о музыканте Майке Науменко

«История лидера «Зоопарка», самого красного (и это не симулякр) из всех советских рокеров и самого забытого из них же, — про всеобщее отчуждение самих себя, собственных сокровенных мыслей, озарений, собственного, выстраданного и прочувствованного всей кожей следования пути. История предательства предназначения, и тем она горше, чем больше проходит времени с августа 1991-го. Август всегда страшен какой-то неведомой обречённостью».

Трудные дни. Месяц кесарев. 27 августа, тридцать лет, как ушёл Майк Науменко — решать свою собственную задачу без решения. Не оставив нам ни учебника по выживанию, ни подсказки — на последней странице задачника для шибко умных. Да и так ли нужна нам та подсказка — ведь есть тексты, и умеющий слушать, читать — да прочитает и услышит.

История лидера «Зоопарка», самого красного (и это не симулякр) из всех советских рокеров и самого забытого из них же, — про всеобщее отчуждение самих себя, собственных сокровенных мыслей, озарений, собственного, выстраданного и прочувствованного всей кожей следования пути. История предательства предназначения, и тем она горше, чем больше проходит времени с августа 1991-го. Август всегда страшен какой-то неведомой обречённостью...

Танки, это да.

Танки в Москве были.

И «Лебединое озеро».

И трясущиеся руки в прямом эфире голубого экрана.

Что делал в те дни Майк, уже давно утративший интерес и к жизни, и к музыке (глядя на происходящее), — неизвестно. Однако известно нам вот что: человек без великого голоса, тихоня и хилый интеллигент, мальчик из ленинградской семьи преподавателя ЛИСИ (отец, Василий Григорьевич) и работника библиотеки (мама, Галина Флорентьевна) все те «дивные изменения», что приливной волной затапливали и размывали страну, не принимал. Потому как не таких изменений и перемен ждал он. Не за такое «драл горло».

«В тот день, когда ты решишь, что жизнь была напрасна,

Когда осыплются краски с картин на твоей стене,

Когда твои друзья уйдут, чтоб никогда не вернуться, —

Может быть, в этот день ты зайдёшь ко мне».

Это «В тот день» с альбома 1984 года «Белая полоса». И нет причин усматривать в разборе текста попытки натянуть мир на самомнение, поэты — они на то и поэты: прозревать заранее, предугадывать загодя, впрок...

Ленинградский фотограф Андрей (Вилли) Усов (родился в 1950-м в семье военно-морского офицера и историка флота В.Ю. Усова) в самом конце 1970-х сделал абсолютно пророческое, архаичное, как окно в прошлое, фото Майка. В знаменитой парадной с каминной полкой — улица Рубинштейна, 5.

И посреди барочной лепнины, посреди чёрно-белого архитектурного излишества и великолепия мы созерцаем «дозоопарковского» Науменко, погружённого в каменный альков, в тяжёлом свитере грубой вязки (полная иллюзия средневековой кольчуги), с руками по сторонам, поднятыми нарочито высоко, возложенными на портики... Каждому рыцарю суждено однажды пасть на поле брани...

Это сейчас Вилли Усов — признанный мэтр. Фотоработы в галереях всего мира. Слава. Почёт. А тогда он начинал. Дружил с рокерами, делал обложки для альбомов, записанных на коленке. И тоже прозревал будущее.

Никаких аллюзий — реальность, вернее, прокол реальности.

Про Майка Науменко говорили, что жил, как жилось. Дышал, как дышалось. Так и пел. Так и тексты писал. Очень точно (пусть и неосознанно, с точки зрения человека западного мышления) понимая краткость времени, отпущенного на безумные эксперименты и с народом, и с территорией.

«Когда твой отец прогонит тебя с порога,

Когда твои мемуары упадут в цене,

Когда ты будешь кричать «Караул!», но не придёт подмога, —

Может быть, в этот день ты придёшь ко мне».

Знаменитейший битломан Коля Васин (это над ним подтрунивали, что он единственный человек в СССР, который переписывается с Джоном Ленноном), фигура одиозная и одновременно трагическая, высказывался как-то, что, мол, не искал Майк Науменко Бога в своём сердце — потому и сгинул безвременно. А сам Коля Васин мечтал построить в городе на Неве храм Джона Леннона — ни больше, ни меньше. И даже участок ему выделили силами сердобольной мэрии, в устье реки Смоленки, на Васильевском острове.

И всё бы в деяниях и речах тех было бы и складно и хорошо, когда бы не упал Коля Васин 29 августа 2018-го с третьего этажа торгового комплекса. Якобы (со слов его друзей) говорил он о невозможности жить в стране, где никому не нужен храм ну вы уже поняли кого...

Выходит, и сам Коля Бога в душе искал, да не нашёл?

И выходит, в той «душной» прежней стране дышалось ему ой как полегче? Может, и храм бы там случился?.. А так — пережил Майка на 27 лет и два дня, но... Куда ж с таким багажом, да в историю? Не умаляю, констатирую.

И выходит, Майк Науменко, тихо умерший 27 августа 1991-го, пусть и при странных обстоятельствах (с людьми пьющими это дело нередкое...), просто отошёл в сторону, без пафоса и помпы, пропустив ярко раскрашенный (гуашью, до первого дождя) паровоз «новых светлых времён и свобод», ясно обозначая линию своего внутреннего отсечения неприемлемой для него действительности?

Выходит, что и так.

Он ведь видел и «Лебединое озеро», и руки, трясущиеся отчётливо и в такт...

«Когда твои кредиторы потребуют уплаты долга,

Когда ты увидишь врага на своём коне,

Когда тебя оденут в дерюгу вместо шёлка,

Может быть, хотя бы в этот день ты придёшь ко мне...»

А забавно вот что: 20 августа 1991-го Муаммар Каддафи направил «Президенту Геннадию Янаеву, председателю Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР» письмо, начинавшееся такими словами: «Мы рады поздравить Вас с Вашим смелым историческим деянием. Оно, мы надеемся, выведет СССР из смертельного кризиса, в который он ввергнут в результате широкомасштабного империалистического заговора, направленного не только против Советского Союза, но и против всех народов мира...»

Каддафи верил в Янаева, а сам Янаев в себя — нет. Так и с храмом сами знаете кого сами знаете где.

А вот другие просто согнулись...

«В тот день, когда в твоих ушах зазвучат сирены,

Когда ты тщетно будешь мечтать о тишине,

Когда тебе будет нужен кто-то, с кем не нужно говорить, —

Может быть, в этот день ты вернёшься ко мне».

Александр Кушнир, автор документального романа «Майк Науменко. Бегство из зоопарка», приводит слова (из личной их беседы в 1996-м) барабанщика «Зоопарка» Валерия Кирилова: «Всем было очевидно, что наступили другие времена. Они не то чтобы пугали, они просто были другими. Сам воздух в стране поменялся, и было неизвестно, чем всё закончится. Мне это очень не нравилось, поскольку я по натуре консерватор. Майк тоже был консерватор, и мы чувствовали, что это не те перемены, которых все хотели и ждали».

«Я ждал тебя так долго,

Но я умею ждать,

И, ты знаешь, как ни странно, я помню всё,

Что ты забыла мне сказать».

«Я не судья, со мной не нужно быть милой,

Мне можно обо всём рассказать.

Но, ты знаешь, как ни странно, я забыл больше,

Чем ты будешь когда-нибудь знать».

Это да, на первый взгляд — разговор с любимой. Где вы видели в текстах рока один только первый взгляд? Это разговор, вернее — практически беззвучный монолог со временем и страной, потерявшейся во всеобщем массовом безумии, это ментальный обмен мыслями с землёй, на которой стоишь ногами — не головой, с землёй! — не с территорией.

Комната Науменко в коммуналке, его вечная неустроенность и жизнь странствующего по дорогам пыльным ваганта, невесть как попавшего в наше (бывшее когда-то нашим) кривое и неустроенное время — лучшее доказательство внутреннего нестяжательства — пришло, ушло, забылось, затянулось небылью. И где и когда для таких, как Майк, случаются хорошие, прямые и правильные времена?..

Ещё из воспоминаний Валерия Кирилова, из его книги «Товарищ Руководитель «Зоопарка» (последние недели жизни Майк провёл в его квартире, здесь ночевал, работал, спасаясь от неизбывного одиночества): «Майк стал работать на износ, сутками напролёт. Он поднимал меня ночью с постели и читал только что написанное. Иногда я слышал сквозь сон, как он рвёт стихи; выходя из спальни, я видел, как он сжигает в камине целые кипы бумаг. Сколько он всего уничтожил тогда! «Зачем жечь, потом доработаешь», — как-то заметил я ему. Он удивлённо посмотрел на меня и грустно сказал: «Потом не будет».

Вот и строчки из песни «Сидя на белой полосе» пригодились...

«А я доволен любой погодой,

Я счастлив солнцу, и я рад грозе.

И я живу так, как мне живётся,

Сидя на белой полосе.

Мне недоступна вся ваша спешка,

Мне непонятен ваш ажиотаж.

Я не вижу причин суетиться.

Я не знаю, зачем входить в раж,

И я надеюсь жить здесь вечно,

А нет — так почить в бозе. — Прямо здесь?

Прямо здесь! На этом самом месте —

Сидя на белой полосе».

Если спросите меня, кто у нас тут в СССР был самый рокер из рокеров, — я отвечу, что Науменко. Другого не знаю.

Послушайте его вещицу «Ром и пепси-кола». Там всё есть: адова сырца (только с огня, в руках не удержишь) промозглого, рваного звука возвращения Элвиса в 1969-м, вопли почти полоумного (по тонкому сценическому расчёту) Литтла Ричарда, незатейливое себе самому подмяукивание Билла Хейли. Да и текст — безумное чаепитие в безумном мире.

Такие дела.

Камни приготовили?

Ну и молодцы.

Кидайте смелее, чего уж там.

Всё одно — промажете...

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.