т. е. пациент) будет гораздо поделикатнее Собакевича. Можно, конечно, возразить, что Павловский где только не бывал и кого только не предавал, но ведь и у не столь феерических личностей то же самое. Ельцин мужлан – фу таким быть! А Навальный гопник – ecce homo! В общем-то и Бога ради, но и доверие людям, чья брезгливость столь диалектична, будет невысоким.

Можно было бы выстроить такое объяснение навалопоклонству светлолицей публики. «А что, у нас нет отбоя от альтернативных кандидатур? Их нет. А нынешний герой, при всех его очевидных недостатках, достаточно отмороженный и может исполнить роль тарана. Проломает Спасские ворота, и мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Но пока ворота еще не проломаны, приходится носиться с мавром, как с писаной торбой».

Конечно, план премудроковарный, причем хитроумные расчеты такого рода имеют свойство сбываться с неожиданными последствиями. Воротилы германской промышленности тоже не питали иллюзий по поводу культурности и приятности нового рейхскацлера. Но при этом они питали сильные иллюзии по поводу своей способности держать его на коротком поводке. Вышло же иначе.

Пациент, которому нечего терять, тоже может сильно посрамить коварных, но недостаточно дальновидных технологов. Кроме того, игра в таран – конечно рискованная, но при этом совершенно не требующая объявлять снаряд для сокрушения ворот И. Христом. В данном же случае мы видим не англосаксонское (и шире – европейское) «Может быть, он сукин сын, но он наш сукин сын». Скорее исступленно-белоэмигрантское – «Я так озарен событием 22. VI, великим подвигом Рыцаря, поднявшего меч на Дьявола. Господи, как бьется сердце мое, радостью несказанной. Я услыхал фанфары, барабан -- специальное коммюнике: прорван фронт дьявола, под Вязьмой, перед Москвой, армии окружены… идет разделка, Преподобный в вотчину свою вступает, Божье творится…». Это Иван Шмелев писал – по дате понятно, о чем.

Безотносительно к грехам СССР и его руководителей такая эмигрантщина может вызвать уже только отвращение. Либеральная общественность, может, конечно, на «Эхе дождя» озаряться великим подвигом Рыцаря, поднявшего меч на Дьявола – у нас свобода. Но какой политический профит она собирается получить от такой поэмы экстаза, не вполне понятно.