«Выполняя данный обет»: интервью с Ольгой Кормухиной
Ольга Кормухина рассказала, какие планы связывает с мастерской молодых музыкантов, созданной ей вместе с Алексеем Беловым.
Наш разговор с певицей Ольгой Кормухиной состоялся накануне ее отъезда в Псков, где она вместе с мужем Алексеем Беловым (рок-музыкант, наиболее известен как лидер группы «Парк Горького». — «ВМ»). готовилась дать благотворительный концерт. Именно в этих местах, по словам певицы, родилась ее душа: здесь она встретила своего духовного наставника — старца Николая Гурьянова.
— Ольга, тогда и произошло ваше погружение в христианскую тематику, в православие?
— Ну это, наверное, не тематика и не погружение. Дело в том, что я же с детства крещеный человек. Я росла в этой культуре, моя бабушка была очень верующей, но она никогда никому веры своей не навязывала...
— Бабушка, я уточню, по отцовской линии?
— По отцовской. И дед, ее муж, был коммунистом, причем таким упертым коммунистом, кристально чистым, если говорить об идеале коммуниста. Мой дед всегда говорил: «Хоть одну картошку буду есть, но коммунизм мы построим». То есть за идею был. И он ей сказал: «Если кого-нибудь покрестишь, назову сына Ревой, а дочь Люцией». Ну, революция, да. Но она втихаря все равно всех покрестила.
И когда бабушка умерла, с дедом вдруг что-то случилось, мы так и не поняли, что с ним произошло. То ли было какое-то явление ему… Потому что он у гроба бабушки сказал: «Дети, верьте в Бога, он есть». И вот удивительно, он еще 14 лет после этого прожил, в девяносто с лишним лет преставился — и с исповедью, причастием...
Бабушка всю жизнь молилась, была верующей, но она умерла, к сожалению, внезапно — без напутствия святых тайн Христовых. И я маму спросила, почему же так, это несправедливо.
Дед-то был коммунистом, но он 14 лет жил в покаянии. А мама говорит: «Ты знаешь, он очень многих спас в сталинские времена, в 40-е годы, во время репрессий. Он занимал высокий пост в системе внутренних дел и через него проходили эти дела, особенно 58-я статья. Так он большинство просто уничтожал».
— А как увлечение рок-музыкой, которая считается многими сатанинской, от лукавого, как музыка вообще может сочетаться с христианством?
— Я думаю, рок-музыка гораздо больше сочетается с христианством, чем любой другой жанр. Ну, я классику не беру, я имею в виду современные стили. Дело в том, что в ней присутствует духовность. Многие рокеры воцерковились, у них есть вот эта нежность, как у Достоевского, помните, когда Аглая в «Идиоте» говорит: у вас есть только правда, а нежности нет, значит — несправедливо. Так вот рокеры — они все справедливые такие пацаны.
— Вы с Алексеем Беловым создали… Мастерскую, студию, что это?
— Это мастерская. Мне очень нравится это название, ну, это как у нас во ВГИКе было (в 2007 году Кормухина поступила на режиссерский факультет ВГИКа, в 2008 году сняла свою первую режиссерскую курсовую работу «И светит, и греет», где снялась в одной из главных ролей вместе с Евдокией Германовой. — «ВМ»). Это очень правильно, когда есть мастер и есть ученики.
И они же и подмастерья, то есть тут нам не дано предугадать, чем слово наше отзовется, потому что иногда серые лошадки вырываются очень сильно вперед и невозможно в начале сказать, кто из учеников твоих станет действительно мастером, а кто, может быть, на полпути «сдуется».
И мне все время приходит такой пример на ум — это мастерская Рубенса и мой любимый художник Антонис ван Дейк. Насколько этот человек умел сочетать правдивость и вот эту нежность, то есть у него в портретах всегда чувствуется любовь. Хотя, казалось бы, сидит там наплющенный какой-нибудь бюргер, тем не менее все равно любовь к нему художника присутствует.
И был такой случай, ван Дейку тогда было всего 16 лет. Рубенс отправился погулять, и стоял холст с недописанной картиной, ученики разглядывали мелкие детали. Краска еще не высохла, и кто-то случайно смазал руку изображенного на картине человека. Ну и ван Дейк, недолго думая, взял кисть и все поправил, нарисовав заново. Когда мастер вернулся с прогулки и подошел, чтобы свежим взглядом посмотреть на свое творение, он сказал: «Вот вы говорите — Рубенс сдал, Рубенс постарел, а вы посмотрите на эту руку!» Вот очень хочется таких сюрпризов от учеников.
— Учитывая то, что вы с младых ногтей увлекались живописью, да еще и архитектор по образованию, читатели решат, что вы организовали мастерскую, где рисовать учите.
— Кстати говоря, рисовать, может быть, тоже заставим, если понадобится. Ну не заставим, а вдохновим. Ведь Алексей же тоже архитектор по первому образованию. Дело в том, что искусства, они же питают друг друга. Но в нашем случае речь идет о музыкальной мастерской. Это, упаси боже, не продюсерский центр, скорее, альтернатива ему, его задача — чтобы ребята под нашим руководством проходили весь процесс создания произведения, с нуля и до зрителя.
— То есть вы учите их сочинять?
— Нет, сочиняют они сами. Наша задача — определить в произведении зерно: что он хочет этим сказать, какой образ стремится донести до людей. Вот нам надо помочь ему этот образ найти. Потому что иногда наше слышание и видение открывает в их произведениях то, о чем они и сами не догадывались.
Дело в том, что лицом к лицу лица действительно не увидать. Большое видится на расстоянии, а мы — на расстоянии все-таки, потому что, когда это твое детище, очень трудно что-то пересмотреть и переиначить, то есть тебе твоя рубашечка ближе к телу. Может быть, поэтому у нас так хорошо всегда с Алексеем получаются кавера, особенно в акустике.
Ну, я вообще считаю, что это дело чести, это репутация твоя профессиональная, когда ты можешь чье-то произведение трактовать по-своему, по-другому и так, чтобы оно зажило новой, но такой же полноценной жизнью.
То есть ты добиваешься, грубо говоря, того, чтобы сохранилось зерно автора, но чтобы образ получился иной, более созвучный тебе.
Хотя я, правда, не очень люблю кавера, поэтому, честно говоря, последнее время стараюсь отказываться от таких предложений. А их очень много всегда, потому что телевидение у нас, когда нащупает какую-то жилку золотую, начинает ее активно разрабатывать. Но не хочется тратить время на это, хочется заниматься своим творчеством, ребятами, тем не менее мы все равно будем давать задания, делать кавера…
— Кавера на что?
— А пусть они выберут сами. Выбор произведения очень многое о человеке говорит. Это тоже ваш внутренний мир, так мы познаем себя, познаем друг друга через образы, которые мы выбираем. Как у Высоцкого: «нужные книги ты в детстве читал»… Ведь есть масса людей, которые сами неспособны к творчеству, но очень хорошо разбираются в творчестве других, и таких примеров в истории масса. Когда, допустим, музыкальные или театральные критики своими подсказками или замечаниями помогали великим мастерам оттачивать свои произведения до такой степени, что они становились непревзойденными шедеврами.
Конечно, я отдаю себе отчет в том, что не у каждого из наших сегодняшних учеников или тех, кто еще придет к нам, получится стать выдающимся певцом или композитором. Но мы планируем, чтобы у нас были прямые ученики — то есть те, с кем мы непосредственно будем заниматься, а еще к нам будут приходить на мастер-классы вокалисты, инструменталисты…
— Кто может стать вашим учеником? Какой-то возрастной, профессиональный ценз существует?
— Нет, нет, абсолютно. От 18 до 47. Ну а что вы так? Я в 47 пошла во ВГИК учиться. Я 10 лет не могла защитить диплом, то есть я его сняла, а на защиту не могла доползти просто, настолько график был сумасшедший. Вот, кстати, благодаря ковиду я защитила диплом на пятерку. Я теперь имею диплом на право вредить (смеется).
— Так, а ученики отбирались из кого?
— Из студентов Института современного искусства.
— То есть это мастерская при институте?
— Да. Мы не хотим это называть аспирантурой, еще как-то, не хотим. Не магистратура, не аспирантура, вот именно мастерская.
И честно говоря, это была моя клятва, которую я дала незадолго до кончины моего любимого педагога Татьяны Николаевны Маркович. Она вместе с мужем Хачатуровым перешла из Гнесинки в ИСИ преподавать. Это просто двое могикан! Вот есть исполнители-легенды, а есть педагоги-легенды.
И я вот думаю: часовню я построила, выполнив обет, данный своему духовнику. Теперь мне надо создать мастерскую, выпустить учеников — чтобы выполнить обет, данный любимому педагогу. И тогда я могу спокойно умирать. Или уйти на покой.
— Я считал, что сочинительство все-таки не ремесло, что это приходит откуда-то, а здесь, я понимаю, подход такой, что надо себя что-то заставлять делать. Или я ошибаюсь?
— Вот когда я изучаю биографии композиторов, или писателей, или поэтов, а я именно изучаю их: читаю дневники, воспоминания о них, переписку, потому что мне всегда интересно понять, а как же у них все это происходило… И удивительная, оказывается, вещь — все гении с утра садились за письменный стол и просто начинали работать, и это вовсе не значит, что из-под их пера выходило сразу что-то гениальное.
Вот у нас с Алексеем все время терки происходят по поводу ночного творчества. Я все время его уговариваю перейти на утренний процесс, потому что… ну, как бы хочется подражать классикам.
Но пока не получается: ты только собрался работать — и вдруг человек приезжает с какой-то своей бедой, с проблемой. Ну что ты ему скажешь: давай приезжай завтра, у меня тут творческий процесс?
Мир никогда не относился к художникам с той любовью при жизни, с какой он относился к ним после смерти. Все ровно наоборот. Огромная любовь после смерти и вплоть до гонений при жизни, ну или непризнания, игнора полного.
Я часто привожу в пример Моцарта и Сальери. Ну не верю, что Сальери отравил Моцарта, и я думаю, что и Пушкин в это не верил.
— Решил хайпануть?
— Ой, ну зачем так. Нет, он гений, гениям хайповать не нужно совершенно.
Уж поверьте мне, Моцарт, наверное, больше понимал о музыке Сальери и о своей. Потому что, кроме нот, есть еще вещи, которые, может быть, доступны десяти, а то и меньше, процентам человечества. Как говорила моя любимая Елена Образцова начинающим оперным певицам: наше отличие только в одном — вы поете ноты, а я музыку. Вы поете в комнате, а я на небе. Вот в чем разница между Сальери и Моцартом.
— Андрей Макаревич в интервью мне рассказал, что «Машина времени» записала альбом благодаря карантину во время пандемии. А что сделала Ольга Кормухина?
— Ну, что касается творчества, то мы с Алексеем Беловым сводили звук моего юбилейного концерта в «Крокусе». И, собственно, болели этой самой заразой. Причем очень жестко. Это был конец мая — июнь 2020-го. Как раз ко дню рождения такой «подарок» мне.
На самом деле это и правда подарок, потому что очень многие вещи переосмысливаешь, когда такая опасность над тобой нависает. Это действительно страшная штука. Вот и я много что поняла — и про болезнь и, самое главное, про себя, потому что, когда подобное происходит, ты начинаешь копаться в себе и проводить внутреннюю ревизию. И я хорошо покопалась! Я даже благодарна этой ситуации. Алексей, я думаю, тоже.
Слава Богу, удалось спасти маму. Она тоже болела. Ее пришлось потом в «Склифе» долечивать.
— Вы же не синхронно все заболели?
— Все разом. Мы с Лешей одновременно, на следующий день — мама, еще через день — дочь.
— Кстати, про дочь…
— Она просит ее не упоминать даже. Анатолия сказала: «Я не хочу в ваш шоу-бизнес, пожалуйста, оставьте меня в покое. Я не хочу быть публичной…» Она смеется только, когда в интернете появляются чужие фотографии, которые выдают за ее снимки. Один журналист радостно так сообщил: «Вот я все-таки ее застукал, я ее снял». А снял он девушку, которую тоже зовут Анатолия, и она оказалась подругой нашей дочери.
