«Скажи ей»: как выжить между двумя родителями и двумя континентами
Как ни странно, фильмов о том, как дети страдают от родительских ссор и разводов, не так уж много. Кроме знаменитой «Нелюбви» Андрея Звягинцева, можно вспомнить старый советский «Экипаж» Александра Митты и тоже советские «Опасный возраст» Александра Прошкина, «Воскресного папу» Наума Бирмана и уже постсоветскую «Американскую дочь» Карена Шахназарова. Между тем количество разводов и неполных семей не то чтобы уменьшалось. И сакраментальный трагический вопрос «кого ты больше любишь — маму или папу?» то и дело звучит или подразумевается. Чаще всего ребенок при всех прочих равных условиях остается с матерью — неважно, девочка это или мальчик. А сегодня, когда всё чаще возбуждаются разговоры о «семейном насилии», которое по умолчанию якобы исходит только от мужчин, для отцов всё оборачивается совсем печально. И растут лишенные мужского воспитания мальчишки, которых папы видят — очень хорошо, если три раза в неделю, а то и, в самом деле, лишь в воскресенье, да и то не каждое.
Сюжет картины Молочникова формально ближе всего к «Американской дочери», ибо на тему распада семьи с ребенком тут наслаивается тема эмиграции и погони за «американской мечтой». Фильм по-питерски сдержан в эмоциональном плане, страсти какое-то время тлеют, чтобы внезапно взорваться — то эпилептическим припадком, то странными выходками, то прямым бунтом. В центре — и это не совсем обычно — не родители, а именно одиннадцатилетний Саша (Кай Гетц) — его глазами мы и видим все перипетии и коллизии фильма. Как ни странно, именно ребенок выглядит наиболее цельной, самостоятельной и деятельной натурой. Он временами кажется более умным и взрослым, чем его растерянные и мятущиеся родители.
Инфантилизм Артёма (Артём Быстров) и Светланы (Светлана Ходченкова) проявляется уже в том, что нам не показывают, где же, собственно, они работают. Возможно, Светлана домохозяйка, об Артёме пару раз говорится, что он «учитель», но в школе мы его не видим — только на велосипедных прогулках, неформальных рок-вечеринках да за компьютером. Конечно, труд в наши дни уже давно перестал считаться важнейшим способом самореализации личности, но Артём и Светлана в принципе живут словно в вакууме — мы видим их родителей — Сашиных бабушек и дедушек — но не их друзей-подруг, братьев или сестер. Похоже, оба единственные дети в своих семьях, не научившиеся полноценно испытывать человеческие чувства, отсюда и все проблемы. Артём довольно-таки безалаберен и слабохарактерен, Светлана же и вовсе мыслит примитивными штампами: Америка — это прекрасно, Диснейленд, свобода, выборы, возможности, университетская шапочка с мантией. В Америку она едет — и тащит с собой ребенка — по сути, не ради ребенка, а ради себя, чтобы выбраться из старенькой питерской квартиры-«гадюшника» в сытую и устроенную жизнь. Потому она изо всех сил пытается убедить себя и Сашу, что в России всё плохое, жалкое, бедное и тусклое — не то что за океаном. Благополучие Саши для Светланы лишь самооправдание, в финале она отчасти осознает это.
Америка в фильме показана без какой бы то ни было демонизации — это просто совсем чужая страна, к которой даже очень конформной и фанатично стремящейся вписаться Светлане очень непросто приспособиться. Здесь всё слишком заорганизовано, упорядочено и подчинено юридическим формальностям, школьная жизнь комично копирует взрослую, при этом педагогические приемы средней школы напоминают начальную, а обычная драка мальчишек вызывает священный ужас у администрации. Саша, с его явно высоким интеллектом и хорошим общим развитием, поначалу с воодушевлением и не без успеха пытается «покорять Америку», но всё равно то и дело прокалывается, подтверждая, что он не законопослушный юный американец, а «этот сумасшедший русский». Поведение его и в самом деле отнюдь не ангельское — он может и сжульничать, и даже оклеветать чужого для него взрослого. Но способность к эмпатии развивается, только если юный человек окружен любовью, а не живет в обстановке, которая «бьет его молотком по голове». Если родители относятся друг к другу без понимания, бережности, без ответственности за свои поступки, то ребенку не у кого этому научиться.
В итоге как бы побеждает «мужской заговор» — Артём находит средства, чтобы прилететь в Америку, но не находит сил, чтобы отстоять свою любовь к сыну, и Саша встает на путь бытового терроризма, защищая свое право быть вместе с отцом. А потом применяет всю свою изобретательность и актерские способности, чтобы выручить мать, которая только что дала ему пощечину на глазах у полицейских. Именно это, а не подростковый бунт, бессмысленный и беспощадный, приводит его к победе. Если вспомнить притчу о царе Соломоне, то Светлана подтверждает свои «родительские права» тем, что перестает резать своего ребенка надвое по живому и отпускает его — как раньше это сделал Артём. Так что в конце концов верх одерживает не вражда и разрушительное для всех соперничество, а любовь, хотя никакого счастливого воссоединения семьи не происходит — это было бы слишком слащаво и неправдоподобно.
Трескучего патриотизма в фильме нет, мысль о том, что дома лучше, чем на чужбине, подается достаточно мягко, через нежное отношение режиссера к своей — и героев — малой родине, Петербургу. В результате картина не превращается в агитку против «охоты к перемене мест», но финальная величественная панорама города подчеркивает счастье Саши и Артёма и говорит о том, что всё закончилось правильно.
Всё же картине Молочникова как будто бы чего-то не хватает. Какой-то остроты, катарсиса, комка в горле, который появлялся бы у зрителя. Того, что есть в линии Ненарокова в «Экипаже», в «Воскресном папе» и «Нелюбви». За злоключениями и душевными терзаниями героев следишь с сочувствием, но достаточно спокойно и отстраненно. При этом фильм снят крепко, есть в нем и удачные находки — например, передача ребенка из рук в руки на мосту, что напоминает обмен заложника. «Скажи ей» не поднимается до уровня яркого явления в отечественном кинематографе, но вносит свою лепту в непростую тему. Возможно, фильм заставит задуматься кого-то, кто готов пожертвовать чувствами и душевным спокойствием маленького человечка ради сколь угодно заманчивой мечты — американской или какой-то другой.