Продюсер фестиваля «Край света. Запад» рассказал о новом сериале про вебкам-индустрию и ситуации с Серебренниковым

Художественный руководитель «Гоголь-центра» и продюсер кинофестиваля «Край света. Запад»6+ Алексей Агранович в интервью «Балтийскому Бродвею» рассказал о новом сериале про индустрию вебкам-порно, травле певицы Манижи и ситуации с Кириллом Серебренниковым.

— В начале апреля состоялась премьера сериала Happy End18+, в котором вы сыграли роль отца главной героини, решившей заниматься съёмками в вебкам-порно. Расскажите об этом опыте.

— К сожалению, ещё не видел его целиком, посмотрел только одну серию. Тут всё очень просто. Этот сериал придумал и снял Женя Сангаджиев — человек, с которым я довольно давно знаком, он из нашего театра, из «Гоголь-центра». В какой-то момент пошёл учиться в школу индустрии, закончил там полноценный режиссёрский курс, и я снимался у него в студенческой работе. Отношусь к нему с большим уважением, это человек, который прошёл свой путь, начинал как артист едва ли не в массовке. Он очень талантливый, и когда предложил мне поучаствовать в съёмках, я согласился совершенно не раздумывая. Потому что там и роль небольшая, то есть ответственность невысокая (смеётся). Если серьёзно, то материал интересный, сценарий в общем довольно бодренький.

— Тема, поднятая в сериале, весьма табуирована в нашей стране…

— В том-то и прелесть, что у нас появилось такое количество платформ, способных участвовать в производстве более независимого контента. Всё-таки прежде сериалы делались для федеральных телевизионных каналов, у которых свои правила, ограничения и зрители. А тут совсем другая аудитория, и здорово, что стали создаваться проекты, свободно говорящие на языке искусства о жизни во всех её проявлениях. Что касается табуированности темы: буквально вчера прочитал, что после закона о запрете использования мата в соцсетях его количество увеличилось. Это естественная реакция человеческого организма на всякие запреты. На мой взгляд, количество мата можно уменьшить не запретом, а большими вложениями в культуру. Ну и вообще нужно понять, насколько этот мат вреден и опасен.

— Некоторые кинокритики сравнивают этот сериал с известными шоу того же Netflix, например с «Концом грёбаного мира»18+. Как вы считаете, российские сериалы могут конкурировать с популярнейшими американскими проектами?

— Так уж широко конкурировать пока не получится. Но мы в начале пути, и есть яркие примеры того, что такое возможно. В некоторых случаях покупают просто франшизу и возможность сделать сериал на этом материале, но другими силами. Иногда такие фильмы попадают и на тот же Netflix. Например, российский сериал «Эпидемия»16+ там оказался или документальный фильм «Кресты»16+. Не исключаю, что в скором времени, может быть, появится даже какой-либо проект, спродюсированный этой платформой. Российский и советский кинематограф не были абсолютно конкурентными в мире. С Голливудом трудно конкурировать, но периодически мы делали довольно мощные художественные высказывания, они становились интересными и доступными всему миру. И «Оскары» у нас тоже есть. Так что, конечно, мы можем быть конкурентными. Русский человек в этом смысле мало чем отличается от людей, живущих на других территориях земного шара.

— Режиссёр Евгений Сангаджиев в интервью «Новой газете»16+ признался, что перед выходом сериала Happy End подвергся травле в соцсетях, в том числе по его этническому происхождению. Как вы думаете, почему сегодня такое происходит? И связано ли это с темой, которую он поднял в своей работе?

— Не думаю, что произошедшее связано с темой. То есть, конечно, она могла послужить для кого-то причиной дать команду. Я не очень хорошо в этом разбираюсь, но у меня есть ощущение, что когда в соцсетях идёт массовая травля, не обходится без каких-то специальных подразделений ботов, получивших распоряжение. Понимаете, можно бесконечно обсуждать художественную ценность или тему, которую человек поднимает. По уровню дискуссии можно мерить в среднем культуру нашего общества, которая в последнее время, мне кажется, нуждается в серьёзном внимании. Что касается этнических моментов, это проявление совершенно пещерного мышления. Очень жалко и страшно потому, что все люди должны быть равны. Вот у нас была история с Манижей.

— И как вы её оцениваете?

— Ну песни её не нравятся, понимаю. Но почему девушка, живущая в России с двух лет, в сознании людей не считается равноправным членом этого общества? Главное, если копнуть любого из нас, то кровей-то намешано… Так что я это категорически не приемлю.

— Когда вы выступили в защиту Манижи в своём Инстаграме, то обратились к властям, президенту и даже представителям различных религиозных конфессий, чтобы они заметили высказывания о ней. Как вы считаете, что говорят о России эти ситуации? Это приговор всему обществу?

— Никакой не приговор. Всё-таки многие из людей, пишущих комментарии в соцсетях, в жизни себе никогда бы не позволили такое сделать. Человек же немножечко придумывает себя в соцсетях, он не совсем тот, кем является в реальности. Это шлюз, через который он выливает из себя какую-то грязь, гадость на другого. Особенно если речь об известном персонаже: люди таким образом приобщаются к нему и сами становятся рядом. Россия в этом смысле страна загадочная, и в ней всё происходит сказочно. Но в результате добро торжествует.

— Вы в том посте также говорите, что крупные мероприятия и героические полотна про войну не доносят до россиян смысл и суть фашизма. Как вы полагаете, в связи с масштабом происходящего не нужно ли власти для начала просто признать, что эта проблема существует?

— Мне вообще кажется, что власть ничего не должна признавать. Это у нас так всё устроено, что от неё всё исходит. Власть должна создать условия для талантливых людей высказываться свободно на темы, которые их действительно волнуют. И чем больше у нас какие-то вещи табуируются, тем сильнее внутренний запрос говорить именно на эти темы. Не знаю, чего тут признавать, это же очевидно.

— Ну, допустим, это нам с вами очевидно…

— Вы хотите, чтобы министр культуры или президент страны вышел и сказал, что у нас есть такая проблема. Ну не знаю. Если бы сказали, то, наверное, было бы хорошо. Вероятно, они наблюдают ситуацию как-то по-другому. Мы же тоже её видим через собственную оптику. Но, мне кажется, говорить об этом нужно точно. Просто у нас сейчас, если война, то это победа, понимаете. Мы всё время хотим прийти в результате к торжеству, к празднику. А то, что это ужас, страх и нечеловеческая вообще вещь, это смерть родных и близких, друзей, детей… Героизм — не призвание, с которым человек рождается. Зачастую героизм — просто какой-то рефлекс того, кто не может поступить по-другому. И героям тоже страшно. То есть во всём этом не хватает какой-то человеческой составляющей. В советское время был замечательный Василий Макарович Шукшин, он писал о простых людях. И так, что ты понимал, — они живые. В этом был гуманизм. Любовь к людям, не к народу, к каждому конкретному человеку. Вот любви к каждому конкретному человеку у нас сегодня не хватает, а к народу — очень много.

— В одном из последних интервью вы сказали, что Россия всю жизнь балансирует между тем, какое местоимение главное – «я» или «мы». «Я» — это Европа, либеральные ценности, а «мы» — это наша соборность. Как вы полагаете, сегодня есть сильный крен в какую-то определённую сторону?

— Во все исторические периоды был крен в одну из этих сторон. Сейчас, конечно, есть крен в народность. Всё равно мы видим, как с огромной скоростью у нас появляются прекрасные яркие индивидуальности во всех сферах человеческой жизни. Но сама по себе система подготовки человека к жизни, как мне кажется, несовременная. Это очень хорошо видно в спорте. У нас в стране много футбольных клубов, сборная есть, и вдруг ты видишь, как эти молодые ребята, молодёжная сборная, попали в двадцатку лучших. Вот они выходят играть со сборной Франции. И там такие же молодые ребята. Но они играют в какую-то совершенно другую игру, и наши проигрывают, естественно, в одну калитку. Наша система выстроена таким образом, что в человеке с юности в этих футбольных школах гасят индивидуальность. Только команда, ты должен побеждать в 12 лет, в 14, вместо того, чтобы развивать свои уникальные качества. А европейские футбольные школы (самая из них сейчас прогрессивная — бельгийская) развивают ментальные способности, нейросистему, улучшая уникальные индивидуальные качества. В результате потом маленькая страна Бельгия или Дания выходит и на одной ноге обыгрывает огромную страну, где таких ребят могло бы быть в десятки раз больше. Сейчас весь мир развивается за счёт индивидуальностей.

— В фильме «Доктор Лиза»16+ о Елизавете Глинке вы играете чиновника, снисходительного по отношению к главной героине. Вы ведь вместе с супругой являетесь учредителем фонда «Хрупкие люди», помогающего детям с несовершенным остеогенезом. Историю про «Доктора Лизу» воспринимали как личную?

— Я, безусловно, воспринимал эту историю как личную. Это не совсем точно, что мой персонаж снисходителен по отношению к главной героине. Он на самом деле единственный человек, который, находясь во власти, помог ей по-настоящему и решил проблему. У него просто манера общения такая, он скорее немножечко её подстебывает, чем снисходителен, он её очень уважает. Я таких чиновников знаю и видел. То, что главную роль играет Чулпан Хаматова, только усилило моё отношение к её героине. И ко всему прочему, потому что не понаслышке знаю, как это всё происходит и как сложно. Мы с моей женой благотворители весьма средние. Да, есть фонд «Хрупкие люди», который был инициирован не нами, а Еленой Мещеряковой. Он занимается проблемами несовершенного остеогенеза — так называют хрупкие кости. Это очень редкое заболевание, а на редкие заболевания государство всегда обращало мало внимания. За последние лет десять появилось несколько фондов, занимающихся ими. Например, дети-бабочки, которыми занимается в том числе Ксения Раппопорт. Мы привлекаем внимание, помогаем, но не так системно, как та же Чулпан или Костя Хабенский. А одна из главных задач системной благотворительности — изменения в законодательстве страны. Это большие и сложные задачи, поэтому я к таким людям отношусь с огромным уважением. Но у меня, наверное, нет внутренней силы, чтобы соответствовать лучшим.

— Ваш персонаж в этом фильме произносит фразу: «С властью нужно дружить, приходи завтра на встречу, там будут нужные люди». Это довольно показательная фраза для сегодняшней России. Вы так не считаете?

— Вы мне задаёте вопрос, ответ на который прекрасно знаете сами. И чего от меня ждёте в этой ситуации? Должен сказать, что вообще во всём мире для того, чтобы решить какую-то проблему, нужно общаться с нужными людьми. Вы можете жить в Америке, Израиле, не знаю, как обстоят дела в Нигерии, но думаю, примерно так же. Поэтому, конечно, нужно ориентироваться и знать, кто принимает решение, кто может помочь. То, что говорит мой герой, абсолютно соответствует реалиям сегодняшнего дня. В этом нет ничего удивительного.

— Евгений Гришковец, который, как известно, живёт в Калининграде, недавно поставил спектакль «Между делом»16+ в театре имени Пушкина. Он заявлял, что пьеса была во многом написана под вас и что с вами было «с одной стороны, сложно работать, а с другой — интересно». А вам как работалось в его постановке?

— Зеркально: и сложно, и интересно. Мы друзья, а с другом вообще сложно работать. История в этой пьесе фактически документальна и продолжается по сей день. В основе — судьба девушки, находящейся в местах лишения свободы. Женя, конечно, думал обо мне, но писал про себя. Он проходит историю сам и стал прототипом этого героя. Несмотря на дружбу, мы не во всём похожи, а я не из тех артистов, которые могут просто стать другим человеком. Я скорее могу найти отголоски героя в себе, а себя в предлагаемых обстоятельствах. Мы всё отрепетировали и сделали спектакль всего за месяц. Скажу так: мой герой находится в развитии, и пока мы с ним пребываем в каких-то неустоявшихся отношениях.

— Прошло больше месяца, как вас назначили худруком «Гоголь-центра». Вы заявляли в качестве одной из своих задач то, что важно понять, в какую сторону теперь театр должен эволюционировать, чтобы не стать памятником самому себе. Теперь вы понимаете, что с ним должно произойти?

— Ничего кроме вышесказанного добавить не могу. На эту тему вообще пока ни с кем не разговариваю. Потому что я в процессе. Когда будет что сказать, я скажу.

— А как вы оцениваете то, что произошло с Кириллом Серебренниковым?

— Как исторический факт это оцениваю. Произошло то, что произошло. Извините за банальность, но не терпит история сослагательного наклонения. Случилось то, что есть, мы с этим имеем дело. Кирилл Серебренников — выдающийся режиссёр мирового масштаба и мировой славы, европейской уж точно. И то, что ему не дали доработать в театре, — а он бы сам ушёл через полтора года — в этом есть некоторые странности, логики в этом прямой я не вижу. Все остальные логики как бы остаются за рамками нашего с вами разговора. Моё к нему отношение совершенно не изменилось, я очень надеюсь на то, что Кирилл будет продолжать ставить спектакли, снимать фильмы в нашей стране, в том числе и на площадке «Гоголь-центра».

— У вас широкий спектр творческих интересов. От игры в театре и съёмок в кино до продюсирования фестивалей и организации церемоний. В связи с новой должностью нет желания сконцентрироваться на чём-либо одном? Не боитесь ли, что в какой-то момент перестанете всё успевать?

— Нет желания. Не считаю себя профессиональным актёром, таким, чтобы заниматься только этим. И уж точно не считаю себя состоявшимся худруком. Поэтому у меня один критерий в жизни: если тебе интересно заниматься тем, что ты делаешь, значит, ты должен этим заниматься. Всё, что я сейчас делаю, мне интересно. В какой-то моей вселенной, в моей реальности это всё части одного целого, поэтому у меня нет желания ни от чего избавляться. Единственное — к сожалению, в сутках всего 24 часа, их не хватает для общения с детьми.

— Почему вы решили заниматься калининградским кинофестивалем «Край света»12+?

— Решение это было изначально скорее эстетическое. Мы делали фестиваль на Cахалине и в определённый момент увидели, как всё работает и что это может быть интересно. Нам казалось, что система вообще может быть перенесена на любой регион России с поправкой на реалии этого региона. Задумавшись о том, какой мог бы быть следующим, мы, естественно, посмотрели на карту и поняли, что Калининградская область. Просто красивая рифма. К тому моменту в Калининграде у меня было достаточно много друзей: тот же Женя Гришковец и другие. Я очень люблю этот город и даже могу сказать, что более-менее его знаю.

— Вы назвали образ современного подростка предметом изучения этого фестиваля. А у вас есть понимание, какой сегодня современный подросток?

— Нет, вот как раз хочу понять. Это же улица с двусторонним движением. Когда один человек чему-то кого-то учит, то он сам учится в этот момент. У меня нет такой картинки или образа подростка. Перед глазами есть примеры близких мне детей, про которых я мало что понимаю. Пытаюсь, смотрю, думаю. Иногда они мне кажутся излишне инфантильными. С другой стороны, они с инфантильностью прекрасно существуют в мире. Возможно, это какие-то наши взрослые системные вывихи: нам кажется, что жизнь устроена так и никак иначе, а они видят её во многом благодаря цифровой революции. У них другие представления и о продолжительности жизни, и о расстояниях, и о том, как течёт время. Сейчас всё человечество в некотором смысле подросток. Мы все — люди, оказавшиеся в новой реальности, где у нас немного навыков выживания. И в некоторых случаях у подростков их даже больше, чем у взрослых.

— Вы обронили фразу, что не знаете, какие истории рассказывать своим детям. А как нам с ними сегодня нужно разговаривать?

— Я за то, чтобы люди вне зависимости от возраста общались друг с другом на равных. С подростками так удаётся не всегда, и в обществе это тоже не является традицией. Но весь наш жизненный опыт, накопленный за тысячелетия, сейчас не вполне конвертируем. То, что мы с вами раньше делали неделю, теперь осуществляется за две минуты. Хорошо прошаренным подросткам на это нужно 15 секунд, а мне три часа. Чем мы старше, тем меньше у нас навыков проживания в этой новой реальности, диктующей новые этики, нравственности. Что-то бесит, что-то кажется прекрасным. И ты работаешь с собой в этот момент, узнавая таким образом мир. Подросток в некотором смысле образ сегодняшнего современного мира. И человека, который его познаёт.