Простить Ленина, простить Сталина, всех простить
У меня с моими многочисленными товарищами по местному переславскому сообществу случилось то, что в добрые старые времена называлось «срач». Правда, сообщество у нас называется «Счастливые» – поэтому и срач был вполне взаимоуважительный, но от этого не менее резкий и болезненный. Повод вроде бы плевый – решили мы сделать футболки, а на них разместить всех тех знаменательных людей, которые с историей Переславля как-то связаны, тех, кто бывал здесь. Было много претендентов, инициативная группа поговорила, обсудила и решила выбрать людей известных, но не похожих друг на друга – чтобы весь разнообразный масштаб небольшого города показать. Получилось так: Николай Второй, Стив Джобс, Федор Шаляпин, Петр Первый, Юрий Гагарин, Владимир Ленин. Показали мы дизайн остальным нашим товарищам. И что тут началось!
Много было всякого сказано, но основное негодование вызвал большевик Владимир Ильич. Надо сказать, что если нужно определить мое политическое кредо, то я себя, скорее, отнесу к крайним мракобесам – к православным монархистам. Но Ленина, как юного революционера, который тайным образом, в копне сена, был завезен в переславскую деревню Горки и здесь в 1894 году была напечатана его первая книга, ценю – как занимательный артефакт местной истории. Кстати, книга мега-редкая ныне – ни одного оригинала не уцелело. Говорят, что часть тиража была тогда же зарыта в окрестностях Переславля и сейчас кладоискатели ищут заветный сундук с брошюрами «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?».
Совсем недавно я писал здесь о том, что нам всем в России нужен общенациональный сеанс психотерапии. Для полноценного движения вперед нужно выявить болевые точки национального масштаба и далее определить пути преодоления этой боли. История с футболками и Лениным натолкнула меня на мысль, что сама эта ситуация и есть часть терапии. Первая ее часть – выявление болевых точек.
Я только что был в Адыгее. Слегка копнуть в социальную реальность этой территории – и здесь обнаруживаются неразрешенные противоречия. Вот потомки казаков, которые пришли сюда в 19-м веке, а вот местные этносы, предки которых были тогда присоединены к России не самым мирным способом. А вот снова потомки казаков, которых теперь уже массово истребляли большевики. Ну и потомки большевиков – тоже вот тут рядом. И это проблема не Адыгеи и не переславского сообщества – так везде. В любом регионе, в любом сообществе, в любой семье. Все смешалось в нашем русском доме. Славяне, татары, поляки, Иван Грозный, раскол, Петр, кавказские войны, русский революционный террор и самодержавие, большевики, советский террор, Сталин, депортации национальных меньшинств и геноцид русского народа, развал Союза. Список можно до бесконечности продолжать. И нет ни конца ни края.
Когда-то на курсе политической конфликтологии нас в университете учили, что конфликт невозможно изжить. Его можно только перевести в состояние тлеющего. И при удачном стечении обстоятельств, он будет максимально долго тлеть, но в любой момент снова может разгореться. Умение профессионального политика, который не заинтересован в разжигании конфликта, заключается в том, чтобы тление так и осталось тлением. Отсюда и вытекает все, что мы видим чаще всего: давайте лишний раз не будем вспоминать Ленина в Мавзолее или в Переславле. Давайте лишний раз не будем вспоминать о русской армии на Кавказе. Давайте лишний раз не будем вспоминать сталинские репрессии. Давайте лишний раз не будем вспоминать еще сотни важнейших имен и фактов, из которых состоит наша с вами история. И история – неверное слово. Оно путает. Кажется, что это что-то пыльное, из прошлого. Нет. Это наша сущность. Наша реальность. Мы все из этого сплетения тлеющих конфликтов и состоим! Давайте не вспоминать, кто мы такие. Давайте не разжигать.
Но это точно не выход. Спросите любого психолога. Замалчивание ничего не решит в стратегической перспективе. Теперь шаг в сторону. Есть такая устоявшаяся уже в мире практика публичных покаяний. Когда целые страны, национальные группы и сообщества приносят извинения за содеянное когда-то и кем-то. Встают на колени, устраивают акты публичного многолетнего самобичевания. Выглядит это всегда крайне сомнительно, пошло и лицемерно. С христианской, да и с рационально гуманистической точки зрения покаяние – это великий и важнейший акт. Но каяться можно только за свои личные проступки и грехи. Нельзя извиниться за Ивана Грозного, за Гитлера, за Джорджа Вашингтона. Точнее, можно – но это как раз и есть сомнительно, пошло и лицемерно. И тем не менее публичные покаяния за события столетней давности стали делом общепринятым. И покаяние эти никак не помогают победить исторические боли. За одним покаянием по прошествии десятилетия требуется новое – и то, что оно уже состоялось когда-то, не имеет никакого значения. И это понятно – лицемерие не может победить боль.
Великий философ Александр Зиновьев говорил, что в тот день, когда умер Сталин, он испытал величайшее разочарование. Молодой Зиновьев был ярым антисталинистом, он рассказывал, что замышлял в юности убийство вождя народов. И вот смысл жизни юного контрреволюционера исчез вместе со смертью диктатора. Зиновьев добавляет важнейшее: Сталин умер, я разочаровался, и теперь он как враг мне больше неинтересен, а я пошел дальше – сражаться с актуальной несправедливостью мира. Делаем снова шаг, из стороны – в центр нашего повествования. Замалчивание боли не решит проблему существования боли. Публичное покаяние не решит проблему боли – каяться нужно только за свои личные дела и помыслы, и только такое покаяние становится ожившей реальностью, а не лицемерным жестом.
А выход, на самом деле, как почти всегда, совсем рядом и на поверхности. Мы преодолеем боль только одним способом. Мы должны научиться прощать! Не мы, как нечто аморфное общественное, а как каждый из нас. Каждый должен научиться прощать тех, кого он считает своим врагом. И это как раз – в отличие от публичных национальных покаяний – станет живым инструментом излечения. Ведь обида – она актуальна, она здесь и сейчас, она живет и в казаке, и в адыге, и в переславском монархисте, и в переславском коммунисте, и в либерале, и в консерваторе, и в русском, и в еврее, и в татарине. Мы не можем извиниться за рабство, Гитлера, Ленина, Сталина, колониализм, Хиросиму. Но мы можем и должны простить рабство, Гитлера, Ленина, Сталина, колониализм и Хиросиму.
Прощение – это естественное и для христианина, и для атеиста состояние, если мы говорим о личной жизни. Мы верим, когда учителя Церкви или психотерапевты призывают нас пережить и простить. Только так мы можем избавиться от личной боли и строить свою собственную, цельную, счастливую жизнь. Но и для общества в целом работают те же законы – только прощение даст нам возможность гармоничного движения вперед. Только прощение даст нам возможность выйти из порочного круга тлеющего конфликта, который снова и снова может разгореться.
Если дискурс прощения – личного и общественного – придет на смену дискурсу покаяния, то тогда нам не будут страшны ни Ленин, ни Иван Грозный, ни казаки, ни большевики. А на место, которое пытается занять у нас перманентное публичное лицемерное покаяние западного образца, придет искреннее русское врачующее прощение. Мой прадед был сослан в Сибирь за борьбу с самодержавием. Дед, Борис Акимов, в честь которого я был назван, расстрелян при Сталине. Не забудем! И простим.
