Просто русские дети

В России готовится к прокату новый художественный фильм режиссёра и сценариста Юлии Лемарк «Эмиграция». Картину посмотрел писатель и литературный критик Александр Чанцев и поделился с «Сутью Событий» своими впечатлениями. Перед нами пресловутые русские мальчики – как у Достоевского, обладателя копирайта на выражение, они страдали о судьбах родины, так и сейчас, ничего не изменилось. То есть – и это, видимо, очень плохой знак – не изменилось в стране. Сами-то мальчики весьма прогрессивны – модная небритость, престижные работы. Такие по-пелевински разочарованные персонажи, рулящие всем, но все равно лишние люди (русская классика не отпускает и права). И одна на всех у них разочарованность – не менять, а уезжать. «Валить надо!» Валить – и это даже навязчиво, как и довольно плакатно про такой весь православный-православный спектакль в школе – хотят все. Хорошие и плохие, потерянные и нашедшие себя в этой жизни, художники и наркокурьеры, взрослые и дети. «Мечтал был полярником – стал манагером», как пьяно плачет один из героев и сматывается в Израиль. Да, советское детство многих обмануло мечтами, которым не суждено было сбыться. Слушающий его главный герой Костя – эмигрант даже дважды. Он давно уже в пассивной, внутренней эмиграции: «не хожу на выборы, налоги не плачу, новости не смотрю – нет меня!». Но и его работа, арт-директором в рекламной, что ли, фирме на каких-то госзаказах (целевая аудитория, откаты-накаты, «бездарность – это нормально») – толкает его в почти открытую эмиграцию, бегство. Как был фильм с Майклом Дугласом – «С меня хватит!» Вот и Костя бросает все, работу, и просто уходит. Достало! Символично, кстати, где герои пили и обсуждали это все – на кухне, символе эмиграции предыдущей, третьей, не сбиться бы со счету, волны - «кухонные разговоры», «кухонная фронда». Сейчас она возможна только в интернете (Фейсбук как аналог таких кухонь) – и да, в следующей фразе возникает интернет. И выход опять – валить, бежать. Кажется, еще немного, и историки-социологи введут понятие четвертой волны эмиграции. Или первой, если обнулить все эмиграции прошлого века. Кстати, кто останется? Этот вопрос звучит, но – без ответа. Кроме наркокурьеров, скользких пробивных типов, сынка депутата и прочих уж слишком типических персонажей – кто честный и хороший? Советский еще дед – но он умер (тоже – ушел, по сути-то, так же сейчас и говорят про умерших). Молоденькая учительница, делающая так, что ученики хотят учить стихи и танцевать. И, с натяжкой, Костя. И вот эта натяжка – пожалуй, самое интересное. Потому что он «хочет жить по законам, а не по понятиям» — это понятно. «Он ненавидит страну» - ну, тоже понятно. Как и его происхождение – москвич, интеллигентная семья, университет, языки, хорошая работа («все как надо, на всем готовом», как говорит его сильно приезжий коллега, другой же, более циничный, кидает еще одну связку с эпохой прошлой эмиграции – «раньше интеллигенты работали в котельных, сейчас – развозят наркотики»). Про него несколько и разными героями – кстати, фильм дан в ретроспективе, о Косте рассказывают, характеристики его дают перед следователями – сказано: хороший мальчик. Ну да, хороший русский мальчик, привет еще раз Достоевскому, не Пелевину. Или жестче – «хороший мальчик в дерьмовой стране». Примем и это. Но вот сказано его женщиной (точнее о статусе их отношений непонятно, то есть понятно – не женится, не живет с) – «здесь это невозможно. С тобой невозможно». То есть – невозможно дважды, получается так? Виновата не только страна, но и сам Костя? Костя, кстати, старается. Он почти цитирует «Брата» - «сила в чем?» Он, как Мать Тереза, берется доделать дела сбежавшего в Израиль друга (дела эти, кстати, совсем не легальны, поработать наркокурьером – как это «бьется» с его словами про жить по законам?). Он, уже как Иисус, обмывает ноги другого своего друга наркомана (но бросает его, больного, в тяжкой ломке, отделавшись наркотической и денежной подачками). Он, и это главная его миссия, спасает сбежавшего ребенка – совсем как Холден Колфилд из «Над пропастью во ржи», мечтавшей о такой работе, спасать заигравшихся детей. Дети – вообще отдельная линия фильма. На юное поколение, на их новое сознание любит с надеждой смотреть нынешние протестующее поколение постарше. Но сами школьники, ученики Костиной девушки, смотрят в телефоны и в упор не хотят понимать, зачем им учить стихи, ведь это не дает денег, успеха в жизни. Хорошо, потом самый проблемный – и самый протестный – ученик все же выучит Бродского. Почему Бродского-то, спрашивает она, его же нет в программе? «Он на рэп похож». Ок, тут скорее всего отсылка к протестному же рэперу Noize MC, что недавно начитал Бродского. Так к чьему творчеству обращается в итоге ученик? Классика или протест? Вопрос из разряда отцы или дети, кто виноват. Или, как говорила Патти Смит, «просто дети», justkids. Но мы забыли про Костю в чужой машине с пакетиками «первого», а ему ой как нехорошо… Ребенок, тоже Костя, падает на него буквально как снег на голову – зимой, среди сугробов, забирается в его машину. Он сбежал, не хочет возвращаться домой. И вот оба Кости, стар и млад, отправляются в путь – как в «Кикудзиро» Китано Такэси, где пожилой маргинал-раздолбай становится гидом, оберегателем, Вергилием для маленького мальчика, и даже как в «Достучаться до небес» (ибо для одного из них путешествие станет путешествием в смерть). Их бегство ограничено Москвой – но что может быть более одиноким, чем мегаполис, когда нет дома? «Я хочу домой» - «Я тоже». Фильм глухо, как петля, туго закольцовывается. Начался у дома в сугробах – и вернулся к нему. Герои хотели сбежать, изменить свою жизнь, измениться – они сбежали, ведь судьба всегда исполняет желания людей, вопрос только, когда и как. Они сбежали, но финальная фраза - петля сдавливает(ся) еще туже – «ничего не изменилось». Потому что они хотели поменять, как сейчас говорят, локацию, но не себя? Они недостаточно пытались (стрельба Кости, дурная аллюзия на пальбу Данилы Багрова, это все же не выход, это то бегство, что эскапизмом зовется)? Или это в принципе невозможно? Те проклятые русские вопросы, что, как и порядковые номера волн эмиграции, плюсуются к «Что делать?» и «Кто виноват?». И добавляют фильму той глубины, что кардинальнее социальной повестки.