Пароль доступа к Русскому миру: 06061799

6 июня весь мир отмечает Международный день русского языка. Накануне этой даты корреспондент «Парламентской газеты» проехал по местам, связанным с жизнью и творчеством того, к чьему дню рождения приурочен праздник.

От Михайловского замка до Сенатской площади

Санкт-Петербург — застывший в камне и бронзе, стихах и прозе — видите, я и сам заговорил в рифму — учебник русской литературы. Здесь сконцентрирована двухвековая история отечественной словесности.

Невский проспект Гоголя, Сенная площадь Достоевского, гостиница «Англетер» Есенина, дом Набокова на Большой Морской, Фонтанный дом Ахматовой, «полторы комнаты» Бродского на Литейном… Но мы сегодня только о Пушкине, ибо, как точно заметил другой, пусть и «коллективный» классик — Козьма Прутков, нельзя объять необъятное.

Моё пушкинское путешествие начинается, может быть, в не самом очевидном месте, у Михайловского замка. Здесь на заре XIX века, в 1801 году, был убит заговорщиками император Павел Первый. А Александр Пушкин в ноябре 1817-го, ровно за век до Русской революции, глядя на этот «пустынный памятник тирана, забвенью брошенный дворец», написал свою одновременно скандальную и пророческую оду «Вольность»:

«Питомцы ветреной Судьбы,

Тираны мира! Трепещите!

А вы, мужайтесь и внемлите,

Восстаньте, падшие рабы!»

Друзья боялись, что поэта сошлют в Сибирь или на Соловки, однако «самовластительный злодей» Александр Первый рассудил иначе. За непозволительную «вольность» он выдал коллежскому секретарю Александру Пушкину тысячу рублей на дорожные расходы и отправил на юг «лечиться от либерализма» — сначала в Екатеринослав, а потом на Кавказ и ко мне домой — в Крым. В известном смысле именно тут, у Михайловского замка, начался путь Пушкина к весёлым берегам Салгира.

Ну а мы с вами пока отправляемся по гоголевскому Невскому проспекту к воспетой Пушкиным адмиралтейской игле. Как точно заметил Николай Васильевич, «Невский проспект есть всеобщая коммуникация Петербурга…Боже, сколько ног оставило на нём следы свои! И неуклюжий грязный сапог отставного солдата, под тяжестию которого, кажется, трескается самый гранит, и миниатюрный, лёгкий, как дым, башмачок молоденькой дамы, оборачивающей свою головку к блестящим окнам магазина, как подсолнечник к солнцу…».

Ну и туфли Пушкина, конечно, тоже оставили в своё время здесь тысячи и тысячи отпечатков, добавлю я. Однако не верьте этому Невскому проспекту! — призывал Гоголь: «Всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется! Вы думаете, что этот господин, который гуляет в отлично сшитом сюртучке, очень богат? Ничуть не бывало: он весь состоит из своего сюртучка… Вы думаете, что эти дамы… но дамам меньше всего верьте…» Лучше простите меня за то, что немного увлёкся Гоголем, и идёмте на Сенатскую площадь.

«Всю жизнь свою провёл в дороге, простыл и умер в Таганроге», — отреагировал на смерть Александра Первого Пушкин. А декабристы отреагировали на неё восстанием против самодержавия.

Я не историк, а журналист. И, пользуясь этой «вольностью», могу немного пофантазировать. Думаю, если бы император не упёк в 1824 году Пушкина за «увлечение атеистическими идеями» в очередную ссылку — только теперь уже не на юг, а на северо-запад — в Михайловское, 14 (26) декабря 1825 года поэт наверняка был бы вместе со своими друзьями на Сенатской площади. Собственно, он сам признался в этом вступившему на престол Николаю Первому, который вернул Пушкина из деревни в столицу.

«Император долго беседовал со мною и спросил меня:

— Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял ли бы ты участие в 14 декабря?

— Неизбежно, государь, все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за то Небо», — пересказала со слов поэта этот разговор писательница Анна Хомутова.

До «разряда» пятерых повешенных заговорщиков — Рылеева, Пестеля, Каховского, Бестужева-Рюмина и Муравьева-Апостола — Пушкин не дотягивал, но на каторгу в случае участия в восстании отправился бы почти наверняка. Как его ближайшие друзья — Кюхельбекер и Пущин.

Дворцовая площадь: как Пушкин «унизил» Александра Первого

Уже в конце своей жизни, в 1834 году, в письме жене Пушкин иронично заметил: «Видел я трёх царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упёк меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвёртого не желаю: от добра добра не ищут». Первый (прошу прощения за много порядковых числительных) — это Павел Первый. Второй — Александр Первый. И третий — Николай Первый.

С Николаем у Пушкина действительно сложились добрые отношения. Специально для него поэт написал в 1826 году записку «О народном воспитании». Она свидетельствует об успешном излечении от либерализма (Крым — лучший курорт для исцеления от этого недуга, события весны 2014 года ещё одно тому подтверждение) и остаётся поразительно злободневной до сегодняшнего да, боюсь, и завтрашнего дня тоже. «Последние происшествия обнаружили много печальных истин. Недостаток просвещения и нравственности вовлёк многих молодых людей в преступные заблуждения, - писал классик. — …мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания… литературу, превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни; наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные».

«Должно надеяться, что люди, разделявшие образ мыслей заговорщиков, образумились; что, с одной стороны, они увидели ничтожность своих замыслов и средств, с другой — необъятную силу правительства, основанную на силе вещей»,- замечал классик, имея в виду и своих друзей декабристов, и самого себя.

И призывал «защитить новое, возрастающее поколение, ещё не наученное никаким опытом и которое скоро явится на поприще жизни со всею пылкостию первой молодости, со всем её восторгом и готовностию принимать всякие впечатления».

Поэт указывал на пагубное влияние чужеземного идеологизма для нашего отечества и предлагал противопоставить ему патриотическую систему просвещения: «Скажем более: одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия».

Мы надолго задержались на Сенатской площади, но это ключевое место в истории России и русской литературы. Медный всадник (который на самом деле никакой не медный, а бронзовый, однако чего не сделает поэт из-за лишнего слога) — тому свидетель. «Петру Первому от Екатерины Второй», — начертано на пьедестале. Великая императрица умела играть словами и быть краткой — Чехову было у кого учиться.

В Санкт-Петербурге — огромное количество пушкинских мест. Ну, например, через Неву, на Васильевском острове — «Пушкинский дом» — Институт русской литературы. А на Дворцовой площади — «униженная» поэтом Александровская колонна — в честь победы над Наполеоном Александра Первого, который поэта не жаловал. Помните же: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, К нему не зарастёт народная тропа, Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа».

Постоим, задрав головы, несколько минут вместе с другими туристами на Дворцовой, и на автовокзале на Обводном канале. «Красуйся, град Петров, и стой неколебимо как Россия», а я отправляюсь в тот уголок земли, где Пушкин провёл изгнанником два года незаметных.

Из Михайловского в Тригорское: Пушкин-работодатель

06061799 — это не просто пароль к вайфаю в гостевом доме в деревне Савкино, где я приютился на несколько дней. 06061799 — это пароль доступа к Русскому миру.

На стенах в моей комнате — картинки с изображением поэта и цитата из его письма к хозяйке Тригорского Прасковье Александровне Осиповой: «Я просил бы вас, как добрую соседку и дорогого друга, сообщить мне, не могу ли я приобрести Савкино, и на каких условиях. Я бы выстроил себе там хижину, поставил бы свои книги и проводил бы подле добрых старых друзей несколько месяцев в году… меня этот проект приводит в восхищение и я постоянно к нему возвращаюсь…»

Этот проект Пушкину осуществить не удалось, но всё равно здесь, «у себя в горах», он — один из главных, если не самый главный кормилец. Ему обязаны своим благополучием хозяева гостиниц, экскурсоводы, таксисты. Да и в целом туризм — важный источник наполнения бюджета этого района Псковской области. И в этом нет ничего дурного. Как у Пушкина в «Разговоре книгопродавца с поэтом»:

«Позвольте просто вам сказать:

Не продается вдохновенье,

Но можно рукопись продать.

Что ж медлить? уж ко мне заходят

Нетерпеливые чтецы;

Вкруг лавки журналисты бродят…»

Отправлюсь побродить и я. Сначала в Михайловское. Тут почти нет подлинных пушкинских вещей, сам дом несколько раз горел и строился заново; но подлинно главное — атмосфера места, в котором рождались гениальные стихи.

Вообще, лучший рассказ о Михайловском, да не обидятся на меня местные экскурсоводы, принадлежит собственно Пушкину. Обнаружить его можно в «Евгении Онегине»:

«Деревня, где скучал Евгений,

Была прелестный уголок;

Там друг невинных наслаждений

Благословить бы небо мог.

Господский дом уединенный,

Горой от ветров огражденный,

Стоял над речкою. Вдали

Пред ним пестрели и цвели

Луга и нивы золотые…»

И жил здесь Пушкин примерно так же, как Онегин — анахоретом: «Прогулки, чтенье, сон глубокой…бутылка светлого вина, уединенье, тишина…»

Из Михайловского, от Пушкина-Онегина, наш путь лежит в соседнее Тригорское — имение уже упоминавшейся здесь Прасковьи Александровны Осиповой, чьи дочери Анна и Евпраксия по одной из версий были прототипами сестёр Лариных — Татьяны и Ольги. Где-то здесь

«Татьяна прыг в другие сени,

С крыльца на двор, и прямо в сад,

Летит, летит; взглянуть назад

Не смеет; мигом обежала

Куртины, мостики, лужок,

Аллею к озеру, лесок,

Кусты сирен переломала,

По цветникам летя к ручью.

И, задыхаясь, на скамью

Упала…»

Потом

«Минуты две они молчали,

Но к ней Онегин подошел

И молвил: «Вы ко мне писали,

Не отпирайтесь. Я прочел…»

От этих размышлений меня отрывает внезапный сильный холодный дождь, тоже, впрочем, тотчас напоминая пушкинские стихи:

«Но наше северное лето,

Карикатура южных зим,

Мелькнет и нет: известно это,

Хоть мы признаться не хотим».

Недуг, которого причину давно бы отыскать пора — нет, не российская хандра

Действительно, пора собираться на юг, в «Земли полуденной волшебные края». И мне — работать, и многим нашим читателям — отдыхать. Но по пути — снова Санкт-Петербург. Чёрная речка. Два взгляда на одну из самых трагических страниц русской истории и точно самую трагическую страницу истории русской литературы. Одна — Лермонтова:

«Не вынесла душа поэта

Позора мелочных обид,

Восстал он против мнений света

Один, как прежде… и убит!»

Другая — Булгарина: «Великий был человек, а пропал, как заяц…»

Дом на набережной Мойки, 12. Последняя квартира поэта. Отсюда он поехал на дуэль, сюда же его привезли умирать. Картина Александра Козлова «Пушкин в гробу». Лицо усталого, немолодого уже человека — поэту было без малого тридцать восемь.

«Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить, и глядь — как раз умрем…»

У Пушкина остались огромные — около 150 тысяч рублей долги, которые погасил Николай Первый. Жена и дети покойного получили пенсии. Кроме того, царь выкупил доли совладельцев в родовых имениях поэта — Болдино и Михайловском, которые получили сыновья. Камергер Павел Дурново (это вам не какой-то ничтожный камер-юнкер) написал по поводу такого «аттракциона невиданной щедрости»: «Это превосходно, но это слишком».

Однако на самом деле это мы с вами остались должны Пушкину и не расплатимся с ним никогда — если уместно здесь такое выражение. Формула Аполлона Григорьева «Пушкин — наше всё», может быть, и звучит сегодня трюизмом, однако не перестаёт от этого быть абсолютной истиной. Она — как «дважды два четыре» для Русского мира. Будь моя воля, я бы хранил произведения Пушкина где-нибудь в Музее мер и весов как эталон Русского слова.

А ещё, как точно отметил Достоевский, именно Пушкин первый указал на «самую больную язву составившегося у нас после великой петровской реформы общества»: неверие в Россию и слепое, бездумное подражание Западу. «Его искусному диагнозу мы обязаны обозначением и распознанием болезни нашей, и он же, он первый, дал и утешение: ибо он же дал и великую надежду, что болезнь эта не смертельна и что русское общество может быть излечено…», — говорил Федор Михайлович в своей знаменитой Пушкинской речи.

Признаем из нашего XXI столетия: «недуг, которого причину давно бы отыскать пора» (нет, не российская хандра — «поправлю» я классика) оказался трудно излечимым, но надежда не потеряна. Главное — следовать пушкинскому рецепту: «Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, готовящихся служить отечеству верою и правдою, имея целию искренно и усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя в тайном недоброжелательстве».

Александр Сергеевич Пушкин похоронен на родовом кладбище в Святогорском монастыре — в тех местах, где мы с вами уже побывали во время этого путешествия. И в этом факте тоже эволюция его мировоззрения: от атеиста, сочинителя «Гаврилиады», до автора вот таких строк:

«Владыко дней моих! дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи».

Ну а дух Пушкина, согласно его поэтическому завещанию, обретается у меня дома в Крыму:

«Так, если удаляться можно

Оттоль, где вечный свет горит,

Где счастье вечно, непреложно,

Мой дух к Юрзуфу прилетит…»

Лечу и я.