Новые книги сентября

Франц поднял на меня глаза. Он медлил. Я уже назвал его по имени, а это очевидный и тем не менее удивительно эффективный способ вызвать у допрашиваемого доверие. А сейчас я смотрел на него тем взглядом, который заставляет подозреваемых в убийстве раскрыть своё сердце Ревнивцу, Фтонусу. Греция — страна с малым числом убийств. Оно настолько мало, что многие задаются вопросом, как такое вообще возможно в стране, переживающей кризис, с высоким уровнем безработицы и коррупции и постоянными общественными беспорядками. Остроумно было бы ответить, что греки вместо убийства того, кого они ненавидят, оставляют его и дальше жить в Греции. А вот вам другой ответ: организованной преступности у нас нет, потому что ничего организовать мы не способны. Но кровь у нас горячая. И мы склонны к преступлениям. Я — тот, кому звонят, когда подозревают, что на убийство преступника могла толкнуть ревность. Говорят, я способен унюхать ревность. Это, разумеется, не так. У ревности нет никакого особого запаха, цвета или голоса. Однако у неё есть история. И слушая эту историю — то, что говорится, и то, о чём умалчивается, — я понимаю, сидит ли передо мной отчаявшееся, загнанное в угол существо. Я слушаю и понимаю. Понимаю, потому что вслушиваюсь в самого себя, Никоса Балли. Понимаю, потому что я и сам такое существо, отчаявшееся и загнанное в угол.

За ужином напряжение в воздухе стало осязаемым, хакеры почти не разговаривали. Все думали о приближающейся точке невозврата; перед началом кибератаки каждый испытывал смесь возбуждения, гордости и страха. Никто не мог точно оценить риск, которому мы себя подвергли, и уж тем более предсказать последствия нашей операции. Но, как только «Группа» вернулась в донжон, страх улетучился. В столбце рядом с именами наших объектов уже были указаны их накопления. Витя предоставил своему брату право изложить третий этап плана. Кажущаяся простота требовала безупречной кодировки. Если каждый будет работать спокойно и никто не допустит ошибок, если всё пойдёт как предполагается, вскоре со счетов пяти крупных банков исчезнет двести пятьдесят миллионов долларов, и вся сумма окажется на секретном счёте JSBC.

Надеюсь, вы мне простите утреннюю запись, потому что убит Тони Карран. Тони Карран строил этот посёлок. Может, даже сам клал кирпич для моего камина? Как знать. В смысле, вряд ли. Для такой работы у него, наверное, кто-то был. Вряд ли он сам штукатурил стены и всё такое прочее. Наверное, он просто распоряжался. Но ручаюсь, где-нибудь здесь найдутся отпечатки его пальцев. Просто потрясающе. Элизабет позвонила мне на ночь глядя. Элизабет никогда не «задыхается от волнения», но, честно говоря, она была к тому близка. Тони Каррану, подумать только, проломили голову. Неустановленное лицо или лица. Я рассказала, как мы с Роном и Джейсоном подсмотрели ссору Каррана с Яном Вентамом. Она ответила, что уже знает: должно быть, до меня говорила с Роном, — но ей хватило вежливости дослушать, так что я изложила, как мне это увиделось. Спросила, записывает ли она, а она сказала, что запомнит. Так или иначе, у Элизабет, кажется, есть план.

На телеэкран под звуки бодро-поступательной музыки выкатился, словно колобок, Земной шар, — и началась программа «Время». По вытянутым лицам Кириллова и Шатиловой я понял: в мире случилось что-то нехорошее, скорее всего, снова американская военщина насвинячила. Обычно же наши дикторы появлялись на экране радостные, словно их распирало от хороших новостей: запустили ещё один спутник, открыли новую фабрику, засыпали в закрома родины тонны пшеницы, выдали на-гора угля без счёта... А тут: лица хмурые, губы поджаты, глаза потуплены... — Кто-то умер! — ахнула Лида. — Почему? — удивился я. — У Кириллова чёрный галстук. А у Шатиловой платье тёмное и бус никаких. А бусы-то она любит! — Брежнев, вроде, ещё молодой, рановато ему... — засомневался отец. — Типун тебе на язык! — Может, Косыгин? — предположил я: фамилии прочих руководителей мне запомнить пока ещё не удалось. — Помолчи! Мал ещё. В школе, смотри, что-нибудь такое не ляпни... Между прочим, во втором классе я, услышав вечером по телевизору, что в Америке застрелили президента Кеннеди, наутро явился в класс и первым делом спросил нашу учительницу: — Ольга Владимировна, а вы слышали, Кеннеди убили? — Как убили? Почему? Не может быть! Откуда ты знаешь? — По телевизору сказали. — Надо же, — огорчилась она. — Такой молодой и симпатичный! Пропустила. Совсем с вашими тетрадками зарылась, забыла новости посмотреть...

Возможно, растения и сделали нашу планету зелёной, но если бы мы смогли заглянуть на 400 миллионов лет назад, в девонский период, нас бы поразила иная форма жизни — прототакситы. Эти живые шпили были частью ландшафта. Многие из них были выше двухэтажных домов. Ничто не могло сравниться с ними по размеру: растения уже существовали, но не достигали в высоту и метра, а ни одно позвоночное животное ещё не покинуло водных глубин. В гигантских стволах селились мелкие насекомые, выедая в них «залы» и коридоры. Эту загадочную группу организмов — считавшихся огромными грибами — составляли крупнейшие живые структуры на суше. Она просуществовала по крайней мере 40 миллионов лет, в 20 раз дольше, чем человеческий род на Земле.

Безумие, творившееся в Гордееве в девяносто девятом, было заразным. Оно проникало в головы горожан и выплескивалось вспышками ненависти. Меня оно тоже отравило. Я поняла это, когда убила кабаргу.В тот день мать отпустила меня с рынка пораньше, чтобы я приготовила ужин. Я возвращалась домой по безлюдным улицам. Пелена дыма стала такой плотной, что очертания домов и дорог терялись в нем, как в тумане. Чудовищный жар от едва различимого солнца пробивался сквозь пелену, по лбу и телу стекали ручейки пота. Пепел забивался в горло.Во дворе за составленными вместе двумя столами, на притащенных из дома разномастных стульях сидели мужики, бухая дворовая компания. Пришлось обойти их, чтобы не привязались с разговорами.Я чистила картошку на кухне и смотрела телевизор, когда со двора послышались крики.— Давай-давай!— Загоняй на меня!— Заходи слева, гони её от гаражей!Я выглянула на улицу и увидела, как во дворе между пятиэтажек мечется обезумевшая кабарга. С одной стороны ей не давали убежать гаражи, с другой — пьяные мужики. Они наступали на олениху, расставив руки.

Всё началось в 2012 году. Я был в Луизиане, на съёмках «Линкольна», с очень плохим интернетом, а Ольга Харина, моя коллега, должна была утвердить со мной постер к новому фильму нашей компании. Мы говорили по Skype, вложение никак не отправлялось, и я предложил ей расшарить мне экран своего компьютера. Тогда всё получилось, мы обсудили постер и переключились на другую рабочую тему. Но Ольга забыла отключить screen-sharing. В результате я общался с одной Ольгой, а видел сразу нескольких: ту, что отвечает мне и конспектирует наш разговор, другую, которая заказывала маме билеты, обсуждая рейсы в мессенджере, и третью, которая говорила подружке, что опоздает на день рождения, потому что ей звоню я. Кроме того, я мог прочитать реакцию подруги, в которой она ёмко сформулировала своё отношение к нашему рабочему разговору. Я всё это видел и не знал, как сказать о том, что случайно оказался внутри её личного, не предназначенного для чужих глаз пространства. И тут я поймал себя на мысли: всё, что мы думаем, всё, что мы чувствуем, находится на наших экранах, когда их никто не видит.

Если ваши отношения с родителями описываются фразами «Я их ненавижу, слышать/видеть их не могу» — это не про отделение. Пока что-то вызывает у вас сильные эмоции (неважно, любовь или ненависть), вы зависимы. Не обманывайте себя, что достаточно успешно отделились, если занесли телефонные номера родителей в чёрный список, чётко знаете и постоянно говорите, что причины всех ваших проблем — в трудном детстве. Это такая же зависимость, как и патологическая любовь — навязчивый страх расстроить маму. Эта бунтующая реакция — реакция уже не ребёнка, а подростка. Но не взрослого. Настоящее отделение произойдёт, когда вы станете настолько самодостаточны, что сможете не реагировать. Сможете общаться с родителями настолько близко, насколько хотите вы, а не они. Сможете жить, не ориентируясь на их одобрение или неодобрение, и видеть в зеркале себя, а не подчинение правилам вашей семьи или, напротив, бунт против них.