«На США останется пятно позора» Как автор «Таксиста» снял триллер о покере и безжалостных американских палачах в Ираке
В кино выходит «Холодный расчет» живого классика американского кино Пола Шредера. Это хит недавнего Венецианского фестиваля и, что важнее, один из самых жестких фильмов сезона — экзистенциальный, но динамичный триллер, с отвращением взирающий на современную Америку глазами таинственного профессионального картежника (Оскар Айзек) с жуткими пятнами в биографии, которые не смыть никакими успехами в покере или блек-джеке. «Лента.ру» поговорила о картине и ее герое с самим Шредером — культовым автором, который как сценарист написал «Таксиста» и «Бешеного быка» Скорсезе, а как режиссер снял такие выдающиеся фильмы, как «Американский жиголо», «Конвейер», «Жесткач» и «Мисима: Жизнь в четырех главах».
«Лента.ру»: Что появилось в вашем замысле раньше: мир азартных игр или тюрьма Абу-Грейб, воспоминания о которой терзают героя?
Пол Шредер: Азартные игры. Мне показалось, что гэмблинг — как профессия, как образ жизни — может быть интересной метафорой. Я стал изучать этот мир, стал задаваться вопросом, люди какого типа выбирают себе такое занятие — и что этот выбор может отражать. Кто будет сидеть там без движения, бесконечно считать карты, по 12 часов в день, как робот? И я стал представлять себе такого персонажа, думать, как он может быть устроен. Настоящие гэмблеры, реальные игроки в покер меня не интересовали — важнее было представить, что у них может быть внутри, что может подобное занятие скрывать. Так в какой-то момент я пришел к образу человека, сделавшего нечто глубоко аморальное — и с тех пор живущего в состоянии полураспада, в чистилище. Еще не мертвый, но уже не живой. Следующий вопрос, который нужно было решить — что он такого ужасного мог натворить. Такого, что он не может сам себе простить.
И тут я вспомнил про Абу-Грейб — и понял: вот оно. То, что там происходило, действительно простить невозможно. Если ты служил там, то даже после того, как ты умрешь и умрут все вокруг тебя, пятно позора на Америке все равно останется — и останется навсегда. И никакой тюремный срок — а герой «Холодного расчета» отсидел семь с половиной лет — это пятно, этот позор не отмоет. Ты выходишь на свободу и понимаешь, что остался непрощенным в своих глазах прежде всего. И уже вокруг этого внутреннего конфликта сложился замысел.
У этого придуманного вами и сыгранного Оскаром Айзеком героя еще и удивительное имя — Уилл Телл. То есть тут и очевидная игра слов с покерными терминами, и отсылка к Вильгельму Теллю.
Да, Телль ведь пытался спасти своего сына — и Уилл в «Холодном расчете» в каком-то смысле делает то же самое. Вообще, выбирая имя персонажу, ты надеешься, что оно будет привносить какие-то дополнительные смыслы — не уходя в абсурд, конечно.
Мне нравится в этом имени еще то, что оно — учитывая важность для фильма таких тем, как тюремное заключение и несвобода сознания и совести — оказывается в шаге еще от одной эффектной игры слов, от концепции свободы воли, буквально free will.
(Усмехается). Это красивая мысль. К чему-то такому, поэтичному и загадочному, как автор и стремишься в идеале.
Вообще, Уилл предстает очень замкнутым, методичным персонажем — он, в конце концов, карты считает. Но при этом моментами в нем прорывается практически поэт — когда, например, он наконец описывает опыт Абу-Грейба в диалоге с другим персонажем за завтраком. Как вы добивались этого, очень сильного контраста?
Во многом он задается манерой, которой придерживается закадровый текст — очень повседневной, невыразительной. Что-то вроде: «Я заехал на автозаправку купить бензин. На прошлой неделе он стоил 3 доллара и 10 центов, а теперь подорожал и стоит 3 доллара, 25 центов». Ну скука же, правда? А потом ты вот эту речь ни о чем вдруг пронзаешь чем-то непредсказуемым и глубоким. Продолжу на том же примере: «Вчера мне написал брат о том, что умерла наша мать. Заправив машину, я купил батон хлеба». Бум! Ты сбрасываешь бомбу прямо в сердцевину этой вербальной ерунды. То же самое и в «Холодном расчете». Герой ведет мало что значащий рассказ об игре в покер на деньги спонсоров и о возможном бремени долгов из-за этого — и вдруг говорит: «Но у человека может быть и моральное бремя. Это бремя — результат его прошлых действий. Это бремя, от которого не избавиться». Бум! Он резко выходит на другой уровень — и вся концепция бремени теперь обрела новое значение.
Уже общее место — говорить, что вы снимаете фильмы о похожих друг на друга персонажах, об одиночках, не вылезающих на свет божий.
Ну, я и правда снял пять или шесть таких фильмов. И следующий будет придерживаться той же линии. Что я могу сказать? Мне комфортно работать именно с такими персонажами. Они — как бусины в четках — могут быть разного цвета и формы, но функционируют по одному принципу.
Мне кажется, что есть и менее очевидная объединяющая черта — все ваши фильмы стремятся к одному-двум, часто сиюминутным, мгновениям чистой благодати почти религиозного толка. Вы как-то говорили, что хоть и написали книгу о трансцендентальном стиле в кино Дрейера, Брессона и Одзу, сами бы никогда такой фильм не сняли...
На самом деле, в «Дневнике пастыря» (предыдущий фильм Шредера — прим. «Ленты.ру») я, кажется, близко к трансцендентальному стилю подошел.
Это правда. Но я скорее о том, что почти во всех ваших картинах в какой-то момент реалистическое обращается трансцендентальным. Вот и «Холодный расчет» при всей своей строгости вдруг заканчивается подчеркнуто живописным кадром, отсылающим к Сикстинской капелле Микеланджело.
Да, меня раз за разом возвращает — видимо, сказывается фундаментальное влияние на меня «Карманника» Брессона — и в «Американском жиголо», и в «Чутком сне», и теперь в «Холодном расчете» к мысли, что человек может быть по-настоящему свободен, только когда признает, что находится в тюрьме. Пусть даже это и тюрьма собственного тела. Вообще, людям, воспитанным в радикальной строгости, свойственно от этой строгости бежать. Я знаю человека, который, как и я сам, вырос в очень религиозной семье. И бежал от этих давивших на него уз... в Японию. А ведь Япония — страна, полная собственных ограничений и негласных запретов. Но для него эти местные запреты были свободой — потому что отличались от тех, под гнетом которых он вырос.
Вы ведь перед тем, как снять «Холодный расчет», общались с людьми, отсидевшими в той же тюрьме Ливенворт, что и герой фильма.
Я бросил клич на Facebook с вопросом, знает ли кто-то из моих подписчиков людей, сидевших в Ливенворте. Это ведь единственная военная тюрьма в США. И я знал, что заключение там должно отличаться от всех остальных американских тюрем. Все, кто там сидел и сидит, проходили военную подготовку, служили в армии — а это неизбежно меняет человека. Так что я хотел понимать различия с обычными тюрьмами. Несколько человек откликнулись на мой пост и написали мне, рассказали, каковы эти различия. В Ливенворте куда меньше хаоса. Все по-армейски тренированы — в том смысле, что в них вбита военная дисциплина. Там нет людей, свихнувшихся, например, на почве наркотиков. Только военные, нарушившие закон — что бы это ни было: изнасилования, ограбления или убийства. И в тюрьме они продолжают вести себя, как солдаты.
Вообще, кажется, что вы как режиссер сейчас в хорошей форме — и в устраивающем вас статусе.
(Усмехается). Надеюсь, во мне хватит сил еще хотя бы на один фильм. А что до статуса... Мне сильно облегчило жизнь развитие технологий — благодаря ему бюджеты моих картин стали меньше, а значит, и у самих этих картин стало больше шансов оказаться запущенными в производство. И когда ты можешь обойтись скромным по американским меркам бюджетом и можешь снимать быстро — а теперь это возможно — то, значит, можешь и сохранить полный авторский контроль. 30-40 лет назад, например, все было иначе. Поэтому если я снимаю дисциплинированно, не выбиваясь за бюджет и количество смен, то никто не может на меня давить и требовать что-то изменить. И «Дневник пастыря», и «Холодный расчет» были сняты за двадцать дней каждый. Когда я начинал в кино, нормой считались сорок съемочных дней. И при этом сейчас ты снимаешь столько же материала, что и в семидесятых — просто все обходится дешевле и занимает меньше времени.
Если бы вы тогда, сорок лет назад, обладали теми же техническими возможностями, что сейчас, многое ли вы изменили бы в своих фильмах того времени?
О да. Очень многое. Но многое и оставил бы прежним. Ведь на самом деле, главная, на мой взгляд, перемена по сравнению с тем временем произошла со студиями. Все, кто продюсировал и финансировал фильмы в 1970-х, любили кино. Смотрели его, говорили о нем, посвящали ему все свое время. В конце 1980-х и начале 1990-х в киноиндустрию пришли с инвестициями уже другие люди — те, кто был воспитан не кинематографом, но корпорациями. Они не то что не росли на кино — они его особенно даже и не любили и не смотрели. Фильмы стали средством монетизации инвестиций. До того, как произошла эта смена поколений, ты мог спорить со студией о фильме — вмешательство продюсеров могло сделать фильм лучше, могло ему навредить, но по крайней мере ты спорил с людьми схожего с тобой мировоззрения. А в наши дни ты споришь с людьми, которым на кино абсолютно наплевать. И когда я это осознал, то понял, что любыми средствами должен добиться полного контроля над своими фильмами. Я рад, что обрести его оказалось возможно.
Фильм «Холодный расчет» (The Card Counter) выходит в российский прокат 23 сентября