Мои мысли на полях книги Елены Груздевой "Болонка, сдохни!"

Елена Груздева. Болонка, сдохни! Эссе о психоанализе, театре и кино Лит. бюро Натальи Рубановой Изд. Решения Ridero, 2021 П еред вами моё прочтение прочитанного... Театр начинается с раздевалки, книга с обложки и названия. Обложка и название книги Елены Груздевой являют собой пример классического когнитивного диссонанса. То есть вызывают в сознании столкновение понятийных и эмоциональных противоречий. Очаровательная брюнетка в кружевном чепце с кукольной болонкой в руках (репродукция картины Раймундо де Мадрасо и Гаррет «Девочка с собачкой») совершенно не стыкуется с живодерским названием книги: «Болонка, сдохни!». Не может тот, кто использует эту замечательную картину для обложки, желать смерти болонке даже в переносном смысле. А тот, кто может стать убийцей милой собачки, должен найти совсем другое изображение. Картинку с названием примиряет подзаголовок: эссе о психоанализе, театре и кино. Если речь о психоанализе, то картинка с названием получают иное звучание. Хотя чтобы понять конечный смысл, книгу надо прочитать. Начнём с конца Как любят писать многие: «чтение увлекательное, на одном дыхании от начала и до конца...» - это не про «болонку». Для чтения этой книги потребуется много дыхания. Конечно, если читать с пониманием, а не просматривать буквы. Практически каждое предложение несёт смысловую нагрузку. И стилистику письма Елены также нельзя назвать простой. В итоге, когда сложноподчиненная мысль высказана сложноподчинённым способом изложения, чтение получается сложным. Например, такая мысль: «Чем бессмысленнее катастрофа, чем ужаснее резня, тем ближе возвышенное. Это то, что имеет отношение к жертве, а значит и свидетельствует о нехватке Отца, который являясь вершителем символического, не справляется с данной функцией...» (Е.Г., стр.22) Вот такая цитата. Её вполне можно прочитать на одном дыхании. Но потом придётся долго и глубоко дышать, и шевелить мозгами, чтобы до конца понять, что имеется в виду. Причём ранее в тексте Отец не упоминался, не было никаких расшифровок этого понятия, это означает - работа мозга будет не простой. Елена поясняет: « Отец - вершитель символического», что даёт намёк на понимание. Лишь намёк. И как связать первый посыл мысли с тем, о чём идёт речь дальше? «Перевариваем» прочитанное: «чем ужаснее резня, тем ближе возвышенное». Уже этот постулат заставляет соображать: почему же это происходит? И о каком возвышенном речь? О возвышенном чувстве одного конкретного индивида или об общенациональном, или, более того, мировом мироощущении? И еще нужно понять идёт ли речь о сознательном или бессознательном восприятии возвышенного? Ну, хорошо, попробуем читать дальше, может прояснится: «это имеет отношение к жертве» ... Это — то есть возвышенное? Хорошо, пытаемся связать: возвышенное ощущение возникает к жертве по мере ужесточения резни. То есть еще проще: чем страшнее резня, тем возвышеннее отношение к жертве. Дальше: «...а значит свидетельствует о нехватке Отца...» Вот тут и вовсе приходится делать «стоп»: по мере ужесточения резни возникает всё больше возвышенного, что свидетельствует о нехватке Отца . То есть если бы нехватки Отца не было бы, то и возвышенного тоже? Отец - вершитель символического не справляется с этой функцией, потому что он отсутствует. С функцией работы над возвышенным? Вот такая разборка только одной мысли. Только одного посыла первой главы. Сложно. Не правда ли, Мысли, безусловно интересные. Во всяком случае, мне, как человеку с академическим философским образованием, любопытно разобраться в хитросплетениях мыслетворчества автора. Я привыкла к пунктирному обозначению задуманного. Далеко не все философы, психоаналитики, психологи излагают свои идеи последовательно, пункт за пунктом поясняя читателю, что имеется в виду. Нужно быть самому философу, чтобы уметь расшифровать тексты, в которых нарушена цепочка логических связок — автор не поясняет каждое «А», прежде чем перейти к «В», а порой от «А» переходит к «С», пропуская «В». Некоторые авторы умеют писать о сложные простые слова, объясняя мысль от первого посыла до последней точки, что понятно читателю не об ремённому глубоким философским образованием. Некоторые авторы пробрасывают пояснительные моменты и читателю предстоит работа над текстом, если он хочет докопаться до истины. Я это называю «пунктирным изложением». Именно так, как мне кажется, излагает Елена Груздева. Поэтому её книга доставит удовольствие тем, кто любит разбираться в непонятных на первый взгляд мыслях. Понимание смысла увлекает и порождает у читателя свои ассоциации и новый виток вопросов, поиск ответов на которые обогащает вас и расширяет миропонимание. Иногда ход мысли читателя уходит далеко от задуманного автором, так как улавливается только пунктир заданный им. Но примемся за чтение. Об утраченном времени и истории, как длящемся акте Тема «времени», «жизни и смерти», «сопереживания» раскрывает автор книги «Болонка, сдохни!» в главе «Теория дистанции в поисках утраченного времени». Эти рассуждения мне также близки. Жизнь, которую проживает человек, остаётся в памяти. Но память обманчива, она искажает то, что было на самом деле. Преломляет пережитое через восприятие, оставшееся в памяти. «Обыденную жизнь составляет труд, который совершили наше самолюбие, страсть, наш дух имитации или подражательства, наш абстрактный ум, наши привычки...»1). Поиску «утраченного времени», нашему присутствию в тех или иных моментах истории — своей или всемирной, посвящены работы философа Мамардашвили, на которые ссылается Елена в этой главе, двигаясь по следам его исследования. 1). (Мамардашвили М.К. Психологическая топология пути,1997. Цитата из книги Е.Груздевой «Болонка, сдохни!, стр. 13) И тут мы читаем о таком понятии, как Acte Durable (длящийся акт). «Агония Христа длится вечно». Цитата из лекций Мамардашвили. И она не может не остановить читателя, чтобы не задуматься об этом акте. Чтобы пояснить на конкретном примере, что имеется в виду под этим понятием, Елена обращается к другому философу — к лекциям Юрия Лотмана. В одном из выступлений Лотман рассказал историю Вольтера. Оказывается, великий французский философ и просветитель был человеком, который «при физической слабости обладал неистощимой энергией духа». Каждый год 24 августа, в годовщину страшных событий Варфоломеевской ночи, Вольтер был болен. К тому времени многие забыли о той жуткой резне, когда в одну ночь погибли десятки тысяч ни в чем не повинных людей. Вольтеру же было плохо. Физически плохо в день страданий виноватых только в том, что молились другому Богу. «Я стыжусь того, что принадлежу к этой ужасной нации. Площади, где казнят и колесуют...» (Вольтер). Любая несправедливость поражала его так, будто происходила с ним самим. Можно прочитать о резне той ночи в учебнике, можно критиковать историческое прошлое, осуждать и возмущаться. «Но быть больным в этот день — это означало другое, это означало не только идеи, но и совесть, прошедшую через тело, совесть, дошедшую до глубин» (Ю.Лотман, Беседы о русской культуре) «События Варфоломеевской ночи были для Вольтера «вечно длящимся актом», он заново переживал их каждый год, попадая в эту структуру сознания либо воссоздавая её», - пишет Елена (стр.16). Что же это за феномен: время, как длящийся акт ? Прус считает, что, если мы, как Вольтер, участвуем в нём, в событиях прошлого, сопереживаем этому, у нас формируется душа. Но все ли способны на это мироощущение? Лично мне более чем понятны мысли, акцент на которых сделала Елена Груздева. С болью во мне отдаются страдания погибших в мировой истории людей. Я чувствую, как вонзаются в запястья ржавые гвозди, распятых вдоль дорог Римской империи. Казнили преступников? Но кто теперь знает, кто был преступником, а кто пострадал напрасно, кто был жертвой. Шесть тысяч мужчин, распятых вдоль дорог от Капуи до Рима, после разгрома восстания Спартака — преступники? Да, для той власти, безусловно. А для нас, живущих в 21-ом веке? Тысячелетия смыли истину. Мне же физически невыносимо думать о тех, кто днями и ночами страдал от мучительной боли, прибитый к столбам вдоль дорог, обжигаемый солнцем. Независимо от того, кто они... Мне больно думать и о тех, кого жгли на кострах в средневековье. Хочется кричать от боли, когда вижу картины прошлого. Женщина привязана к столбу, под ней разжигают огонь. Сначала её душит горький дым загоревшейся сырой соломы, глаза застилает гарь, смешанная со слезами. Слышу душераздирающий вопль, опалённой огнем жертвы. Современные исследователи оценивают общее число казнённых за ведовство в 300-летний период активной охоты на ведьм в 40—50 тысяч человек. И женщин, и мужчин, и даже маленьких детей. О той боли, которую испытываю, читая хроники последнего столетия вообще говорить не хочу. Слишком много страданий, слишком свежа память. Тут уж и вовсе … почти по живому. Я задыхаюсь вместе с теми, кто тонул в море на взорванном судне, ощущаю боль в желудке, умирающих в Блокаду от голода, чувствую резкую боль от прошедшей сквозь меня пули и даже липкую струю крови, стекающую со лба. Почему со мной происходит всё это? Возможно я слишком чувствительная, впечатлительная? А может в глубинах моего подсознания таится память о тех, кто испытал эти муки? Эти мысли — о переживаниях современного человека связанных со страданиями прошлого, посещали многих мыслителей. Об этом думал М. Пруст в книге «В поисках утраченного времени». Пытался разобраться в мыслях Пруста известный философ Мамардашвили М.К. в лекциях, посвященных его роману. Много пишет об этом и цитируемый Еленой Юрий Лотман. «Утраченное время» утрачено не для всех. Воспринимают прошлое те, чья жизнь наполнена духовностью. Время не утрачено, оно длится вечно. И некоторые люди могут сопереживать, чувствуя связь времен на подсознательном уровне. Прошлое — элемент длящегося акта. Если мы в нем участвуем, у нас формируется душа. Это и есть то утраченное время, которое мы ищем. Это не свершившееся прошлое, которое мы всё время довершаем, если участвуем в «сплетениях становления его смысла», пишет Елена (Е.Г., стр.16). И трудно с этим не согласиться. Acte Durable и новая риторика Коротко остановимся на следующей главе книги «Болонка, сдохни!» Она возвращает нас к пониманию той цитаты, которую пыталась разобрать я в самом начале: «чем бессмысленнее катастрофа, чем ужаснее резня, тем ближе возвышенное. Это то, что имеет отношение к жертве, а значит и свидетельствует о нехватке Отца, который являясь вершителем символического, не справляется с данной функцией...» Тут Елена говорит о страданиях. И о восприятии страданий и мук в прошлом и в настоящем. Времена меняются. «События сегодня — это человеческое безумие» (Ю.Кристева, французский философ, психоаналитик). «Проявления психических расстройств, панические неврозы, количество которых резко возросло, являются своеобразной отдачей должного, возобновлением памяти», - поясняет Елена Груздева. Иными словами, не переработанная боль и сострадание прошлого выливаются в безумие настоящего. Мучения испытанные людьми в прошлом передаются на подсознании людям сегодняшним. «Новый мир крайне политический, оказывается ирреальным. Мы живём в реальности нового мира страдания» (Ю.Кристева. Черное солнце. Депрессия и меланхолия, 2010). Елена Груздева подходит к раскрытию темы о передаче исторического груза страданий от резни и катастроф в современное общество очень своевременно. Если человечество не поймёт этого, в дальнейшем погрязнет в еще больших проблемах психического свойства. «Мировой кризис, являясь и религиозным, и политическим одновременно, поражает личностную идентичность, и находит своё выражение в кризисе мышления и означивания», - делает вывод Елена Груздева (Е.Г.,стр. 23). И я на столько с ней согласна, что не могла не вынести эту цитату полностью. Возникла необходимость в новой риторике. Риторике апокалипсиса . Во второй половине двадцатого века возникает вопрос: возможно ли искусство после Освенцима? Имеют ли современные люди право на удовольствия, если живут в неосознанном «море» трагедий и боли прошлых веков? Каким может быть обращение к возвышенному в условиях нового времени? На этом стоит передохнуть. Дыхание перехвачено тяжелыми размышлениями. О прошлом, о страданиях целых народов, о нашей с вами жизни сегодня, которая не может быть счастливой в общечеловеческом понятии, если мы не поймём, что время — это длящийся акт. «Агония Христа длится вечно», - снова и снова возникает в голове. И до тех пор, пока мы не переработаем страдания прошлого, эта агония не закончится... Отражение отца Следующая глава книги «Болонка, сдохни!» посвящена фильму Андрея Тарковского «Зеркало» и представляет собой эссе, в котором Елена объясняет с точки зрения психоанализа смысл, вложенный режиссером в снятый им фильм. Зритель видит эпизоды реальной жизни. Встречи, расставания. Слышит разговоры, которые ведут герои фильма. А психоаналитик Елена Груздева «читает» в этих эпизодах то, о чём думал (или даже не думал, а чувствовал или ощущал в глубине своего подсознания) Тарковский, снимая эти картинки. Фильм «Зеркало», как сказал Ингмар Бергман, «...не документ, а сон...". «Зеркало» даже не фильм-воспоминание эпизодов из детства. Тарковский показывает зрителю свои переживания, страхи, ощущения. А что, если не сны, дают поле для психоаналитических исследований? Эпизоды фильма - мозаически пазлы, состоящие из обрывков ощущений и снов. Для обывателя, как пишет Елена, фильм сложен для восприятия и для многих остаётся непонятым: «повествование прерывисто, изложено сложным ритмических и смысловым рисунком» (Е.Г., стр. 28). Для того чтобы понять то, что вкладывал автор, снимая фильм, надо использовать психоаналитический аппарат. Что с успехом и делает Елена. Например, такой эпизод: человек заблудился, ищет дорогу. Он встречается с Марией и просит у неё отвертку, чтобы открыть свой чемодан. Но Мария отказывает ему, хотя вряд ли в доме нет того, что просил прохожий. После этого мужчина садится рядом с женщиной на забор... и проламывает его... Вот такой эпизод. Ничего более, чем описано мной, зритель не увидит. Психоаналитик же делает глубокие выводы, вычленяя второе дно кадра: прохожий искал ключ к женщине, но она отвергает его (отказав дать то, что ему было нужно и что у нее было). Усевшись с женщиной на забор, мужчина вторгается в ее личное пространство. Но, проломив доски... он падает, и это говорит о том, что ему не удаётся проникнуть в личную жизнь Марии. Видимо, именно это ощущал Андрей Тарковский в детстве, когда произошло что-то подобное. Или эпизод, когда дети, гуляя в лесу, слышат голос отца вернувшегося с фронта. «Дети бросились бежать: мальчик должен был домчаться первым, но упал, поэтому прибежал к отцу чуть позже сестры...» Это эпизод из фильма. Но что «читает» в этом кадре психоаналитик? Елена считывает следующее: «Путь к Отцу растущему без отца мальчику прокладывать сложнее, чем девочке». Автор «болонки» поясняет: «девочка идентифицируется с матерью, и в этом смысле ей проще...» Так ли думал Тарковский, снимая эпизод с прохожим, который попросил у матери отвертку или показывая зрителям бегущих к отцу детей, вряд ли кто-то сможет сказать с точностью. Впрочем, человек пришедший на сеанс к психоаналитику, тоже рассказывает лишь то, что на поверхности его воспоминаний (ощущений). А опытный аналитик должен докопаться до второго или даже третьего слоя в подсознании пациента, что и делает Елена Груздева в эссе о Тарковском и его фильме «Зеркало». Кадры фильма Тарковского — сплошные эпизоды, являющиеся символами. Особенно выделяются действия воздуха и воды. Режиссер множество раз останавливается, показывая движение ветра (колышущаяся трава, развивающиеся на окнах занавески), и капающую с потолка воду. Весь фильм наполнен символикой, буквально каждый эпизод представляет собой интересное исследование для психоанализа. Метафорична сцена обдуваемого ветром стола с кубком вина и хлебом. Не имел ли в виду Тарковский, снимая этот эпизод, образ престола со Святыми Дарами овеваемого Святым Духом. Связать всё это между собой, чтобы построить ровную и плавную сюжетную линию невозможно. Зритель видит эпизоды прошлого и настоящего, которые могут перемешиваться и в цвете — от черно-белого до разноцветного, причем цвет не даёт подсказки о временном характере эпизода (настоящее может быть черно-белым, а воспоминания цветными), реальность перемежается со снами, в художественные кадры вставлены кадры кинохроники. Это всё путает зрителя, которому приходится долго разбираться, что было на самом деле, а что приснилось. Фильм можно воспринимать или как эстетическое целое, или разбираться в нём после просмотра, как это сделала Елена Груздева, используя психоаналитические атрибуты. В нём нет единого сюжета. Но есть глубокий смысл. Импонирует мне и вывод, сделанный Еленой о том, как происходит стыковка поступков, совершаемых нами с их осознанием. Сначала мы слепо совершаем что-то, а потом уже происходит понимание (осознание). Елена обозначила этот ход «поступками наперед». «Несовершенство человеческого сознания в том, что оно всегда фрагментарно: часть его в прошлом, часть — в будущем, но целиком в настоящем — никогда» (Е.Г., стр.35). Пора перевести дух. И сделать паузу. Дальнейшие главы книги «Болонка, сдохни!» это и разбор мифа об Орфее, и оперы «Пенита», посвященной пожизненно заключенным женщинам, и работам Достоевского и даже сериалу «Место встречи изменить нельзя». Да и причем тут невинная болонка, которую автор призывает сдохнуть, я тоже еще не поняла. Если вам интересно, берите книгу Елены Груздевой и разбирайтесь в этом сами. Или подождите немного, я передохну и продолжу свой разбор...