Лев Лещенко никогда не был чужд юмористическим авантюрам — старожилы могут вспомнить, например, номер «Гей, славяне» совместно с Владимиром Винокуром. Да что там говорить: как гласит «Википедия», первой драматической ролью Льва Валерьяновича был грешник из спектакля «Орфей в аду». Единственной репликой персонажа было сакраментальное: «Пустите погреться». Так что нет ничего удивительного в том, что, пребывая в статусе живого классика отечественной эстрады, Лещенко продолжает экспериментировать. Несколько лет назад он, например, принял предложение выступить на рок-фестивале Kubana и моментально влюбил в себя публику, изначально настроенную саркастически. Теперь артист собирается повторить этот опыт на клубной сцене: 9 октября он впервые выйдет на сцену московского «Главclub’а», чтобы представить программу «Верните мне мой 1977». «Лента.ру» поговорила с артистом о том, зачем он пошел на такой эксперимент накануне своего 80-летия. «Лента.ру»: Концерт называется «Верните мне мой 1977», расскажите, что это был за год? Лев Лещенко: Это был год своеобразного ренессанса. Начиная с 1965 года началось возрождение всех культурных начинаний. В начале семидесятых на площадях собирались поэты, читали стихи. Послевоенное время длилось долго, и вот тут началось восстановление. Строительство заводов, дорог, БАМа, космодромов. Это не было временем застоя, он начался в 1982-м примерно. В творчестве была масса интересного. Работали Фельцман, Фрадкин, Френкель, Тухманов со своей замечательной пластинкой «По волне моей памяти». В поэзии работали Рождественский, Вознесенский, Евтушенко. И все это синтезировалось на базе масскультуры. На эстраде было все самое лучшее. Туда нельзя было попасть, не имея голоса, не имея хорошего образования, не имея какого-то творческого багажа. Композиторы, поэты, аранжировщики — это были разные профессии. Сейчас они слились воедино: сам пишу, сам аранжирую, сам пою, сам деньги получаю. Таких, говоря современным языком, коллабораций, какие были тогда, сейчас нет: Бабаджанян — Рождественский — Магомаев, Дербенев — Добрынин — Танич — Антонов. Это были уникальные творческие люди — каждый в своем роде. Кроме того, в 1977-м страна вовсю готовилась к Олимпиаде. В 1976 году прошла Олимпиада в Монреале, куда я ездил в группе поддержки, и тогда же началась подготовка к следующей. Обновление шло полным ходом. Нужно было показать Москву благополучной, открытой. И это все было: люди приезжали, происходил мощный обмен. Происходило мощное движение в сторону демократизации. Что касается меня, то я незадолго до этого записал «День Победы», записал «Притяжение Земли» Тухманова — песню, которая открывала нам горизонты космоса. Тогда же у нас были прямые включения с космонавтами. Я записал «Соловьиную рощу» — одну из первых советских песен в стиле диско. Были, конечно, худсоветы, но сильного идеологического давления не было. Оно началось потом: когда Брежнев начал стареть, хиреть. Тогда появилась группа людей, которая стала пытаться подмять все под себя, вернуть все на прежние идеологические рельсы. А для вас лично чем запомнился 1977-й? Что было самым ярким? Меня тогда признали лучшим артистом СССР. Я трудился, бегал с одного концерта на другой, из студии в студию. Кроме того, я тогда был солистом Гостелерадио. Что это значит? Я получал зарплату — как сегодня Малахов, Борисов или Галкин (улыбается). Эта работа позволяла первым получать какие-то песни — их ведь присылали как раз в Гостелерадио. А самое яркое воспоминание это, наверное, «Песня года». Она проводилась в седьмой раз, я там спел «Соловьиную рощу», которая дала мне новый толчок. Что будет на концерте в «Главклубе»? (Смеется) Да это будет, в общем, обычный концерт. Просто несколько лет назад Илья Островский пригласил меня на фестиваль Kubana, который тогда проводился в Риге. Там была такая не рокерская даже, а туристическая атмосфера, мне очень понравилось. Вообще, я всегда был артистом больших сидячих залов, но мне хотелось поработать в клубе, попрыгать, потанцевать. Спеть что-то из моего менее официального репертуара. Это желание возникло еще в те годы, когда появились Антонов, Добрынин — люди, воспитанные на современной музыке — The Beatles и прочей такой музыке. Когда я заканчивал десятый класс, у меня тоже были пластинки Пола Анки, Билла Хейли, Элвиса Пресли, потому что я занимался спортом, а моими соседями были спортсмены, которые ездили за рубеж и привозили оттуда пластинки. Потом, когда я поступил в ГИТИС, то стал больше заниматься классикой, оперой, параллельно пел на эстраде, но всегда хотел выступить в клубе. Это дает возможность проявить себя в качестве актера, как-то двигаться по сцене — в то время советские певцы выступали, исключительно стоя у микрофона. В чем для вас разница в работе с аудиторией в сидячем зале и в клубе? В сидячем зале ты даешь общий посыл энергии, которая летит в пространство несфокусированно. В клубе же я вижу глаза каждого человека, могу общаться. Могу обращаться и музыкой, и словами. Могу не выдерживать паузы, не делать объявлений. Могу просто сесть на стул передохнуть и сказать: «Вы потанцуйте, а я попою». Это возможность свободного присутствия на сцене. Сейчас, конечно, и на большую сцену девочки выходят в купальниках, но я считаю, что это непозволительно. На сцене ты должен быть комильфо. Думаю, что на сцену «Главклуба» я выйду в casual-одежде, и репертуар тоже будет более демократичным, хочется спеть что-то необычное. Я же очень много пишу. Я как раз хотел про это спросить, особенно учитывая, что у вас недавно вышел дуэт с Loc-Dog’ом «Мы будем жить». Это было их предложение — так же, как и выступление на концерте Басты. Я же не пойду к Бузовой, не скажу: «Оля, давай запишем песню». Понятно, что это будет воспринято, как будто я тянусь к молодежи, но это не мой стиль. С Loc-Dog’ом получилось совершенно естественно. Мы существуем в одной музыкальной среде. Ребята, которые работают с ним, работают и со мной. И вот однажды он позвал меня сказать несколько слов в клипе «Взойдет» — там еще была Елка и другие молодые ребята. Я сказал что-то про то, что все непросто, что надо как-то жить, думать — какие-то такие слова. И вот на базе этой короткой моей фразы Loc-Dog написал песню «Мы будем жить» — сейчас много появляется таких песен на фоне пандемии. И получилось. Он очень симпатичный парень — искренний, спокойный, скромный. Я видел Гуфа, с «Камеди» мы работаем регулярно — они все ребята настырные, алертные. А Саша скромный. И он настоящий большой поэт, которого можно в один ряд поставить с современными поэтами. Хотя я не знаю, что сейчас с поэзией, Вера только эта есть… Полозкова? Да, она нормальная. Сейчас благодаря интернету все себя пробуют в творчестве, но это не значит, что становится больше настоящей поэзии. Я тоже могу за 15 минут зарифмовать пару четверостиший, но это же не значит, что я поэт, правда? Но тем не менее вы говорите, что хотите будоражиться, а сотрудничество с молодыми музыкантами — один из способов выйти с привычной территории. Есть кто-то, с кем вам хотелось бы поработать? Мне бы хотелось поработать с какими-то голосовыми певцами. Вообще, я как-то уже высказывался, потом все переврали — получилось, что я против современной эстрады. Я не против, но мне хочется слушать голос или поэзию. Или видеть, что я работаю с композитором. А когда ничего из этого нет, то это называется «медиалицо» — ни то ни се. Я иногда смотрю на них и не понимаю, что они вообще делают. Хотя ну вот Клава Кока — неплохая девочка. На «Музыкалити» я встречался с «Пошлой Молли» — с этим мальчиком. И Моргенштерн ко мне подходил. Но как вам сказать… Это хайп — возможность засветиться через эпатаж. Я на одной программе как-то сказал: «Вот когда у тебя будет избранное, тогда ты состоялся как артист». Потом у Loc-Dog’а спросили, есть ли у него избранное, а он ответил: «Да, у меня восемь альбомов». Значит, артист состоялся. А если ты выпустил две-три песни и их раскрутил — что является больше технологическим, а не творческим процессом — то мне сложно говорить что-то определенное. Я сейчас готовлю свой юбилейный концерт и сам придумываю какие-то коллаборации. Сосо, Михайлов и Меладзе, Розенбаум и Распутина. Это моя культура. А ту культуру я слушаю, но не воспринимаю. И толком, в общем, не знаю. С кем-то мы соприкасаемся, но такого острого желания с кем-то спеть нету. Хотя я вот тут недавно слышал Zivert — хорошая девочка. Думал, с ней что-то спеть, но что именно, пока не придумал. Но это все клубные дела. Как на всех этих «Золотых граммофонах» — заканчивается песня, и заканчиваются аплодисменты. Нет таких песен, чтобы человек не мог ими надышаться, насладиться — как большой любовью. Вспомните музыку из «Профессионала», под которую сейчас хоронили Бельмондо, — ее можно слушать сутки напролет! Вот такого хочется. А как вы оцениваете свое место… На современной эстраде? Ну да. Ну я, конечно, уже классик. Знаете, есть возрастные рейтинги популярности исполнителей — слушатели какого возраста являются поклонниками того или иного певца. Вот для тех, кому за пятьдесят, я в первой тройке-четверке. Меня это устраивает — это люди, которые выросли вместе с моими песнями. Хотя иногда на концерты приходят молодые люди, которые подходят и говорят, что хотят слушать меня, а не современную музыку. Сейчас вообще многие увлекаются какой-то такой музыкой — классикой, эстрадой. Кто знает, может быть, через два-три года в музыку, после всех этих рэпов и хип-хаусов, вернется мелодия. Давайте чуть вернемся к началу. Как вам кажется, в чем разница между эпохой семидесятых и нынешней? Разрушены вся вербальная коммуникация, люди общаются только через интернет. Я сам видел, как в ресторане сидят мальчик с девочкой и за полтора часа не говорят друг другу ни слова. Конечно, иногда это случается. Мы встречаемся на каких-то программах, Киркоров с Басковым встретились, обнялись. Но какой-то большой дружбы нет. Нет каких-то ценностных стандартов, которые заставляют тебя развиваться. Невозможно воспитать человека, если его не вынуждать развиваться. Я стал личностью только благодаря тому, что меня заставляли слушать «Времена года» Чайковского, и я их знаю. А сейчас не только «Времена года», а Чайковского-то не все вспомнят. Немного объединяет спорт, но там все равно есть постоянный антагонизм. Люди стали жестче. Да и жизнь сама стала жестче. Знаете, есть такой анекдот — хулиганский, правда… Да, знаю, он был в фильме «Москва» по сценарию Сорокина. А, да? Сорокин тоже непонятный тип, конечно… У вас есть какой-то план на ближайшее время? Я думаю, что буду постепенно локализовывать свое творчество. Буду меньше писать. Раньше я был всеяден, писал много, и многое уходило в корзину. Я вот сегодня хотел записать песню, но подумал, позвонил автору и сказал, что она никак не воспламеняет мое воображение… А что воспламеняет? Остались еще какие-то нереализованные творческие вызовы? Хочется каких-то масштабных, серьезных работ. Сейчас вот полным ходом готовлюсь к юбилейному концерту, придумываю коллаборации. Там в первом отделении буду петь я — как будто улетаю на другую планету и беру с собой самое лучшее: любовь, дружбу… А второе отделение — коллаборации и капустник, сам переделываю сейчас свои тексты. Кроме того, думаю, что больше буду работать в студии, чем на сцене. Я сейчас написал два мюзикла с Юрием Костиным — один по Тургеневу, «Вечная любовь», а другой — пока не хочу говорить, он по одному из самых востребованных современных авторов. Концерт «Верните мне мой 1977» состоится в московском «Главclub» 9 октября